Она лишь кивнула. У неё не было сил для разговора. У неё не было сил даже на то, чтобы выдавить из себя звук.

Колбочка с зельем сна без сновидений стояла наполовину пустой, и, возможно, это считалось верхом нетактичности, но Гермиона просто проглотила всё ещё до того, как директор удалился. Но в тот момент девушку волновала только боль, которую она умоляла стать физической, потому что от физической хотя бы существовали лекарства.

***

Если бы Гермиону спросили, как можно было охарактеризовать следующие семь дней в её жизни, она бы сказала, что «пустота» подходит идеально. Вакуум.

Когда она и Гарри вышли из лазарета, никто у них ничего не спрашивал, не наседал с вопросами или разговорами, но, заходя в гостиную Гриффиндора, Гермиона очень часто замечала, что люди резко замолкали и начинали говорить на отвлечённые темы. Возможно, раньше её бы это раздражало. Сейчас ей было плевать. Гарри сказал, что, скорее всего, Дамблдор велел студентам не трогать их лишний раз, и она мысленно благодарила его за это.

Они рассказали Рону о произошедшем, сидя в пустом классе и наблюдая, как парень из предложения в предложение бледнел сильнее и сильнее. В конечном итоге, кажется, даже его яркие веснушки стёрлись с лица.

Гермиона как никогда оказалась рада тому, что они были втроём. Друзья могли просто сидеть и целыми днями играть в шахматы, практически не разговаривая. Ей хватало держать одного из них за руку или положить голову на плечо, чтобы чувствовать себя хотя бы сколько-нибудь спокойной.

У неё на прикроватной тумбочке стояла целая гвардия ежедневных зелий, которые Гермиона принимала и которые вызывали косые взгляды девочек, но опять же, вакуум. Ничто. Она не думала об этом.

Гермиона хотела бы иметь возможность не думать вообще ни о чём. Несколько раз за ночь она просыпалась, вздрагивая, но сон никогда не оставлял свой отпечаток из-за зелья. Гарри тоже принимал такое. Порой, когда кошмары слишком сильно влияют на сознание, даже зелья без сновидений могут не справляться, а дозировку Помфри отказывалась повышать из-за побочных эффектов смешения с другими отварами, которые гриффиндорка принимала. Она не помнила, что ей снилось, но знала, что у этих снов вишнёво-черничный запах. Этот и запёкшейся крови, которую девушка чувствовала на языке, когда он держал её в руках в последний раз.

А вообще, дозировки не хватало не только в зелье сна. Однажды Гермиона выплакала из себя абсолютно всё в один вечер на плече у Джинни. Она ничего не спрашивала. Ни о чём не говорила. Просто гладила Грейнджер по волосам.

Потом Гермиона побежала в ванную, и её вырвало всеми снадобьями, которые она успела принять перед сном. И ей не становилось легче. Все эти лекарства будто накрывали её эмоции одеялом, тормозили реакции, но не убирали источник боли.

Она не видела Дамблдора с того дня. Гермиона понятия не имела, где Драко. Девушка даже не знала, жив ли он, хотя часть неё почему-то думала, что если бы с ним что-то случилось, она бы знала. Почувствовала как-то. Это было нелогично и глупо, но Гермиона держалась за это убеждение.

Ей пришлось перестать приходить в их класс и сидеть на подоконнике, подвинув колени к подбородку и трясясь от ужаса. В один вечер мальчики чуть с ума не сошли, не сумев найти её, и подняли на уши Макгонагалл. Профессор нашла Грейнджер будучи бледной, как лист. У всех сдавали нервы.

Они втроём пытались приходить на приемы пищи как можно позже, чтобы словить меньше заинтересованных взглядов. Если в гриффиндорской гостиной это ещё можно было терпеть, то такие же взоры, умноженные на десятки, ощущались как колючая проволока прямо по коже.

Гермиона неизменно смотрела влево при входе в Большой зал. Привычка. Та привычка, которую невозможно было отбить даже знанием, что она не найдёт там того, кто ей нужен. Каждое утро Грейнджер просыпалась, и маленький росточек надежды теплился в ней до входа в Большой зал, чтобы разбиться о пустующее место Драко.

Слизеринцы вели себя тише, чем обычно, и это... напрягало. Как напрягает всё ненормальное. Непривычное. Иррациональное. Как девушки, которые накладывают на себя слишком много чар гламура, чтобы уменьшить талию или изменить лицо. Ты смотришь на их тело, и оно будто бы должно быть привлекательным, но твой мозг фиксирует то, что это всё слишком нереалистично и оттого отталкивает. Гермиону отталкивал тихий стол Слизерина.

Она больше не говорила с мальчиками о произошедшем. Все пытались держаться и вести себя, как прежде, но в один из вечеров, когда Гарри с Роном узнали, что результаты экзаменов Гермионы всё ещё лежат запечатанные на тумбе, их взгляды действительно стали нервными. Ей хотелось засмеяться. После всего, что произошло, их ввело в пассивную панику то, что она не открыла свой конверт с оценками. Но именно это дало девушке понять, что пришло время, и больше нельзя тянуть.

В субботу, когда все студенты, лишённые нагоняя над головой в виде тестов и самостоятельных, по обыкновению выбрались на улицу, мальчики остались сидеть в башне, играя в карты. Гермиона спустилась вниз и тихо придвинула к ним кресло, при этом зацепив деревянной ножкой ворсистый ковёр.

— Мальчики, — обратилась она к ним, присаживаясь рядом. Всем своим видом транслируя неуверенность и решимость одновременно. Наверное, так могла только Гермиона. — Мне нужно с вами поговорить. По поводу того, что произошло.

Они тут же подобрались, перестав обращать внимание на игру.

— Гермиона, если тебе стало хуже, мы можем попросить... — начал Рон едва не подпрыгнув, когда заговорил об этом. Видимо, это давно уже сидело в его голове, и теперь он боялся пропустить идеальную возможность об этом сказать.

— Нет-нет, я... — ей хотелось сказать по привычке «в порядке», но эта фраза прозвучала бы как издевательство. Никто не был в порядке. И это нормально. После новости о том, что Волдеморт вернулся, все имели право на то, чтобы быть не в порядке, а в особенности те, кто наблюдал за этим воочию. Гермиона повторяла себе это каждый раз, когда чувствовала вину за то, что могла часами сидеть в ванне старост, прячась. Никто не в порядке, и ты не должна. — Я держусь. Мне хотелось бы кое-что вам рассказать, — она замялась, закусив губу. — Это касается Драко Малфоя.

Брови парней синхронно подскочили, и девушке захотелось улыбнуться, потрепав их по волосам. Годы дружбы так отложились на них всех, что Гарри и Рон иногда реагировали на что-то абсолютно идентичной мимикой или словами. Ей стало интересно, могут ли посторонние усмотреть в ней те же похожие черты?

— Он что-то тебе сказал? Он?..

— Нет, послушайте, — оборвала Гермиона Рона, который от переживаний за неё не давал ей сказать и слова, надеясь предугадать любое её заявление и убедить в том, что они с этим справятся. Едва ли у него получилось бы предугадать это. — Помнишь, в первый день, когда мы вышли из лазарета, ты говорил, что сам факт того, что Малфой нам помог, был совершенно нелогичным?

— Да, — кивнул Поттер, нахмурившись. Видно, не только у неё последние дни смазались в один, и стало тяжело различать события.

— Так вот... Мне кажется, я знаю, почему так произошло, — её руки вцепились в деревянные подлокотники, но мальчики этого не видели, только смотрели ей в глаза, ожидая продолжения. — Я думаю, что он сделал это из-за меня, — выпалила Гермиона. — Потому что он не хотел, чтобы со мной что-то случилось.

Одна эта мысль посылала по её телу солнечные лучи и иголки одновременно. Если бы не я, Драко бы не рисковал. Ей пришлось зажмуриться, чтобы отогнать от себя эти мысли.

— Ну, Гермиона... — прочистил горло Гарри, складывая руки. — Малфой, конечно, тот ещё тип, но вряд ли он всерьёз хотел бы наблюдать чью-то смерть.

— Шутишь? — фыркнул Рон. — Этот урод работает на Волдеморта, могу поспорить, что он станет отпираться, когда у него спросят. Будет выгораживать своих мамочку с папочкой.

— Но он помог нам, — Гермиона выразительно посмотрела на друга.