Какое-то время Джим и Мэри занимались приданием смысла видению, которое Вопрос Первый и его сородичи подобрали в больном разуме Рауля, когда он был у них.

— Вся поверхность планеты так выглядит? — спросил Джим у Вопроса Первого, когда они как могли закончили с объяснениями.

— Нет, конечно, — отозвался Вопрос Первый, — разные места выглядят по-разному.

— Почему тогда ты привел нас сюда? — спросила Мэри.

— Я думал, что это очевидно. Это было любимое место Рауля.

— А другие любимые места у него были? — спросил Джим.

— На этой планете — нет, но на других много. Вы хотите их увидеть?

— Да, — ответил Джим.

Так что Вопрос Первый и его друзья отвели их в другие любимые Раулем места — места, о которых он потом вспоминал как о рае.

Места эти находились на двенадцати разных, похожих на Землю планетах — три из них были настолько похожи на Землю, что если бы атмосфера на них оказалась подходящей и нигде бы не таилось неведомых опасностей, то земляне могли бы хоть на следующий день приземлиться и начать строительство. Остальным потребовалось бы терраформирование, в некоторых случаях такое же серьезное, какое потребовалось бы, чтобы убрать облака с Венеры, понизить там температуру и сделать планету зеленой и плодоносящей. Четыре посещенных ими планеты почти целиком состояли из океана.

Но на каждой было как минимум одно место, которое вызывало в памяти Рауля любовно хранимые им воспоминания о Канаде его юности. В большинстве случаев его разуму приходилось идти странными путями, чтобы превратить часть местности планеты в пейзаж его юности. Но некоторые места были так похожи на Землю, что даже Джиму и Мэри достаточно было только прищуриться, чтобы увидеть их как часть родного мира.

Полная деревьев долина, голая отвесная скала, берег реки, озеро — даже одна пустыня, полная обветренных скал, которые воображение Рауля превратило в дома его родного города. Все это показали Джиму и Мэри Вопрос Первый и бесчисленный эскорт живых разумов. И чем дальше они продвигались, тем больше Джим видел в чуждой реальности этих пейзажей узнанные Раулем знакомые формы и линии.

Способность Вопроса Первого понимать, что творилось в головах у Джима и Мэри, росла с постоянной скоростью. Бесплотный инопланетянин постоянно находил все больше слов для осмысленного общения с ними и с каждой секундой все быстрее понимал, что означали слова, которые они мысленно обращали к нему. Про себя Джим изумлялся способности Вопроса Первого учиться. Ему очень хотелось похвалить инопланетянина за это и обратиться к Мэри за подтверждением, только вот Мэри становилась чем дальше, тем молчаливее. По своему опыту общения с ней Джим не решался включать ее в разговор, пока не будет уверен, что она этого хочет. С другой стороны, он все больше и больше убеждался в том, что им многое надо было обсудить.

Джим решил рискнуть.

— Мы недавно говорили об уединении и о человеческом стремлении к нему, — сказал он Вопросу Первому. Он постепенно привыкал к тому, что если он представлял, что говорит с Вопросом Первым, тот немедленно понимал, что разговаривают с ним. Как такое понимание достигалось, Джим не представлял, но поскольку оно срабатывало, он им пользовался. Он так привык к автоматическому узнаванию адресата, что иногда забывал и обращался к Мэри, не указывая, что обращается именно к ней.

— Да, конечно, я помню, — сказал Вопрос Первый.

— Скажи, а есть какой-нибудь способ, чтобы я поговорил с Мэри наедине? То есть не разговаривая одновременно с тобой и твоими друзьями? Наверное, я плохо объясняю. Я хочу сказать, что хочу сейчас поговорить с Мэри и не хочу, чтобы нас слышал кто-нибудь еще.

— Конечно, если хотите, мы не будем слушать, — сказал Вопрос Первый. — Если ты обратишься только к Мэри, всем остальным станет очевидно, что слушать вас было бы очень невежливо и просто невозможно.

— Что ж, хорошо, — ответил Джим. — Значит, я просто должен помнить, что говорю только с Мэри, и никто из вас нас не услышит?

— Естественно, — подтвердил Вопрос Первый.

— В чем дело, Джим? — спросила Мэри.

— Ну, я... — Джим не прочь бы услышать от Вопроса Первого и остального шлейфа какое-нибудь подтверждение того, что они действительно не слушают то, что он собирался сказать, но это было, очевидно, настолько не нужно, что никому, даже Вопросу Первому, не пришло в голову делать такое подтверждение. Тут дело обстояло так же, как довольно скоро оказалось не нужно говорить «Я закончил» после каждой фразы, когда говорящий закончил и был готов слушать.

— Ну вот, насчет этих миров, которые мы видели, — сказал он наконец. — Это, конечно, не рай, который воображал Рауль, но люди точно могли бы их заселить, некоторые даже без терраформирования. Но отсюда следует, что и лааги могли бы заселить их после такого же точно уровня терраформирования, чтобы сделать их пригодными для своей расы.

— Да, конечно, и что из этого? — отозвалась Мэри.

— Это поднимает вопрос нашей ответственности за то, чтобы как можно скорее закрепить эти планеты за человечеством, — объяснил Джим. — Извини, я не хочу казаться напыщенным, но эти планеты можем использовать и мы, и лааги, а мы сейчас общаемся с расой, которая контролирует эти планеты, но сама их не использует. Вопрос в том, что нам делать в связи с этим.

— Если хочешь знать мое мнение, — произнесла Мэри, — я думаю, стоит сказать нашим новым друзьям, что эти миры нам очень нужны и мы бы хотели их заселить, и узнать, не помешает ли им это. Но это исключительно мое мнение. Все контакты с Вопросом Первым и компанией я оставляю тебе.

— Мне?

— Да, я же сказала.

— Почему мне?

— Я скажу, почему тебе. Джим, я много отдыхала и думала, когда мы оказались в той больнице у лаагов...

— Да, но я сейчас говорю о...

— Дай мне закончить. Потерпи, я веду к тому, что хочу сказать. Для начала, ты был прав. Я перетрудилась.

— Ну...

— Более того, — упрямо продолжила она, — я потеряла перспективу. Я многому научилась от тебя и от сквонка — да, и от сквонка. Ты был прав, когда сравнивал меня с ним. Часть меня и правда как он, как лааги вообще. Вот почему с самого начала я понимала их куда лучше, чем ты.

Джим хотел ответить, но потом решил, что не стоит.

— Ты был прав. Я живу ради работы, и они тоже, и мне это в них нравилось. Я ими восхищалась. И к концу это стало влиять на мои оценки. Я бессознательно стала стремиться доказать, что я и они были на правильном пути, а остальное человечество ошибалось. Я стала стремиться оправдать все их поступки и очеловечить их. Я начала находить в них несуществующие человеческие мотивации и чувства, просто чтобы доказать, насколько они правы.

Она сделала паузу.

— Ты помнишь, как лааг в больнице убил того сквонка, что просился на работу, хотя работать он не мог и никогда уже не смог бы? — спросила она. — Помнишь, лааг делал жесты, как будто хвалил сквонка и давал ему указания для работы, а потом убил его как раз в тот момент, когда он был совершенно счастлив, что его все же посылают на работу?

— Да, помню, — сказал Джим.

— Ну так вот, когда он убил этого сквонка, я отчасти была потрясена, потому что лааг солгал сквонку — пообещал ему то, чего он хотел, а сам все это время собирался его убить. Но в то же время другая часть меня одобряла, что он избавляется от работника, не приносящего больше пользы. Я упустила то, что на самом деле происходило у него в голове. Лааг убил сквонка не потому, что тот не мог больше работать, а потому, что он был от этого несчастен. Он похвалил сквонка и дал ему задание перед самой смертью, чтобы тот был как можно счастливее в момент смерти. Чтобы он умер счастливым. Ты понимаешь?

— Да, — сказал Джим. — Да, конечно, это-то я понял уже тогда, когда это случилось.

— Хорошо. А я поняла куда позже, когда ты сказал мне, что нашему сквонку долго не прожить и счастливее всего он будет, если до самой смерти будет охотиться за этим несуществующим ключом. Тогда я осознала, что могу приблизиться к пониманию отношения лаагов и сквонков к работе, но по-настоящему никогда этого не пойму, даже если ради этого заработаюсь до смерти. Это просто другой порядок вещей. Так что я осознала свои пределы.