За хрупкой преградой пыльного стекла не оказалось ни равнины, ни снега, ни знакомых комнат дома Албарнов. Там вообще не было ничего, кроме серого дыма и силуэтов в нем. Все происходящее за окном напомнило Маке театр теней.

Приглушенный стеклом лающий голос слышался теперь не таким отрывисто резким, а две тени в тумане разыгрывали перед повелительницей представление вслед за словами шамана:

— Много сотен лет назад один мудрый монах бонпо по имени Гуру Чованг попытался убить ведьму, которая из года в год досаждала его родной деревне. Ему это не удалось, но он смог наложить на нее заклятие. С тех пор ведьма, имя которой было Гома-кьи, не могла больше отбирать жизни людей, если они того не желали. Монах возрадовался, но радость его оказалась недолгой. Однажды Гома-кьи явилась к Човангу и открыла истину человеческой природы. И ужаснулся монах, поняв, насколько человек лицемерен, подл, завистлив, как сильно его одолевают алчные желания и низкие пороки. А истина, которую узрел мудрый монах, заключалась в том, что люди ценят только тех, кто рядом и кто близок им по крови или духу.

Голос шамана и действо силуэтов за окном полностью поглотило Маку. Она не замечала, как мерное бом-бом-бом ритуального барабана удар за ударом повторяет ритм ее сердца: учащенный поначалу, но ставший теперь размеренным. Как барабанная дробь постепенно подчинила себе сердечный такт и замедлила его по прихоти невидимого барабанщика. Дыхание ее стало глубоким, а воздух внутри помещения все больше полнился горькими испарениями смолы и удушающе сладким сандалом. Приторная отрава попадала в легкие с каждым новым вдохом и туманом оседала в сознании. Мака смотрела в окно, а Чованг вел свой рассказ дальше:

— Смертные продолжали идти к ведьме за советом, за лекарством, с просьбой о помощи или исполнении их желания. Прежде чем помочь, Гома-кьи назначала цену: жизнь. Ей нужны были младенцы для колдовства, поэтому она просила согласия людей забрать жизнь соседского ребенка или совсем незнакомого дитя из близлежащей деревни. — Пауза и внезапный вопрос, адресованный единственному зрителю: — Думаешь, многие отказывались от подобной платы? Ты была в логове моей хозяйки и сама все видела. Вот так Гуру Чованг разочаровался в людях и стал служить ведьме Гома-кьи.

Мака с отвращением смотрела на развернувшийся перед ней спектакль: бесконечную, уходящую в дым очередь из теней, что несли ведьме свои жертвенные дары. Младенцы и маленькие дети в руках мужчин и женщин корчились в криках и воплях, запрокидывали головы, сучили конечностями, иногда звали маму… До тех пор, пока не оказывались в руках тени-ведьмы, принимавшей подарки. Гома-кьи бережно брала их на руки, а уже в следующий миг с легкостью сворачивала шею ребенку и кидала его в груду тел за своей спиной. Один за другим обрывались надсадные крики вместе с жизнями, но тише не становилось: казалось, поток людей, бесконечен и никогда не закончится. Силуэт Чованга сидел на коленях по левую руку от ведьмы, и почему-то Маке было ясно, что оба они — и бывший монах, и Гома-кьи — злорадно улыбаются.

— Люди — твари, Мака Албарн, — снова раздался голос шамана. — В каждом человеке сидит чудовище. Я показал истинный облик людей твоему отцу во время праздника в честь твоего друга Соула. Даже Спирит Албарн испугался и сбежал от того ужаса, что увидел тогда.

Ведьму, монаха и другие тени заволок дым, а в следующую секунду из него выступили очертания Спирита Албарна, к которому тянули мохнатые лапы силуэты демонов с масками вместо лиц. Они окружали папу со всех сторон, и их когти все ближе и ближе подбирались к его лицу, почти касаясь его.

— Та, чье имя Линг, готова была отдать ведьме твою жизнь, Мака, чтобы стать счастливой, — продолжил глухой голос Чованга, и теперь повелительница увидела, как тень Линг сидит на коленях перед Гома-кьи и разговаривает с ней на тибетстком. Слов было не разобрать, но этого и нужно… Довольно.

Мака впервые за несколько минут нарушила тишину:

— К чему ты мне все это рассказываешь и показываешь? Тянешь время? — спросила она. Голова хоть и кружилась, но мысли пока не путались.

Снова дым поглотил все тени, а затем в нем показался силуэт шамана Чованга:

— Нет, — отрицательно качнула головой тень. — Хочу задать тебе один вопрос.

— И какой же?

— Ты такая же? Чьей жизнью ты готова пожертвовать ради спасения своей?

— Ничьей. Жизнь любого человека — наивысшая ценность. Я не вправе ими распоряжаться, — ответила Мака, не раздумывая.

Шаман молчал какое-то время и наконец сказал:

— Что ж, хороший ответ. Но в таком случае в твоих рассуждениях есть ошибка. Есть одна жизнь, которую ты можешь отдать. Твоя собственная.

Мака хмыкнула:

— Я не собираюсь умирать здесь и сейчас.

— А если твоя жизнь спасет троих?

— Я умру, а ты благосклонно отпустишь остальных? Демоническое отродье, которое не способно на благородные поступки. Которое жрет сейчас папину душу. Даже не надейся, что я куплюсь на такую чушь.

Она вынуждена была схватиться за подоконник, чтобы не упасть. Слабость в теле добралась до ног, а смолянистые пары, казалось, до отказа забили легкие.

— Не отпущу, но дам второй шанс. Наивная молодая девушка… Неужели считаешь, что у кого-то из твоих друзей была возможность избежать своей роковой участи?

Во всей этой речи лишь одно слово неприятно всколыхнуло решительный настрой повелительницы:

— Была? — тихо спросила она. Голос уже не такой громкий и уверенный.

— Смотри, Мака Албарн. Смотри и сожалей. Смотри и знай, что ты еще можешь все изменить.

На этот раз пелена дыма поглотила тень Чованга и рассеялась вместе с черным силуэтом. За окном распростерлось уже знакомое Маке травянистое плато с зубцами гор, окаймляющих горизонт. Однако повелительнице тут же стало не до любования природой. Она подалась вперед, выронила золотой жезл и даже царапнула пыльное стекло ногтями в неосознанном движении бессильного ужаса. От резкого движения в глазах на несколько секунд помутнело, а легкие лишились кислорода. Дыхание сбилось, и к горлу подступила тошнота.

Лже-папа стоял к Маке вполоборота и оттирал от крови лезвие Косы Смерти. Спокойно. Размеренно. Пучок травы в его руке неторопливо скользил вперед-назад по черному косовищу, а скучающий взгляд устремился на одного из тигров в нескольких шагах поодаль. Хищник скалил зубы и рычал. Мака видела, как нервно подрагивает конец хвоста, как мягко широкие лапы ступают на траву и как перекатываются лопатки под лоснящейся полосатой шкурой при очередном шаге зверя. Тигр никуда не спешил. Так же, как не торопился его хозяин с Косой Смерти. Как никуда не спешил его полосатый собрат.

Ведь спешить больше некуда.

Кровь на траве сложно было игнорировать. Уж слишком контрастными выглядели алые брызги на изумрудно-зеленых листьях, еще сложнее оказалось сдержаться и не закричать от ужаса при виде трех распластанных на равнине тел. Неестественные позы, насквозь пропитанная кровью одежда и страшные раны на теле.

Мака не хотела смотреть, не хотела верить глазам, боялась допустить в мозг мысль, что увиденное сейчас — истина.

Очередная ловушка хитрого шамана, не может быть иначе. Не может… Не может.

Не может!

Осталось только уличить его во лжи.

И единственный способ — продолжать смотреть на кровавый пир тигров, найти в себе силы не закрывать глаза, не отворачиваться и не упасть в обморок.

Железистый привкус от прокушенной губы только усилил тошноту, все сложнее и сложнее оказалось сосредоточить взгляд, но Мака точно знала, ради чего все это.

Нужно во что бы то ни стало отыскать несоответствие, неточность, лживость!

И повелительница в оцепенении смотрела, как белоснежные зубы вгрызлись в шею, прикрытую голубыми прядями волос, как мощная лапа вдавила лицо Блэк Стара в эдельвейсовые звезды, запачканные кровью друга. Она слышала хруст позвонков и боялась увидеть стеклянный мертвый взгляд приятеля. К счастью (самое неуместное сейчас слово, какое только можно было подобрать), и Блэк Стар, и Цубаки лежали лицами вниз. Одежда, прически — кажется, все совпадало…