Только вот в миг принятия решения он не бросился исполнять свой долг перед напарницей, а рванул за ускользающей вниз светлой макушкой. Не думал, не размышлял — на это не было времени. Решение это пришло к Соулу из мутных глубин бессознательного. Из души. Из сердца. Из самого нутра его сущности. И теперь этот совершенный выбор будто расколол его разум надвое: он только что спас Маку и предал Линг. Если с ней внизу случилось что-то непоправимо серьезное, он никогда не сможет смириться с этим, а Линг, если все обойдется, никогда не сможет его простить. И будет тысячу раз права.

А если наоборот? Смог бы он простить самого себя, упустив Маку?

Кто важнее?

Ответ Соул не знал. В жизни бывают вопросы, на которые нет ответов, потому что таких вопросов просто не должно существовать. Почему он вообще должен был выбирать? Какое право имела эта рухлядь влезать в его жизнь?

Ведьма улыбалась, а внутри Соула бурлила ярость.

— Вот же тварь, — зарычал он с ненавистью и сделал решительный шаг вперед.

Соул не знал, поняла ли его слова ведьма, но обращенную в лезвие руку она наверняка истолковала верно. Старуха не шелохнулась. Как сидела спокойно, едва доставая в своей скрюченной позе молодому человеку до коленей, так и осталась с улыбкой созерцать своего будущего убийцу. Наверное, со стороны это выглядело ужасно неправильно: надругательством над старостью и беспомощностью. Однако Соул понимал, что все это — искаженная реальность. Истина — не всегда то, что видят глаза.

Вторая рука старухи еле заметно дернулась и сжалась в кулак.

Соул успел сделать еще один шаг, замахнулся стальным лезвием и вдруг понял, что не может сдвинуться дальше. Мышцы окаменели и перестали слушаться команды мозга, словно кто-то неведомый потушил все нервные импульсы в теле. Старуха подняла голову, и в ее бесцветных глазах мелькнула зловещая радость. Кулак разжался, а пальцы за невидимые нити потянули Соула вниз. Неодолимо, без возможности сопротивляться. Ведьма-кукловод играла с марионеткой перед собой: пережала горло, сдавила легкие, а затем выпустила из них весь воздух и не дала возможности вдохнуть, пока колени Соула, послушные ее воле, не коснулись базальта, пока спина не согнулась в унизительном поклоне перед ведьмой, а вылезшие из хвоста белые пряди не запачкались в пыли.

— Соул! Что ты делаешь?! — голос Маки за спиной дрогнул.

Ответить он не смог: Гома-кьи не позволила губам разомкнуться, а языку отлипнуть от нёба. Зато заговорила сама.

«Так-то лучше, мотылек, — голос звучал в голове, и Соул не знал, слышит ли ведьму Мака. Он видел только пыльную поверхность перед глазами и даже не мог поднять голову, чтобы взглянуть на старуху. Нити сжимали сердце и, казалось, перетягивали шелковым волокном саму душу. — Не люблю, когда смотрят сверху вниз».

Мака сделала два шага и встала рядом с Соулом. Он краем глаза видел только ее пыльные кроссовки сквозь завесу своих волос, но мог представить, каким взглядом бывшая повелительница смотрит на ведьму:

— Превращайся, Соул.

Повеление повисло в воздухе.

«Сделает еще шаг, и ты умрешь, — после недолгого молчания сказала Гома-кьи, а потом нараспев продолжила: — Родник землей не засыплешь, растущее дерево камнем не придавишь, голос сердца не заглушишь. Ты сделал выбор сердцем, мотылек. Так почему бы тебе не забрать свою чужестранку и не уйти отсюда? Живым. Или хочешь взглянуть на мое новое тело? Как же долго я ждала этого часа».

«Тронешь Линг — убью. Даже если не тронешь, все равно убью».

«Угрожаешь? Ты забыл, кто из нас двоих сейчас распростерся ниц перед своим врагом?» — и ведьма зловеще захохотала.

***

Ветер перебирал светлые волосы чужестранки и целовал ее белую кожу. Ветер закручивал крохотные пылевые торнадо у лица юноши и дразнил его — смотри, что я умею, пока ты не можешь ничего, даже дышать без позволения Гома-кьи. Ветер танцевал вместе с бабочками над головой тибетки, а потом сорвался вниз и шепнул ведьме на ухо:

— Дракон близко.

Она прикрыла веки и уже в следующее мгновение взглянула на небо тысячей глаз гималайских маков, что росли у подножья ее дома на скале. Там, в солнечной синеве над цветочным полем, темно-лиловый дракон соревновался с горными ветрами в скорости и мощи. Обгоняя ледяные потоки воздуха, несся в небесной вышине и путь свой держал, судя по всему, прямо сюда. Маки следили за полетом ящера. Маки слушали мир вокруг.

Маки ощущали страх.

— Глупый, глупый дракон, — пробормотала себе под нос Гома-кьи и открыла глаза. — Думает, что несет спасение, а тащит на хвосте смерть.

Ведьма прищурилась и хитро взглянула на двух молодых людей перед собой. Непокорные. Девушку удерживает только предостережение, юноша не оставляет попыток разорвать путы, что скрутили его изнутри. Оба жаждут ее смерти. Оба ждут, когда силы ведьмы иссякнут или она совершит какую-нибудь оплошность. Глупые. Тысячелетние ведьмы никогда не ошибаются.

Но смерть она им покажет, потому что зрелище обещает быть захватывающим.

Очередной участок базальта вспорхнул бабочками, однако на этот раз никто не упал. Просто Гома-кьи позаботилась, чтобы всем стало видно дно ущелья. Затем она чуть ослабила нити на спине юноши, позволив ему выпрямиться на коленях и наконец увидеть, что стало с девушками внизу.

А потом ведьма указала костлявым пальцем на небо и тихо сказала по-тибетски:

— Дракон. — Затем медленно опустила палец вниз, ткнула в темное начало рукава ущелья, которое уже наполнялось еле слышным гулом, и произнесла: — Яки.

Эти двое не знали тибетский, но поняли ведьму без слов, потому что липкий страх мгновенно затопил их сердца, стоило им проследить за направлением ее пальца.

Гома-кьи вновь прикрыла веки и окунулась в ошалелый ужас полусотни яков, которые, почуяв приближение дракона, неслись в слепом страхе по дну ущелья, готовые смести все на своем пути: будь то камень, куст или две девушки, вдруг оказавшиеся в смертельной ловушке. Отвесные стены — не уцепишься, почти ровные скалы — не спрячешься за уступ. Остается только бежать наперегонки со смертью, которую несут с собой обезумевшие яки.

— Джоан! — закричала чужестранка, сжав кулаки. — Бегите!

И крик ее, подхваченный ветром, эхом поскакал между стен ущелья вместе с топотом копыт.

Вместе с Гома-кьи, глядящей вперед сотней ячьих глаз.

========== Глава 36. Наперегонки со смертью ==========

Где-то на Тибетском нагорье, пятница, 9:47 a.m.

Полет дракона стремителен, а взгляд зорок. Правда, в иные мгновения Спириту казалось, что зрение его подводит, а иначе как объяснить вре́менные галлюцинации, когда мир вокруг вдруг преображался, и дракон видел то лицо ветра, несущегося с ним наперегонки, то голубое озеро цветов, что следили за ним тысячами водянисто-бесцветных глаз, то черное душное облако страха, укутавшее стадо яков. Животные задыхались в смоге-ужасе и обезумевшей массой неслись по узкому коридору ущелья, чтобы обогнать черноту, причиной которой стал он — дракон.

Яков гнал вперед инстинкт самосохранения.

Спирита-дракона тоже гнал вперед инстинкт, названия которого просто не существовало в человеческой речи. Сохранить-то-что-принадлежит-тебе-по-праву. Сотни поколений ящеров в его голове метались в ярости, заглушая полудиким ревом собственные мысли Косы Смерти, оттесняя его личность на зыбкие окраины разума. Именно эти, другие, пробудили его в Шамбале от обморочного сна. Именно эти, другие, объяснили ему, что произошло с его драконьим телом накануне. И теперь именно эти, другие, гнали Спирита Албарна вперед, раскалывая голову на части от гневного рычания: «Никто не смеет пытаться уничтожить собственность дракона».

Джоан.

Крохотная часть прежней личности Косы Смерти знала, что раньше в его жизни главным было другое имя. То, прежнее имя, солнечным светом и молодой зеленью весны согревало сердце, смеялось звонким детским смехом и радостно кричало: «Папа!». Но имя это осталось там, в человеке, который сейчас не мог тягаться с генетической памятью полубогов-драконов. Новое главное имя заревом пожара опаляло мозг, чресла и саму душу дракона. Оно видимой лишь ящеру красной лентой тянулось к ней — пока единственной — драконьей невесте.