Бенджамин был удивительно добрым, при всей строгой, жесткой циничности, откликался на все мои просьбы о помощи, ни отказал ни разу, в чем бы то ни было, становясь для меня за удивительно короткое время добрым и надежным другом, как некогда Дорр. Вот только в Дорра я не была влюблена, а в Алкира – тогда, когда мы еще были вместе, когда еще не было предательства, когда я не знала об изменах, не знала о том, что мне подписан страшный приговор – да. И чем сильнее напоминала эта теплая, уютная дружба те прошлые отношения, то короткое, оказавшееся одной большой ложью счастье, тем чаще витала в голове мысль, что между нами не дружба, а нечто куда более серьезное. По меньшей мере, с моей стороны.
Этой мысли мешала лишь одна, и в ту ночь пришедшая в голову среди вороха всех других размышлений, о совсем других глазах, более светлых, всегда чуть прищуренных, глубоких и затягивающих, об искаженном следами когтей харра вытянутом лице, теплой руке с одним-единственным скромным кольцом, всего пару раз коснувшейся меня, совсем другой улыбке. Эту улыбку, скупую, всегда задумчиво-отрешенную, я видела гораздо реже, чем движение губ самира, служившее его улыбкой, но почему-то именно она всякий раз, когда появлялась на тонких губах, запоминалась, отпечатываясь на самых глубоких слоях памяти. Дорр до сих пор подшучивал над тем, что именно его ошибки так меня задевали, неспроста, и всякий раз я неизменно огрызалась, обещая обрушить на вара страшные кары, но время шло, оставляя и оттачивая воспоминания о редких, мимолетных минутах неделового общения, о том дне, когда я шипела гневные тирады, даром что не ткнув пальцем мужчину, превосходившего меня по всем меркам раза в два-три, на что он отозвался удивительно терпеливо, снисходительно, сделав вид, что слов, служивших подчас поводом к войне, не прозвучало… Между нами мелькало немало общего, рассеиваясь в хлопотах дней и иных заботах, в том, что шанс побеседовать о делах нам выпадал редко, а уж просто пообщаться, оторвавшись от титулов, практически никогда…
И все же даже такое, поверхностное знакомство с каждым новым событием и днем все больше раскрывало моего покровителя и союзника как человека исключительно благородного, делового, серьезного и взвешенного. Взвешенности и терпеливости не хватало мне, слишком прямолинейной и порой слишком импульсивной, в какой-то мере я почти завидовала временному правителю, понимая, что мне и самой надлежало учиться быть таковой: такой же сдержанной, хладнокровной, как владыка Темной Империи. Разве что чуточку более тактичной в быту, в отрыве от тонкостей политики и дипломатии, впрочем, даже такая неуклюжесть в общении придавала Императору Арэну Второму что-то живое, даже житейское, что-то простое и настоящее, особенно ярко проявившее себя на Празднике Проводов Зимы. Ну какой бы еще правитель стал бы пить эль и медовуху с обычными сельскими мужиками так вот просто, по-народному, без шума, лоска и ощетинивших оружие стражников? Разве что всего один из тех, кого мне довелось увидеть на жизненном пути не только из правителей, но и дворян – Фэрн был не в счет, как и Фэйзер, один с малолетства оказался среди разбойников и повстанцев, второй же был просто истинным воякой, немного солдафоном, - пропавший безвестно последний правитель Королевства Оринэя Аланд Девятый. И его государь Никтоварильи мне тоже стал напоминать не менее, чем меня саму, только более серьезную и более спокойную.
От последствий своего неосторожного ужина я оправлялась почти до аудиенции, заглушая головокружение настойками трав, когда проводила занятия, и отменив все свои планы помимо трудов рабочих, но к тому самому пресловутому открытому подписанию бумаг пришла в себя уже достаточно для того, чтобы отправиться на прием, тщательно нарядившись, для чего пришлось в помощь Ниэни вызвать одну из служанок дворца, и девушки долго и придирчиво меня наряжали и красили. Ниэни, обидевшись на предложение вызвать цирюльника для прически, настояла на том, что справится сама, и в конечном итоге мне пришлось отдать должное ее мастерству – прическа, украшенная множеством тяжелых шпилек и лент, оказалась несложной, но элегантной – сзади собранные узлом волосы были спереди, у щек, подвиты в изящные кокетливые локоны.
- Принцесса Алеандра, вы сегодня восхитительны, - осклабился Вилайр Мэжрэ, едва завидев меня, и низко поклонился. Его супруга, обтянувшая свои пышные формы темно-алым платьем, из которого, так и казалось, вот-вот собиралась вывалиться высокая грудь, - мое почтение.
- Я смею надеяться, что мой облик подобает случаю, - отозвалась я, тут же отворачиваясь от них и принимаясь расшаркиваться с другими дамами и кавалерами. Голоса звучали возбужденные, веселые, кто-то строил предположения о том, каковы же соглашения двух правителей, кто-то обменивался новостями, кто-то сыпал комплиментами, пытаясь очаровать даму. Я, разыскав среди толпы собравшихся по такому поводу дворян Элиа, необычайно нарядную, кокетничавшую с парой членов Имперского Совета, решила держаться подле подруги. Смешки не затихали и тогда, когда всегда немногословный и серьезный герцог Ладар Сайрау, Первый Советник молодого Императора, его правая рука и, как шепнула мне в откровенном разговоре принцесса Иларда, регент маленького кронпринца, занял свое уже привычное место по правую руку от пустого пока еще трона, за которым на почтительном расстоянии выстроились писари и несколько самиров-стражников, единственные в зале обладатели не тяжелых, пышно изукрашенных и совершенно непригодных к настоящему бою мечей и кинжалов, но настоящего, смертоносного и боевого, острого как самая смерть оружия: клинков и звездочек, которые они, как мне продемонстрировал пару раз Карру, умели метать с головокружительными быстротой, ловкостью и точностью. Еще более страшным их оружием, и даже сейчас на затянутых в черное с серебром мужчин косились с откровенной опаской, была магия.
Церемониймейстер все продолжал и продолжал объявлять прибывших, но я в его слова не вслушивалась, осматривая набитый людьми Тронный Зал, слуг, пробиравшихся вдоль стен, на понемногу пустевшее сердце Залы, на золотой, высокий трон, к которому вели несколько широких, чистых до зеркального блеска ступеней из белого мрамора, покрытых роскошными коврами…
Шепотки затихли, когда уже по левую руку от трона, немного позади, возникла, бесшумно и незаметно, затянутая во все черное фигура, жилистый мужчина с длинными, собранными в тугой тонкий хвост длинными черными волосами. Черные глаза самира скользили по собравшимся, заглушая все пересуды, шутки и домыслы. С появлением у трона Бенджамина в зале заметно прибавилось рассыпавшихся по толпе представителей Особого Отряда во главе с мелькнувшим в толпе напротив Карру Сэрхэ Карру. И вскоре в зале воцарилась почти полная тишина, перемежаемая совсем тихими шепотками, осекавшимися под тяжелыми пристальными взорами самиров. Добившись эффекта, Бенджамин, а меня куда больше интересовали он и Сайрау, нежели соседи-дворяне, что-то тихо скомандовал тут же откланявшемуся слуге, скрывшемуся в тени за троном. Музыканты, неприметно настраивавшие дотоле инструменты с затененном углу позади зала, заиграли нечто вроде марша – или гимна Империи, этого я пока еще не знала, и усатый крепенький распорядитель торжеств провозгласил появление самого помазанника Барлы, просвещенного самодержца и могущественного властителя Великой Никтоварилианской Империи…
И последний появился – бросились в глаза черное с серебром: жилет, мундир, рубашка с воротником-стойкой, высоким, изукрашенным серебристой вышивкой у самого края, шейный платок, узкие штаны, уходящие в высокие сапоги до колена… Даже эполеты и перевязь, серебристые с тончайшей невесомой вышивкой, бахромой и какими-то символами, выглядели дорого, изящно, но без наигранного лоска. Бледное лицо было, судя по поблекшим шрамам и легкому блеску, слега загримировано. Однако гримировка эта в глаза не бросалась. Император Арэн, в отличии от государя Рокканда, не выставлял напоказ ни своего положения, ни того, как он и его Империя величественны. Впрочем, он в этом и не нуждался, всем своим видом выражая уверенность, величие и разумное могущество – это сквозило в размеренных жестах, в четкой, чеканном шаге, в том, с каким уважением и без подобострастия на него взирали шагавшие позади слуги, во всей высокой, статной фигуре, в довольно скромной для правителя – украшением служили лишь перевязь да пуговицы с вышивкой у ворота и по краю рукава, и даже манжет не было, - одежде, подчеркивавшей крепкое, натренированное тело. Правитель Никтоварильи не нуждался в наигранности и в утешении себя мнимым величием. Темно-карие глаза человека, медленно, чинно воссевшего на трон, уложив руки на подлокотники, скользили по собравшимся, не пропуская никого из толпы – ни обнаружившуюся подле трона Иларду, в обществе пары придворных дам, ни Мэжрэ, ни Элиа… Взгляд прошелся по обеим сторонам зала, ни на ком не задерживаясь долее, чем на миг, и в какое-то мгновение пересекся с моим, и тонкие губы тронула слабая, неощутимая тень улыбки, тут же растворившаяся в каменно-холодном выражении лица. Стихли даже остатки шепотков и пальцы, сжавшие веер, поневоле дрогнули – явственно вспомнилось, как я, совсем еще маленькая, вот так же стояла, с Сарданом и позднее с отцом Фэрна, и наблюдала за сидящим на троне отцом, за мамой… Этот же трон ждал меня, да только не дождался.
