- Разумеется. Но у нас всегда встречают так, и подчас необязательно членов династии.
- Вас очень любят, - долгий взгляд, чуть мимо глаз, по правилам этикета. – На моей памяти, если позволите заметить, так встречали только моего отца. Приезды куда бы то ни было Императора Карлона проходили куда мрачнее и… - она тряхнула головой. – Никого не было на улицах, кроме старост или старейшин, да пары их помощников. А потом, уже ближе к тому, как я… покинула Гвенто-Рокканд, его неожиданно начали встречать радушнее. Падали под копыта лошадей и восхваляли… Если бы кто-то позволил себе помахать Императору…
- Есть одно существенное «но». – Усмехнулся я. – Я не Карлон Каэрри. Стража знает свое дело, если возникнет опасность, их поведение изменится. А запугивать народ я не вижу ни смысла, ни необходимости.
- Вы… - бледное лицо покрылось густой краской. – Вы совсем другой… Простите…
- Когда-нибудь так будут встречать вас, - я не знал, почему, но мне почти нравилось, когда она вдруг на короткие минуты забывала о своем смущении и становилась чуть живее, как сейчас. – Я уверен, оринэйцы будут любить вас. Вы делаете для них все, что в ваших силах, и они непременно это оценят… - разговор прервался тем, что мы подъехали к зданию сельской управы, рядом с которым красовался двухэтажный добротный дом старосты, снежные горки для ребятишек, будущие лавки и палатки, которым уже следующим утром предстояло наполниться блинами, лепешками, медом, конфетами, горячим чаем, прямо из печки, медовухой и поделками-безделушками. Столб, куда подвесят позднее призы-подарки, мишени – для подков или для лучников, это зависело скорее от самого поселения, украшенные цветными ленточками деревья – символ скорой весны, скорого наступления нового года и нового цикла жизни…
Мне случалось встречать праздники во дворце, в школе, во время делегаций в иные страны, и вот так, в какой-то мере среди простого народа, и последний вариант я ценил более всего – уже в детстве меня всегда тянуло прочь из лоска и блестящих стен-полов-потолков дворца к обычной, простой, даже немного простоватой жизни, к мальчишкам, едва освоившим грамоту да арифметику, зато умевшим мастерить шалаши не хуже иных обученных дворянских мужей, да и подчас крепче, для которых состряпать рогатку, выкурить из норы суслика, нырнуть на спор с головой в омут было плевым делом. Для меня, как ни возмущалась по этому поводу мама и как притворно не грозился всыпать добрых розг отец, тоже. Вот только потом, когда я стал постарше и пришлось учиться и уже приниматься за часть важной непрерывной работы правящего дома, жизнь изменилась, и вместо ловли лягушек я был вынужден общаться с не менее скользкими типами в лице чиновников, иностранных визитеров, некоторых правителей, дворянства, у части которого без дара читать мысли на лице отображалось, что почтеннейшее лицо – свинья, каких не везде сыщешь. Жизнь-то изменилась, но любовь, своего рода привязанность к простодушным, незатейливым и живым людям, населявшим Империю за стенами богатых домов и Пятого Кольца Дариана, осталась.
Староста встретил нас, поминутно кланяясь и рассыпаясь в любезностях и извинениях, что у них ведь деревня, Император-отец всенародный, что серчать не стоит, они ведь скоту приказать не могут, - и впрямь, ветер снова донес легкие нотки запаха навоза. Что для нас местный постоялый двор готов уже, все сделали, ждали, и большая честь, что мы прибыли в их скромное поселение. Мои спутники как-то рассеялись к моменту, когда староста отчитался и о налогах и расходах – деревня числилась Имперской, не располагаясь в пределах, в настоящее время, ни одного из графств и герцогств. Под расходами разумелись траты лекарского пункта, крошечного дома, где трудился лекарь и его помощница, и куда стекались жители пары окрестных деревень меньшего размера, и школы, опять же, на несколько деревень, на которые средства выделялись из казны. Уже добравшись до приготовленных для меня комнат, двух, в одной из которых, дальней, имелась и ванна (воистину, принимали нас всегда настолько старательно, в Высоком Холме, и настолько пытались создать комфорт, что становилось неловко), староста, чуть не приложившись лбом о пол, поведал, что у них в деревне, дескать, завтра гуляния, ибо ведь Праздник Проводов Зимы, и если Императорское Величество пожелают, для деревни большая честь будет, коли они празднования посетят, и ненадолго на площадь придут. А если не пожелают, окна на другую сторону выходят, вид на реку, из всех комнат здесь самый красивый, беспокойства не доставят…
- Мы весьма охотно посетим празднования, - старосту этого я не припоминал, впрочем, помощник уже сообщил мне, что его назначили год назад, вот он, видимо, и старается угодить непомерно яро. Те, кому уже доводилось сталкиваться с моими визитами лично, с недоверием, но осознавали, что я не требую ни бесконечных расшаркиваний, ни каких бы то ни было иных «утешений для самолюбия». – Надеюсь, появление меня и моих спутников не нарушит ход праздника. Необходимости ограничивать жителей в чем-либо нет, они ждали гуляний и готовились к ним, к тому же мне последние не доставят никакого беспокойства. – Кареглазый, уже почти седой мужчина, удивленно на меня глядя и расшаркавшись, удалился, предоставив возможность поработать, как я и собирался, пока пополнялись запасы провианта и отдыхали кони и люди, с документами, частично переданными Наместником, частично прибывшими, прямо в дороге, из Дариана, от заменявших меня Иларды и Ладара. Среди последних затесалось и письмо от Тио, рассказывавшее, как прошел праздник, что «тетя Иларда устроила большой праздничный вечер», и раз меня не было, я сам виноват. Вчитываясь в ровные строчки, почерком сына, я радовался, что скоро увижу его лично, и уже твердо намеревался выделить в ближайшее время свободный день и провести его, полностью, с мальчиком, когда в дверь негромко постучали, я разрешил войти и взглянул на помощника.
- Ваше Величество, в Высокий Холм только что прибыли ходоки, из Саэрта-Капуджа, графство Борд. Они просят аудиенции.
- По какому делу? – стряхнув теплые домашние размышления, прищурился я. – Они пояснили причину своей челобитной?
- Они сообщают, что граф Борд ущемляют их права и, как они считают, Ваше Величество, неоправданно использует свои полномочия.
- Я встречусь с ними лично, - поймав взгляд и опережая вопрос, добавил: - Незамедлительно. – «Челобитчики» появились в комнате довольно скоро, четверо мужчин средних лет, в валенках, тулупах, с короткими густыми бородками, в заячьих шапках. Относительно новая, хотя и потрепавшаяся в дороге одежда наводила на мысль о том, что она у них, облаченных в расшитые рубахи и явно не знавших, куда деть шапки – тулупы у них быстро и проворно забрали слуги – нечто вроде парадного одеяния. Робкие взгляды совершенно не вязались с румяными улыбчивыми лицами жителей Высокого Холма, мужики, поклонившись и переглядываясь, неловко переминались с ноги на ногу, уткнувшись взглядами в деревянные полы.
- Мы… - начал самый смелый из них. – Мы, отец наш, просвещенный государь-Император, ежели вам угодно будет, и помощникам вашим расскажем.
- В этом нет необходимости, - прервал я. Самиры, застывшие у двери, равнодушно рассматривали мужиков. – Я внимательно выслушаю ваши просьбы и приму соответствующее решение… - еще немного осмелев (встречи со мной лично они явно не ожидали), просители начали рассказ.
Выяснилось, что граф Борд, пользуясь своими правами на землю и положением, урезал их наделы и заставляет по шесть дней на неделе работать на своем хозяйстве, превышая все допустимые порядки барщины. Наделы урезал, оброк увеличил, а школу, строительство которой началось при Имераторе Лихтере Третьем за пять лет до его смерти, никак не достроит… Только вот к своим хоромам за это время успел пристроить, рабочей силой мужиков графства, четыре здания, флигель, конюшню. Выслушав про введеную Бордом систему телесных наказаний – розги и плети, за провинности вроде того, что кто-то не шесть, а пять дней выходил на барщину, я жестом велел жалобщикам прерваться и отправил их, вместе с помощником, оформить жалобу и довести рассказ до конца. Один из стражников-самиров, бесшумно и без малейшего напоминания, скрылся в двери и через несколько минут в ней выросла жилистая фигура Бенджамина, все еще облаченного в дорожный плащ, и, судя по его виду, до комнаты до сих пор не добравшегося. Стража, поклонившись, оставила нас наедине, я изложил дело самиру, молча, почти небрежно выслушавшему описываемые мной «зверства».
