Мои покои, как оказалось, состояли из трех комнат, одной из которых оказалась большая уборная, с мраморной ванной. Небольшая спальня и чуть больших размеров, но тоже весьма скромная гостиная. Все выполнено в светлых тонах– кремовый, зеленый, серебристый, широкие окна, высокие потолки… От моих комнат в пределах «магического коридора» в Гвенто-Рокканде эти покои, не слишком большие, отличались разительно. Бросив взгляд на пару больших коробок, для шляп, и небольшую корзинку, вместившие в себя все мое добро, кроме осторожно сложенной на кровати одежды, я подошла к картине в гостиной, изображавшей невысокие горы, с которых сбегал водопад, образуя своего рода озерцо. Эти места были мне очень хорошо знакомы, поскольку неведомый художник запечатлел одно из духовных мест Оринэи, обитель духов, подобных Наар-Гха, уже давно подзабытому духу Иринэйских лесов, куда мы несколько раз прибывали вместе с отцом. Этот водопад был расположен в черте Иринэя, в полудне езды от Раскиса, города, в котором стоял мой дворец. Города, в котором я появилась на свет. Было ли это совпадением, я не знала, но пальцы сами собой коснулись добротной рамы из вишневого дерева, украшенной узором, отделанным позолотой и изображавшим плющ.
- Ты будешь напоминать мне о доме, - улыбнулась я, скользя взглядом по гравюрам на стенах, по гобеленам, на которых были вышиты растения и цветы, на большой гобелен, демонстрировавший гордо поднявшегося на дыбы единорога… В Оринэе природа пользовалась большим почтением, к духам природы и к ее проявлениям, будь то бабочка или дуб, относились с безмерным уважением, стремясь не нарушить гармонию. Охоту принимали только для добывания пищи, и не одно поколение моих предков, включая отца, никогда не выезжало на охоту ради развлечения. К восшествию Аланда Девятого на престол в стране не существовало и самого понятия «придворная охота». Да и из знати охотились лишь единицы, не слишком этим кичась. А символом королевства, изображенным даже на гербе, был единорог – редкое животное, в Оринэе встречавшееся чаще, чем в других странах. Единороги были добродушны, пугливы, по поверьям, увидеть единорога было доброй приметой, но удавалось это избранным. После пришествия в мир Алого Тигра их и без того малая численность сократилась втрое, и единорог стал поистине редчайшим зверем в Бартиандре. Белоснежное же животное с гобелена посматривало на меня правым глазом, словно желая что-то сказать. Тряхнув головой и отогнав это наваждение, я, мысленно радуясь, что общество слуг мне не навязалось, принялась разбирать свои немудренные пожитки – платья, духи, башмачки, книги, кое-что из принадлежностей для письма и кое-что лекарское, остававшееся в моем бездонном походном мешке. Все это отправлялось в шкафы и на полки, покуда я, сморгнув навернувшиеся на глаза при мысли о том, как здесь все… по-оринэйски… слезы, предавалась воспоминаниям о недавних событиях, в конечном итоге приведших меня сюда, во дворец Императорской Династии Фамэ. Или, как мне озвучила сопровождавшая меня сюда Элиа еще в день первой аудиенции, Дарианский Дворец…
Я была немало удивлена тем, что мне так и не была выдана подобающая одежда для аудиенции, любезно предоставленной Императором Никтоварилианской Империи в достаточно короткие сроки, при том, что мне (по понятным причинам) было запрещено покидать гостиницу, в которой я остановилась и по сей день была единственным посетителем. Еще больше я изумилась, когда в день аудиенции темные глаза самира, стоявшего подле трона, полыхали почти откровенными молниями, из чего я позднее сделала вывод, что они в этом происшествии замешаны не были, и что, если это и какая-то провокация со стороны дворца, Особый Отряд в ней не участвовал. Впрочем, шепотки в зале и буравящие негодующие и глумливые взгляды красноречиво показывали, что увидеть меня в таком неприглядном свете здесь не ожидали… Что сделало ситуацию еще более странной и окончательно лишило почвы мои попытки понять, кому и чему здесь стоит верить, а кому и чему – нет.
Закончив с уборкой платьев, после той злополучной аудиенции предоставленных мне Элиа, рассыпавшейся в извинениях от имени дворца, я взялась за туники, заботливо отправляемые мной в большой сундук в спальне, или сваливаемые в кучу, если я решала, что они даже для «домашнего удобства» уже не подходят. На столике в гостиной лежали бумаги, повествующие о некоторых правилах жизни во дворце, своего рода «полезные заметки», предоставленные невысоким мужчиной в черном с серебром камзоле и узких длинных штанах, о котором мне запомнились только хрипловатый голос и усы. Я рассудила, что он был кем-то вроде старшего слуги или смотрителя дворца. Усач пообещал зайти через четыре часа, для личной беседы, и удалился одним из первых. И сейчас, складывая одежду, я невольно вспоминала широкоплечую, явно высокую фигуру, в черной с серебром одежде. Я не уверена была, какого роста Император, но, припоминая портрет в доме Наруса, не сомневалась, что намного повыше меня. Когда мне позволили поднять на него глаза – сложилось впечатление, что мужчина прочитал мои не самые лестные мысли по поводу стояния на коленях, и аккурат после их зарождения указал, что я могу встать, - первым же, что меня поразило, была глубина его взгляда, завораживающее внутреннее сияние темно-карих глаз. Лишь несколько мгновений спустя я осознала, о какой перемене его облика говорила Танра – лицо искажали три багрово-черных, но при этом застарелых, шрама, наискось пересекавшие лоб, скулу, бровь… Впрочем, на мой неискушенный вкус они сделали и без того суровое, но притягивающее взгляд лицо еще более мужественным и внушительным. И меня на мгновение заинтересовало, каким оружием могли быть нанесены подобные повреждения. А чуть позднее эти мысли я, считая их неуместными и нетактичными, постаралась изгнать из головы. Конечно, шрамы не могли не выделяться на бледной коже, и все же куда больше меня завораживали глаза, чуть заметно прищуренные, казалось, заглядывавшие прямо в душу.
Император Арэн Второй, вопреки всем моим страхам и ожиданиям, произвел на меня очень положительное впечатление – впервые, исключая Танру, меня слушали столь внимательно, и к моим словам относились с такой серьезностью. При этом даже дойдя до страшной карты (впрочем, еще более страшное открытие я берегла для науров, которым предстояло стать первыми, кто его увидел бы здесь), щедро указывавшей, где искать Стражи и важнейшие артефакты, правитель Империи сохранял поразительную выдержку и хладнокровие, словно я подала ему смету за строительство бани. Но мелькнувшие в глазах искорки, а я даже не помнила, когда приучилась высматривать в людях мельчайшие детали, показали, лучше всех слов и жестов, что смысл и значимость увиденного были им поняты моментально. Приятно меня удивляло и терпение «темного» повелителя, ибо я отчетливо понимала, что о моих скитаниях им просто не могло не быть известно, и все же меня не прерывали, не выражали никакого недовольства тем, что я долго говорю, не напустились с обвинениями в том, что я выгляжу неподобающе, не заставили расшаркиваться в многочасовых любезностях…
Жемчуг и камни, украшавшие саюджи, узор которого я изучала, погрузившись в свои воспоминания, ощущались на кончиках пальцев, когда я провела ими по украшению моего сархарского облачения. Белый и зеленый, любимые цвета матушки, а мои цвета, в свою очередь, зеленый и черный. Вот только мне уже безгранично давно не доводилось их носить. Впрочем, знала я, если науры скажут свое высочайшее «да» моим словам, у меня будет шанс носить свои цвета здесь. Ведь какое-то время, вероятно, долгое, придется здесь провести, как бы я ни хотела обратного. Одного желания, что я прекрасно осознавала, было мало, а находиться там, куда дотягивались когти Карлона, мне было крайне опасно – свою ненависть ко мне Император Великого Рокканда скрывать очень даже перестал…
Вновь вспомнились спокойные, уверенные движения, каждое из которых было нужным и наполненным смыслом, пронизывающий взгляд, низкий глубокий голос, пальцы, на мгновение коснувшиеся моего пакту при второй встрече, на которой мое впечатление о нем как о человеке дела, серьезном и внушающем почти неосознаваемое уважение, усилилось, и сам разговор носил весьма доброжелательный, хотя и формальный, характер. Ни одного перстня, которые в большом количестве увенчивали пальцы Карлона, аккуратные короткие ногти царственной руки, широкие кисти, уже знакомые по портрету в доме моего покойного Учителя. Я и сама не могла понять, почему, но была почти уверена, что к той пресловутой ситуации с платьем он причастен не был, и унизить меня стоянием на коленях, по сути, тоже не собирался – возможно, думалось мне, словно я искала ему оправдание, это особенность местных аудиенций, возможно была еще какая-то причина или я не заметила каких-то не облеченных в слова сигналов. На миг мелькнула, и тут же была изгнана прочь, мысль о том, что ведь и решение о моем переезде во дворец – его, и комнату, столь радовавшую мое тосковавшее по родине сердце, мне подготовили по его приказу. Изгнана была и другая мысль, о том, что я совсем скоро имею все шансы встретиться с ним в третий раз – дабы окончательно утвердиться в роли наставника его сына. Мысли же, словно подшучивая, продолжали принимать весьма крамольные формы, при всех моих попытках переключить свое внимание на расставляемые по туалетному столику баночки и тюбики с пудрами и помадами. Последней мыслью, после которой мне наконец удалось отделаться от наползающих против воли размышлений, сконцентрировавшись на деле, была мысль о том, что даже само имя моего посредника во встрече с Темнейшими было удивительным по своему значению. Эта мысль сорвалась с губ, как-то самовольно и едва слышно.
