И, наконец, по правую руку от меня – бабушка, Иларда и Тио, а по левую – Ладар и Бэнджамин, выражение лица которого от каменной маски моей невесты не отличалось почти ничем - разве что самир сейчас казался чуточку более живым. А среди обслуживавших господ девушек и юношей мелькнули темные по обыкновению юбки закрытого платья Ниэни Тангу… Хотя если появление здесь Элиа и Дорра, как и Сайгу, было моей иницативой, то леди Тангу среди слуг возникла как-то без моего на то указания – вероятно, мелькнула мысль, по просьбе самой Алеандры…
Основная трапеза, предварявшая первую часть торжественных речей и действий, состояла всего из двух перемен, рыбно-мясной и овощной, во время которых моя избранница едва ли притронулась к еде, да и мне, подавившему было силой воли волнение, кусок практически не лез в горло, и Тионий, которому стараниями заботливой тетушки положили на тарелку огромный ломоть розового сочного мяса, ковырял его настолько вяло, что невольно возникала мысль, не недоволен ли сынок чем-то… Но ведь когда мы несколько дней назад сообщили семье о будущем браке, он очень радовался… Впрочем, сидевший между нами Пиу, по традиции, сие символизировало добрачное целомудрие, трапезничать не гнушался, и, делая это самым активным образом, отвлекал внимание от того, что ни Император, ни будущая Императрица почти не ели…
Разве что несколько раз опустел мой кубок с вином – руки сами собой подносили сосуд к губам, в попытке задавить тлеющий уголек легкого напряжения – и тени которого не было на первой помолвке, когда Лайнери меня в глубине души уже раздражала, и хотелось встать и уйти из зала… Но сейчас отчего-то вспоминались и невольные объятия, и разговоры с девушкой, которая вина сделала разве что пару глотков и не отрывала глаз от своей тарелки, смущенно краснея под пудрой, и едва заметно дрожали руки, от мысли, что скоро мне предстояло коснуться ее… И тем самым заверить помолвку… И ведь если бы торжества проходили тогда, двадцать лет назад, целовать бы ее не пришлось, только если в щеку, а теперь – до поцелуя времени было все меньше, и я его хотел, но в желаниях девушки был совершенно не уверен.
Однако, когда основная трапеза подошла к концу – далее следовали легкие закуски Имперской и немного оринэйской кухонь и десерты – зазвенела по серебряному кубку серебряная же ложечка, призывая к тишине, и главный гость торжества, создание неизмеримо высшее, чем я сам, медленно поднялся, скользя по чинным, источавшим радость и благодать лицам взглядом, от которого пробирал холодок. Наур, ничего не скроешь, буквально кричали мысли слева и справа, и, если подумать, легко обратил бы этот зал и всех присутствующих в ничто.
Так же легко, как когда-то сотни и тысячи лет назад воля науров обратила во прах целые страны и династии – они вмешались тогда в войны, жестко и решительно оборвав конфликты по-своему, – и во все разы их вмешательства рушились неприступные для смертных бастионы и исчезала даже память о королях и вождях, поднимавших кровавые распри. Одним из тех, кто однажды, прямо по линии фронта, разогнав две армии, сцепившиеся в долгих битвах, прочертил Нерушимую, был Пиуэргурдран. И я, да и большинство присутствовавших, знали о нем нечто еще менее приятное и еще более зловещее – он один мог не только обратить в ничто зал, всех нас и сам дворец, не слишком утруждаясь, но и стереть с лица земли, чуть сильнее постаравшись, весь Дариан. Мог, но определенные законы не позволяли ему это сделать, без повода к тому. И сейчас он медленно и торжественно поднимался отнюдь не за этим.
Пиуэргурдран не нуждался ни в каких специальных средствах для усиления голоса, более того, невозможно было сказать, чтобы речь наура звучала слишком громко, но наполнял тихий, мелодичный баритон каждый уголок зала. Шепотки и смешки, украдкой раздававшиеся то здесь, то там, осеклись, едва наш главный гость поднялся, и любопытные взоры исподтишка на густо покрасневшую оринэйку тоже прекратились, ибо сами по себе, без воли хозяев, устремились на статную, гордую фигуру в черном с золотом облачении. Пиуэргурдран редко принимал слишком часто один и тот же облик, случалось, он и вовсе притворялся ребенком или прекрасной девушкой, но, пожелай того Полуночный, его просто невозможно было бы не узнать…
- Мы собрались здесь сегодня не просто так, - поплыл над затихшей толпой медленный, чинный и торжественный голос. – Сегодня я от Имени Ночного Острова, всех моих братьев, и с одобрения Семи Первых, а равно и Божественной Матери, чье благословение снисходит волею ее на всех собравшихся, рад объявить, что повод, который привел сюда всех нас, крайне отраден. Я говорю о будущем союзе Великой Никтоварилианской Империи и Королевства Оринэя, свободу и независимость которого восстановить и укрепить есть одна из первейших целей Ночного Острова. Гарантом и олицетворением сих не только политических и дипломатических, но и дружеских отношений станет будущий брак Императора Великой Никтоварилианской Империи, островов Фархат и прилегающих морей, Арэна Второго Фамэ, и кронпринцессы королевства Оринэя Алеандры Дарны Оринэйской. Этот брак – крайне важное и исключительно знаменательное событие, и от имени Ночного Острова я выражаю полнейшее и всестороннее одобрение заключения оного, и искренне надеюсь, что союз принесет благо не только Бартиандре, но и будущей чете. Союз, заключенный по любви, редкое явление в династической среде, однако я, читая сердца невесты и жениха, вижу в них любовь и искреннее стремление соединить жизни. И посему, призывая в свидетели всех почтенных господ и всех прекраснейших дам, что собрались в этой зале в эти торжественные мгновения, я, Полуночный Пиуэргурдран, Восьмой Сын Матери Божественной Барлы и Божественного Отца Трингула, Наур Первого Колена, Покровитель народов смертных и бессмертных на землях Бартиандры, волей Ночного Острова и Богини Матери провозглашаю помолвку Алеандры, дочери народа людей, и Арэна, сына народа людей, состоявшейся и имеющей законную силу. По традиции, добрая воля и сердечное желание невесты и жениха соединить свои судьбы скрепляются поцелуем… - договорив, Полуночный отступил на несколько шагов, позволяя подняться, для лучшего обзора, уже нам. И вновь теплая рука, скрытая кружевной перчаткой, в моей, и я помогаю девушке подняться, ощущая кожей впившиеся в нас пристальные, изучающие взоры. Под полуопущенными веками светится странная, едва уловимая искорка, подрагивают длинные ресницы, и теплится легкая улыбка. И все же скорее нервная, сейчас, чем радостная.
Но, как бы ни странно было и мне самому, от этих ощущений, и от почти юношеского волнения, как бы ни дрожала едва уловимо девушка, пауза затягивалась и становилась несколько неоднозначной, и рука сама собой легла на тонкую талию…
Теплые, немного горьковатые губы, тонкие, мягкие, податливо ответившие на поцелуй, и на какое-то мгновение, открыв глаза, я успел заметить опущенные веки, говорившие лучше многих слов, что он оказался приятен ей, а не только мне. Но тонкая, чуть голубоватого оттенка кожа поднялась, открывая ярко засиявшие глаза, и улыбка на губах стала немного смущенной, в то время как где-то подле столов одобрительно заурчав вар, обхаживавший трапезу кругами и получавший лакомые кусочки из рук высших дворян – устоять перед обаятельным тигром не удалось даже суровым Жрецу и Прокурору. И раздались легкие, исполненные важности и такта хлопки, и одобрительные слова, и зазвучали поздравления, когда мы вновь заняли свои места – на сей раз, повинуясь обычаям, рядом, а Пиу – слева от нас, все столь же жизнерадостный и счастливый…
Последовали сладкие блюда и десерты, закуски и напитки, и, наконец, вторая торжественная часть – поздравления для нас и подарки от имени Династии, заботливо заготовленные Илардой и бабушкой, для гостей – довольно мелкие, но до нелепого дорогие – золотые чернильницы, платья и серьги, книги и прочее, прочее. За все это время единственными словами новоиспеченной невесты оставались только благодарности гостям и пожелания дамам долгих лет, крепкого здоровья… И все же, когда торжественная трапеза и любезности подошли к концу, и мы первыми покинули, вместе с рядом слуг, Бальную Залу, мою руку крепко сжала хрупкая девичья ладошка, стоило подняться всего на один пролет, и послышаться снизу возбужденным голосам высшей знати, обсуждавшей новости и перемены в жизни Империи.
