- Уверен, она не откажет принцу в его просьбе, к тому же это послужит ее подарком. А я буду весьма рад помочь ей в его преподнесении… - в последний раз при мне он пел давно. Очень давно… Пожалуй, после появления в его жизни Элиа ему стало несколько не до песен. Но сейчас взгляд облаченного в многослойные одежды Бэнджамина, поправившего черный с зеленым – цвета дома Фэртов – камзол, стал необычайно серьезным. А в ушах, при полной недвижность его губ, зазвучало низкое: - Не заиграйся, Арэн, она не из тех, с кем стоит играть…

- Я не сомневаюсь в этом, - и вновь взгляд скользит по собравшимся разнаряженным гостям к девушке в весьма скромном черно-зеленом платье, почти без украшений, если не считать серег и браслета на тонком запястье. И отчего-то на фоне иных дам она кажется очень красивой. По-настоящему красивой.

- А сейчас, - неожиданно громко раздался голос Тиония. – Гранд-Мастер Фэрт и амари Алеандра, по моей просьбе, споют, на верхне-арракском, балладу Алеандры и Санджая. Попрошу всеобщего внимания. – Глаза оринэйки округлились, когда Фэрт подошел к ней, выразительно на нее глядя.

- Но… Ваше Высочество… – смущенно пробормотала она, пока разговоры стихали. Дамы, не так давно размышлявшие, что здесь делает такая дурнушка, с любопытством взирали на оринэйку.

- Я просил вас не преподносить мне никаких даров, амари. Пусть ваше пение станет моим подарком, - невинно отозвался Тио. – Прошу вас.

- Я не могу отказать, Ваше Высочество… - девушка глубоко вздохнула. – Я лишь прошу дать мне минутку… Мне нужно подготовиться, если позволите.

- Разумеется. Мы с большим интересом будем ожидать вас, - тут же, вполне охотно, согласился с ней сын.Девушка, все еще бледная, попросила принести ей воды, уже окончательно оказавшись в центре самого пристально внимания собравшихся дам и господ. Фэрт, бросив мимолетный взгляд на Элиа, украдкой стиснувшую кулачки, и чуть прищурившуся, что-то негромко спросил у оринэйки. То, что при всем радушии к последней между Фэртами в ее присутствии натягивалась какая-то недобрая струна, словно бы ревности и обид, мой дар ощущал уже давно, с того самого пресловутого вечера танцев в резиденции сестры, когда Алеандра и Бэн исполнили весьма горячий номер, в котором, однако, что-то отсутствовало, что-то мешало ему обрести живость… Некоей искры в том, как изгибались, плавно, мягко, два тела, все же не было.

И почему-то и тогда, и сейчас, даже более явно, кольнула при виде руки самира, коснувшейся девичьей кисти, и их полукивков, заменявших слова, какая-то игла ревности ли, или иного, нераспознаваемого мной чувства. Как и на празднике Проводов Зимы мне остро на миг захотелось, чтобы это в мою руку она вложила тонкую, красивую ладошку, чтобы мне была адресована ее робкая благодарная улыбка. Чтобы в головах дам высшего света мелькали мысли о том, почему Оринэйская в цветах моего дома… Тот факт, что, случайно ли, или нет, но она и правда оказалась одета в цвета семьи Фэрт, в отличии от Элиа, укутанной в зеленое с серебром, только сейчас был осознан мной, и игла этого ощущения стала тоньше и острее – почему она выбрала именно эти одежды? Это вкупе с ревностью Элиа, с тем, что пара, выбравшаяся в самый центр залы, готовая дать уже сигнал музыкантам, понимала друг друга так удивительно слаженно безо всяких слов, могло говорить о том, что их мнимая дружба по моему приказу, переросшая в настоящую дружбу, стала и чем-то более глубоким и сильным… И мои симпатии к оринэйке тогда никоим образом бы не были уместны. Вот только… Если она нравится Дамскому Угоднику, и он, несомненно, въелся в голову червь подозрений в моей неправоте, понимает, что я питаю интерес к ней, отчего тогда ему, другу детства, было бы не сказать мне, что женщина уже занята?

Все мысли, и радужные, и нет, вылетели из головы, когда в притихшей зале полилась чарующая мелодия флейт и арфы, и раздался тот же нежный, сильный голос, обволакивавший какой-то приятной пеленой добра и гармонии, что я слышал в тот день в Высоком Холме. Взгляд искрившихся как под Солнцем глаз был направлен отнюдь не на Бэнджамина, легко, неброско поддерживавшего девушку, но на Тиония, и губы тронула теплая, почти материнская нежная улыбка, и впервые за долгое время с того дня, как она догадалась о моем даре ослаб заслон ее мыслей, и удалось увидеть в них, что мальчик, по случаю Дня Именин которого она присутствовала сейчас здесь, занимал в ее сердце большое место, куда большее, чем подобало бы занимать ученику…

Голос самира, удивительно гармонично присоединившийся к ее пению, когда дошло до появления в истории далекого родича моих предков, и далекого предка династии Великого Марилуса Орина, звучал совершенно отлично от тех его шуточных и любовных песенок, что Дамский Угодник частенько распевал во время нашей бесшабашной, полной надежд и мечтаний юности. Ни залихватской бравады, ни игривости более не было в нем. Напротив, его наполняли серьезность, внутренняя мощь и сила, глубокая, истинная нежность, и какая-то смутно знакомая моему сердцу тайная, вросшая в душу и сердце тоска… Тоска эта, понимал и я, и кивнувшие мне Ладар и Иларда, тоже стояла здесь, не сводя засеребрившихся от слез глаз с высокого, статного, гибкого как виноградная лоза мужчины. Вот только мне-то тосковать так было, казалось бы, совершенно не по кому. Впрочем, возможно, именно это-то и рождало тоску… Что не для кого было бы мне подбирать те слова, что звучали сейчас в исполнении двух чистых голосов, читались во встрече черных, подобно мраку непроглядных пещер, и зеленых, словно чистая листва в самый светлый день, глаз. В том, как переплелись бледные и смуглые пальцы, как мелькнула и исчезла тонкая улыбка на почти по-самирски недвижном обычно лице. И все же, при всех шепотках, наполнивших залу, всех мыслях дам, что и впрямь нечисто дело между Гранд-Мастером и новой наставницей царевича, ревности, коловшей Элиа, стремившейся это скрыть, в этих взглядах и улыбках не было чего-то совсем неуловимого, но очень важного, что сделало бы балладу в сотни раз сильнее и проникновеннее.

- Очень красиво и гармонично, но любви нет, и это чувствуется, - заметила бабушка, незаметно успевшая подойти ко мне. – Дружба, симпатия, родственная любовь и понимание так и сквозят, но любви нет. Он на ее месте видит другую, и взгляд о том говорит, посмотри, украдкой скользит на Ли и обратно. А она… Кому-то слова эти предназначены, но, вижу я, она сама не понимает еще, для кого они. Но сердце девичье не обманешь, оно вперед ума чувствует… Завоевал кто-то ее сердце. – Почему-то лукаво посмотрела на меня Карса. – Вы, Ваше Величество, правильно поступили, такой голос молчать не должен.

- Императрица Карса, но…

- Я вырастила вас с самых первых лет вашей жизни, мой Император. Мне ли вас не знать, - еще лукавее улыбнулась женщина. – И, может статься, вам хотелось услышать пение, а девушке хотелось, чтобы его услышал тот, кому оно предназначено, пусть она и сама себя еще не понимает.

***

- Вы очаровательно пели, госпожа Алеандра, - воспользовавшись очередным туром танцев и тем, что Тионий, пригласив Илли, скользнул в число пар, я, наконец, уделив ряду гостей должное внимание, подсел к опустившейся на низкий диванчик девушке, с порозовевшими из-за негаданного выступления щеками, поспешившей сразу после завершения баллады уединиться. – Слушать ваш голос всегда большое наслаждение.

- Не думаю, сир. Я никогда не училась петь, - оринэйка торопливо поднялась, кланяясь, стоило мне сесть на противоположном конце диванчика. – Если бы не Гранд-Мастер Фэрт, я бы, пожалуй, не справилась…

- Не думаю, - улыбнулся я. – Мне доводилось слышать ваше пение, и оно очень радовало мой слух. Вы можете присесть, госпожа Алеандра.

- Мне будет неловко сидеть подле вас, мой повелитель, я предпочту…

- Я настоятельно прошу вас присесть, - волшебница, скромно подбирая юбки, присела на краешек диванчика, уставившись на мраморный пол. Чем вызвано подобное ее смущение, почти всегда охватывавшее девушку в моем обществе, я никак не мог понять. – Позвольте составить вам компанию, покуда гости заняты танцем. Как близкий друг нашей семьи, вы сегодня очень почетный гость.