Прокушенная рука отозвалась острой болью, игнорировать которую Корвин не мог. Волна, порожденная некромантом, разорвала в клочья одного нападавшего, второго мужчина уничтожил, разрушив заклинание, еще троих принял на себя меч.

Корвин даже усмехнулся — на деле мертвецы оказались безобидны. Почти безобидны. Укушенная правая рука онемела, и меч с громким звоном упал на каменный пол. От неожиданности Корвин слишком близко подпустил омерзительное создание, и то в мгновение ока попыталось сомкнуть скользкие от зловонной слизи пальцы на его шее. Удар кулака не просто свалил чудовище: голова трупа лопнула, выпуская наружу стаю жирных червей и пачкая некроманта гнилью. На двоих Корвин напустил духов; это далось ему с небывалым трудом — странное онемение стремительно переходило в жар, не давая возможности сконцентрироваться. Последний мертвец отстал от своих братьев шагов на десять — у этого отвратительного создания не было руки, и оно таращилось на некроманта мутными, поддернутыми серой пеленой белками глаз.

Корвин пошатнулся и припал на одно колено, зажимая ноющую рану. Перед глазами, словно разноцветные фейерверки, проносились радужные точки, а к горлу подкатил мучительный спазм, заставивший некроманта закашляться и отплевываться. Мертвец почти добрался до него, издавая хриплые звуки тем, что осталось от его гортани и нижней половины лица. Корвин отшатнулся, отпрыгнул на несколько шагов (кровавая пелена спала, уступив место сгущающейся мгле), с трудом подобрал меч с пола. Холодное лезвие (легкий одноручный меч показался некроманту неподъемным) очертило плавную дугу и врезалось в истлевшую плоть создания. Мертвец пошатнулся: туловище, прорубленное лишь до половины, осело на землю. Меч крепко засел в на удивление прочной плоти, и Корвин, вновь ощущая тошноту, поспешил разжать руку и пинком оттолкнуть от себя существо. Оживший труп, несмотря ни на что, продолжал хрипеть и смотреть на Корвина, пытаясь ползти, подтягиваясь единственной рукой. В другое время некромант заинтересовался бы столь сильной душой, но сейчас… сейчас он развернулся и поспешил прочь, убаюкивая искалеченную руку.

Жар усилился. От вони, исходящей от раны, кружилась голова и перехватывало дух. Прислонившись к холодному, скользкому валуну, Корвин закатал рукав рубашки; свет маленькой искорки, парящей над его головой, слабо мигнул, когда некромант с тихим стоном откинулся назад. Оживший мертвец замахнулся на добрый кусок плоти, но в конечном итоге оставил в предплечье некроманта только десяток полусгнивших пеньков, в которых лишь при должном воображении можно было опознать зубы. Рана, размером с ладонь, потемнела и покрылась желтоватой слизью.

Собравшись с духом, Корвин подцепил один костяной осколок и потянул его на себя. С противным хлюпаньем тот нехотя поддался его напору. Секундная вспышка боли заставила его зашипеть.

Он с отвращением поднес осколок к глазам: внешний каркас еще сохранял твердость, но нутро прогнило, выделяя на поверхность дурно пахнущую слизь. Принюхавшись и растерев последнюю между пальцами, Корвин тяжело вздохнул.

Могли меняться миры, могли меняться народы их заселяющие, могли меняться носители вируса, но сама чума оставалась неизменной. Его участь была незавидной; много лет назад Корвин уже столкнулся с этой разрушительной и беспощадной силой. То был далеко не переломный момент в войне с ренегатами, но все же заслуживающий отдельного упоминания в истории. Если бы кто-то остался в живых. Тогда Корвину повезло — он добрался до зараженных, когда вирус закончил свою разрушительную миссию. Увиденное крепко отложилось в голове молодого тогда некроманта.

Он попытался выровнять хриплое дыхание и побороть нарастающее чувство страха. Болезни не нужно было много времени, но и милосердно быстрой назвать ее было сложно. Гниение с раны вскоре распространится на всю руку, а после трупный яд уйдет глубоко в тело; доберется до каждого органа, до каждой мышцы, до каждого сухожилия, раскаленной хваткой сжимая его тело. И ему будет казаться, будто он варится заживо. А потом будет абсолютный холод. Такой, словно его швырнули в сугроб абсолютно голым. Ну, а потом… А потом он исцелится: рана затянется, жар и озноб исчезнут, даже вернется аппетит и бодрость.

Через два дня он превратится в плохо разложившийся труп; скелет в обрывках одежды и покрытый слизью и остатками еще не сгнившей плоти. Страшило Корвина то, что весь распад он сможет наблюдать, сохраняя абсолютную ясностью мышления — чума не даровала спасительного забытья.

Скрипнув зубами, он продолжил очищать рану. Тяжелый, чуть сладковатый запах гнили густой пеленой окутывал его разум.

— Никто не предупреждал, что быть некромантом означает, — с усмешкой пробормотал он под нос, вытаскивая из тела еще три зуба, — быть полуслепым, безумным и разлагающимся трупом.

Говорить вслух было трудно, но Корвин предпочел приложить чуть больше усилий и сказать эту горькую правду. Через двое суток он станет вполне пригодным к погребению мертвяком.

От чумы не было лекарств. Возможно, она и поддавалась лечению, но встречалась так редко и была настолько заразной, что ни один лекарь в здравом уме не взялся бы за ее изучение. Так или иначе сидеть на месте было глупо. Восставшими мертвецами кто-то управлял. Может быть Корвин и был обречен, но мужчина намеревался прихватить с собой местного колдуна.

Он попытался подняться на ноги и почувствовал, как по спине стекает холодным пот, а укушенная рука стремительно коченеет. Некромант попытался удивиться — болезнь не могла развиваться столь стремительно. Впрочем, час или день, шансов у мужчины не было.

Придерживаясь за стену туннеля, Корвин медленно двинулся вперед. Чума с его тела перебиралась на камень, оставляя на нем грязные ржавые разводы. Тлен пожирал все.

С трудом некромант преодолел узкий перелаз. Боль не оставляла мужчину; казалось, он превратился в огромный сгусток боли, гнили и зловония. Распад подбирался к финальному акту: кожа на руках сползала неровными клочьями, обнажая сероватую, умирающую плоть и желтые кости.

Через полчаса он рухнул. Светлячок слабо затрепетал и исчез, погрузив туннель во тьму. Корвин уже не смог подняться — левая ступня с хрустом надломилась и повисла на тонких лоскутах кожи и сухожилий. Он не испытал боли — только укол бессильной злобы и разочарования. Некромант попытался обернуться, и кожа на его шее с противным натяжным скрежетом сначала треснула, а потом и вовсе разошлась. Боль отразилась лишь на самой грани сознания. Даже не сама боль, а знание о том, что это должно ее принести.

Корвин оставил всякие попытки подняться и растянулся на холодных камнях. На этот раз чума сделала то, что не смогла сделать много лет назад — сломить его тело. И теперь некромант был вынужден признать свое полное поражение, благо дух пал парой минут раньше. Последним усилием мужчина заставил себя перекатиться на спину и приоткрыть глаз — веко предательски дрожало и он не сомневался, что если дотронется до него, то в его пальцах останется кусок кожи.

Он потерял счет времени. Может быть, он лежал так час, а может быть — сутки. Мрак вокруг не позволял его угасающему разуму сосредоточиться. Корвин проиграл эту безумную гонку со Странником. Впрочем, последний так и не узнает о его существовании.

Шум и свет, отразившийся от мокрых стен, заставил его слабо встрепенуться. Возможно, это были пропавшие циркачи или хищные твари, но Корвин больше верил, что вот-вот из-за поворота выйдет хозяин мертвой армии. Ему ведь необходимо удостовериться, что его враг погиб.

Яркий светлячок закружился над его головой, рассеивая темноту подземного туннеля. Некромант уже не мог ничего поделать — тело не слушалось; он умирал. Он не видел лица человека, который склонился над ним и даже не мог сконцентрироваться на размытом очертании фигуры. Незнакомец что-то говорил, но в ушах Корвина нарастала целая симфония шума и скрежета. Прикосновение к своему изуродованному телу некромант почти не почувствовал. Только мысленно усмехнулся — теперь колдуну (а ему казалось, что это был именно он) не поздоровится. Чума не делала исключений. Даже для чисторожденных. Корвин собирался было озвучить эту предсмертную мысль, но из горла вырвался только кашель. Отвратительный кашель напополам с гноем и кровью — его разложившимися внутренностями. Приступ стал преддверием мучительной агонии, после которой наконец-то наступила вечная тьма.