– Не знаю, – сказал сокрушенно Никодим. – Может умела, может нет…
– Ну, даст Бог, выжила… На все воля божья!
Никодим опять перекрестился.
– Что собираешься делать? – спросила Марья, опять переходя на «ты».
– Мне надо возвращаться в город, на службу. Долго уже меня нет – могли потерять. Хотя сегодня не до меня… Вот, что Марья. Оставь, Христа ради, у себя Сереженьку. А я тебе стану помогать – каждое воскресенье буду приезжать. Деньгами, или что… Ты не думай, у меня припасено на «черный» день.
– Да я и сама хотела предложить, Никодим. Куда ты с грудным-то?! Мужик ты хороший, порядошный – сразу видно. Но не мать… Его же кормить надо. До четырёх-пяти лет даже не думай. А там, дальше, как Бог положит.
Никодим вскочил на ноги и в пояс поклонился Марье.
– Не ошибся в тебе, Марьюшка! Правильно батюшка подсказал. Дай Бог здоровья! Век буду молиться за тебя! А мальчишку я не брошу. Он мне теперь как родной сын…
жая смеяться, Никодим. – Не имеет уважения к старшим…
– Так ему и надо, черту кудрявому! – тоже присоединившись к смеху, проговорила Марья.
Отсмеявшись, Марья посерьезнела и, присев на ступеньки крыльца, спросила:
– Теперь вы расскажите: кто вы, что вы?
Никодим кашлянул в кулак, снял шапку из вяленого сукна, затем снова надел и решительно сел рядом.
– Меня зовут Никодим. Я служу у Грибского – генерал-губернатора нашего. Я не отец Сереженьки…
– Батюшки, а кто же его родители, тогда? – спросила, удивленно всплеснув руками, Марья.
– Родителей нет. Мать померла сегодня утром в родах. А отец… Отца тоже нет. Я, значит, крестный буду…
– Поздравляю!
– Благодарствуйте!
Никодим немного отодвинулся от Марьи – жар от ее тела мешал сосредоточиться.
– Была ещё крестная мать – китаянка Ликин. Она же и роды принимала.
– Китаянка?! – спросила удивленно Марья.
Никодим молча кивнул, задумавшись о своём. Его глаза погрустнели и потемнели. Он снял шапку и перекрестился, услышав колокольный звон от церкви. Затем продолжил:
– Корзину с ребёнком я нашёл в поле у дороги. А Ликин пропала. Ее угнали сегодня из города, вместе с другими китайцами, как только мы вышли из церкви после крещения.
– Да, я слышала от Василия страшную историю о том, что сегодня у посёлка загнали в реку тысячи китайцев. А там Амур аршинов триста в ширину будет. Многие, говорят, плавать то не умели – не доплыли. А эта китаянка умела плавать?
– Не знаю, – сказал сокрушенно Никодим. – Может умела, может нет…
– Ну, даст Бог, выжила… На все воля божья!
Никодим опять перекрестился.
– Что собираешься делать? – спросила Марья, опять переходя на «ты».
– Мне надо возвращаться в город, на службу. Долго уже меня нет – могли потерять. Хотя сегодня не до меня… Вот, что Марья. Оставь, Христа ради, у себя Сереженьку. А я тебе стану помогать – каждое воскресенье буду приезжать. Деньгами, или что… Ты не думай, у меня припасено на «черный» день.
– Да, я и сама хотела предложить, Никодим. Куда ты с грудным-то?! Мужик ты хороший, порядошный – сразу видно. Но не мать… Его же кормить надо. До четырёх-пяти лет даже не думай. А там, дальше, как Бог положит.
Никодим вскочил на ноги и в пояс поклонился Марье.
– Не ошибся в тебе, Марьюшка! Правильно батюшка подсказал. Дай Бог здоровья! Век буду молиться за тебя! А мальчишку я не брошу. Он мне теперь как родной сын…
Глава 2. Марья
После отъезда Никодима женщина закрыла калитку и направилась в дом, удовлетворенно взглянув на исправленную дверь сарая. Вот, что значит мужские руки. Не то что похабник Василий. У того одно на уме: дай кого потискать в темном углу. Опять притащится вечером. Года еще не прошло, как похоронила Мишеньку – не до мужиков сейчас.
Вот, прибавилась ещё забота, благодаря Никодиму. Правда, тяжело одной, но Никодим обещал свою помощь, да и Мишенька оставил кое-какие средства. Ничего… Проживем, Бог даст.
С такими мыслями она носилась, пока малыши не проснулись, наводя лоск и без этого уютному дому. Что говорить, любила Марья свой дом. Это она придумала раскрасить его в яркие цвета. Раньше ведь у нее своего угла не было. Так и прожила в девичестве в доме купца Афанасьева, вместе с матерью, царство ей небесное, пока не приметил Михаил Васильевич.
Михаил Васильевич был в приказчиках у того же купца – солидный, степенный, не то что баламут Василий. Уважала она своего Мишеньку. Любить не любила, но уважала. Муж у нее был старше на десять годков. Зато выбившийся в люди, дом свой с резными наличниками и… любил ее очень. Целый год ходил за ней пока не посватался. К тому времени Марья уже жила в одиночестве. Не выдержало сердце матери тяжелого труда прачки. А Михаил Васильевич со своим сватовством как раз пришелся. Куда деваться бедной одинокой девушке?! Так же коротать жизнь в прачечной купца?! Как справили годовщину смерти матери, так и пошла под венец. Но она не жалеет. Очень хорошим и добрым человеком был ее супруг. Никогда ее не обижал. Вот так бы жить да жить всю жизнь.
Но сгубила его страсть к охоте. Днями и ночами пропадал, иной раз, с купцом на заимке. И вот, однажды, привезли Мишеньку, завернутого в окровавленный тулуп.
– Медведь задрал… – был весь ответ. – Ты крепись, Марья! Я тебя в беде не оставлю. Михаил был для меня, что родной. Да и ты, чай, не чужая.
И действительно, после отпевания Афанасьев лично привёз солидную пачку денег и личные вещи ее мужа из заимки: ружье-курковку, серебряный портсигар и нож охотничий, инкрустированный серебром. Кроме того, привели Мишиного коня. Но он сразу не понравился Марье – какой-то неуправляемый, нервный – норов коня грозил бедой. Поэтому она сразу продала заезжим цыганам за хорошую цену.
Прерывая ее воспоминания, проснулись малыши: сначала дочка заревела в голос, от ее голоса заворчал и Сереженька. Но он не стал плакать, лишь кряхтел и хныкал. Марья проверила пеленки – не мокрые ли?! – затем, взяв обоих в руки, дала груди. Слава Богу, и ей стало легче – по ночам просыпалась из-за мокрой от молока ночной рубашки, теперь есть кому давать лишнее.
Сереженька такой смешной и серьёзный, сосредоточенно сосет грудь, изголодался. А Дашенька капризничает – она повзрослее на месяц, может себе позволить на правах старшей по грудям. Марья тихонечко засмеялась от этой мысли: «Старшая!»
– Кушайте, кушайте, мои хорошие! – сказала ласково. – Растите большими, умными и добрыми. Ты, доченька, станешь красавицей, а ты, Сереженька, – богатырем. Кушайте…
Мальчик насытился и уже во время кормления уснул от усталости – для него это ещё большой труд. Как- никак только первый день жизни. Марья переложила его обратно в люльку и занялась дочкой: поменяла пелёнки, покачала немного на руках и, заметив ее сонливость, положила к вновь обретенному соседу. И так до очередного кормления…
«Надо что-то делать с этим Васькой, – подумала женщина. – Евсей Петровичу, что ли, пожаловаться?!»
Как ни вечер, приходит Василий и, позоря перед соседями, орет под окном. Мол, пусти, разговор есть. А что у него за разговоры?! Все одно и то же. Вот давеча говорит:
– Марья, жизни без тебя нет. Выходи за меня замуж! Ведь я тебя всегда любил… Хотел сосвататься.
– Раз хотел, что ж не сосватался?
– Кто я был тогда? – спросил Василий, и сам же ответил: – Мальчик на побегушках. Ты и не смотрела тогда в мою сторону…
Марья засмеялась:
– Я и сейчас не смотрю! Ты найди себе другую, Вася. Не пара я тебе – простая вдова с грудным ребенком… А ты себе найди девушку помоложе… Правда, Василий, не ходил бы ты сюда! Перед людьми неудобно.
– Да что мне люди?! – хорохорился Василий. – Я никого не боюсь!
– Ты-то не боишься, а меня бесславишь, порочишь перед людьми! Сам подумай: ну, кто я тебе?!
– Я на тебе женюсь!
– А ты меня спросил? Женится он. Может я вовсе не хочу замуж?!
– А вот и спрошу! Марья будь моей женой!
– Вот пристал, как банный лист! Отстань! Уходи! И не приходи больше!
