– Чего тебе, Ликин? – спросил Никодим басом, направляясь в сторону китаянки. Он относился к ней с особенной теплотой. Немалую роль в этом играло то обстоятельство, что она приняла православную веру.

– Никодзи-им! – сказала Ликин громким шепотом, вращая при этом глазами. – Дзуся умерла!

Никодим остановился, снял шапку, перекрестился и, задумчиво почесав затылок, спросил:

– Как это?! Я же с утра её видел во дворе. Здоровая была. Ну, разве што, пузатая…

– Воц! Пузацая была. Цеперь нец. Родзила мальчика. А сама умерла. Надзо похорониць её по-хрисцианки, Никодзим! Бацюшку позваць.

– Ну да, ну да… – Никодим опять почесал затылок. – Вместе с Пётром и отпоют…

В это время из открытой двери послышался плач ребёнка. Ликин вплеснула руками, ойкнула, как это делают русские женщины, и убежала вниз. Никодим посмотрел ей вслед, надел шапку, затем снял, перекрестился и, снова надев, медленно направился в сторону хозяйского дома. Доложить. Несмотря на должность обычного конюха, он ведал всеми хозяйскими делами в пределах двора губернаторского дома.

– Что тебе надобно, Никодим? – спросил генерал-лейтенант Грибский, увидев стоящего в дверях конюха со снятой шапкой в руках. Губернатор Благовещенска принимал в это время начальника полиции города. Тот докладывал, что участились случаи погрома в китайских кварталах в связи с провокациями с того берега. Есть случаи грабежа и убийств.

– Константин Николаевич, у нас во дворе двое богу приставились. Надось распорядиться насчот похорон.

– Ой, не до тебя сейчас, Никодим. Разберись сам. Видишь, что творится. А кто помер-то?

– Дык, Пётра снарядом убило, а Евдокия при родах померла.

– Да, жаль Петю, хороший был кучер. А которая Евдокия? Это та, что с сыном моим путалась? Ребёнок-то жив?!

– Жив…

– Ну, ступай, ступай! Сам разберёшься, что делать…

Губернатор повернулся к давешнему собеседнику и продолжил:

– Так вот, господин полковник, силами полиции и заинтересованными людьми из числа добровольцев организуйте выселение из города всех китайцев. Это директива господина военного министра Куропаткина.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – сказал полицейский чин, щёлкнув каблуками.

– И вот ещё что… – губернатор приобнял за плечо полицейского полковника и подвёл к окну, и стал тихо говорить тому почти в ухо, касаясь пышными, почти белыми бакенбардами.

Никодим, тем временем, снова вышел во двор. В нескольких словах объяснил собравшимся распоряжение губернатора, а сам направился к Ликин. Китаянка сидела в комнате, баюкая малыша. Тот мирно спал, пуская пузыри – чувствуется, что хорошо покормили. «Вот кому нет никаких забот – знай, кушай да спи себе», – подумал Никодим. Он подошёл поближе, отодвинул большим и толстым, с пол-лица малыша, пальцем край тряпки и взглянул на личико.

– Ну, чисто наш губернатор, – пробасил Никодим. – Похож! Бакенбардов только не хватает. Жаль только, что не признают они его…

– И не надзо! Я заберу себе! Воц цолько бы кормилицу найци… Ничего, у кицайсев много розаюц! Найдзу!

– Ты это… Ликин… Не ходи на улицу. Я слышал, полиция облавы устраивают в вашем квартале. Выселять будут. Оставайся здесь.

– Воц иссё! Я никого не боюся! А выселяца, так поедзу в Кицай. У меня цама браца зивёц… Пойдзема в церковь сходзима, Никодзим?! Надзо Серёзу покресцица. Цы будзеся крёсцый оцеца.

Никодим удивлённо уставился на неё и затем, почесав затылок, сказал:

– Сергей, значит… Ясный сокол.3 А ты будешь крестная мать?!

– Дза.

Полицейские силы, благодаря помощи казаков и добровольцев, собрали в первый день более трёх тысяч китайцев и погнал их вдоль Амура, вверх по течению, в сторону посёлка Верхне-Благовещенска.

Жара в июле стояла неимоверная. Пыль, поднимаемая тысячами ног, не давала дышать и многие отставали. Щегольского вида пристав, скачущий от одного конца колонны переселенцев до другого, желая проявить усердие, приказал зарубить отставших. Среди них была и маленькая китайская женщина с большой корзиной в руках. То ли по божьему промыслу, то ли по случайности, наскочивший на коне казак ударил её по касательной, почти плашмя. Рука казака дрогнула в момент удара, увидев пронзительно-умоляющий взгляд ее темно-коричневых глаз. Будто знал, что не за себя просила – за ребёнка. Китаянка охнула и повалилась без чувств, накрыв своим телом корзину.

В колонну переселенцев Ликин попала возле церкви. Никодим не смог ее защитить, несмотря на свою богатырскую силу. Когда они вышли из церкви, покрестив маленького Серёжу, их заметил тот самый пристав щегольского вида:

– Китаянка?! Взять!

Её тут же вырвали из рук Никодима и бросили в толпу таких же несчастных. Все попытки крестного отца Сергея объяснить, что она не такая китаянка, как все, что у неё ребёнок и что она служит при дворе самого губернатора, не дали ничего, кроме пары ударов нагайкой. Для Никодима эти удары были как «мертвому припарка». Он, не обращая внимания на наседающих казаков, смотрел в толпу в поисках Ликин, но не находил. Людское море безликих в своём горе китайцев уже поглотила свою соплеменницу.

Никодим оставил лыжи, подбитые лосиной шкурой, у входа в избу и, отряхнув унты от снега еловым веником, открыл дверь. Вместе с вошедшим мужчиной в дом проник холодный воздух, тут же стал клубами стелиться по полу, но дойдя до пышущей жаром печки остановился и постепенно растворился. Сила русской печи победила.

– Никодимка! – крикнул звонкий детский голос из-за печи. – Ты вернулся?!

– Выходи, сынок! Не бойся, – сказал Никодим. – Я тебе кедровых шишек принёс.

Из-за печи показалась белобрысая голова мальчика лет пяти. Там было его укрытие. Они с Никодимом договорились, что в случае появления чужих людей в лесной избе в отсутствии хозяина, мальчик прячется в укрытии, специально сделанное для такого случая. В пространстве между печкой и стеной избы был устроен ещё один домик из толстых досок, с дверцей, закрывающейся на щеколду. Никодим проверял – даже с его силищей невозможно было оторвать доски. Кроме того, на полу домика был люк ведущий в подвал – там можно было пережить даже пожар.

Для Сереженьки собственный домик был сущей радостью. Почти все время он проводил там со своими игрушками, когда Никодим уходил на промысел. А уходил он почти каждый день.

Жить-то надо как-то. На одно жалованье помощника лесного смотрителя прожить никак невозможно. Надо обеспечить будущее Сереженьки. Да и на поиски Ликин тоже нужны средства. Вот и приходится ходить в лес то белок, то куницу добывать, а если повезёт – соболя принесёт. Заодно за своим участком леса приглядывает.

Никодим после пропажи Ликин вернулся в губернаторский дом, оседлал лошадь и направился на ее поиски в сторону Верхне-Благовещенска. Положение доверенного лица при дворе дома губернатора позволяло пользоваться конюшней.

По мере приближения к поселку можно было наблюдать множество зарубленных людей – Никодим насчитал больше тридцати. Мужчина содрогнулся от неоправданной жестокости слишком ретивых исполнителей губернаторского приказа.

Корзину он обнаружил недалеко от этого места – под цветущим кустом вереска. Ребёнок был не только жив, но и, более того, улыбался беззубым ртом на раскачивающуюся перед лицом веточку. Никодим соскочил с лошади, подхватил корзину и стал искать взглядом Ликин. Ее поблизости не было – больше всего боялся, что она тоже зарублена. Целый час потратил на поиски, но так и не нашёл китаянку. Это его немного обнадежило. Но, с другой стороны, если Ликин была вынуждена оставить корзину с ребенком, значит, случилось что-то непоправимое. Иначе добродушная китаянка не бросила бы Сереженьку.