Офелия смотрит на меня, бледнеет:
– Вы…
– …полиция будет через минуту.
Неловкая пауза.
– Вот так, значит… гениальный скрипач… не менее гениальный знаток человеческих душ… так вы о себе говорите? – спрашивает Вайлин.
– При всей моей скромности… да, так.
– Человеческих душ… ну-ну… и что же вы знаете о человеке?
– Достаточно, чтобы…
– …а вы можете сказать, когда был одомашнен человек?
– В смысле?
– В смысле. Кто и когда привел людей из дикого леса в города? Кто приучил человека к цивилизации? Кто?
– М-м-м… сказку какую-то помню… Киплинг, что ли… человек был дикий, а женщина его приручи…
– …стоп-стоп-стоп, женщина-то тоже человек, вы что, женщину за человека не считаете? И мужчины и женщины дикие были… кто их в города привел? В дом?
– Э… книга?
– Друг мой, когда книги одомашнили? Вам про Гутенберга напомнить, который одомашнил печатный станок, а там и книги?
– Тогда… огонь?
– Опять мимо.
– Тогда не знаю.
– Вот то-то же. Никто человека не приручал, человек так дикий и остался… с тех самых пор, как первобытные люди выходили из леса, подбирались к пустым домам, принюхивались к запахам жареного мяса, пряностей, в страхе смотрели на огонь, такой пугающий и такой манящий… осторожно входили в дома, примеряли на себя махровые халаты в клетку, кутались в пледы… пробовали чай из чашек…
– Вы полагаете…
– …это очевидно. Никто не одомашнивал человека, никто не отбирал самых покорных и адекватных особей, люди просто пришли… просто… пришли… и мы ничего про них… не знаем…
Хлопает дверь, смотрю на констебля, из-за его широченной спины выглядывают еще двое полицейских, ага, быстро явились…
Спохватываюсь:
– Офелия?
Вайлин беззвучно смеется.
Понимаю.
Все понимаю.
Думаю, как далеко успела улететь Офелия – что-то подсказывает мне, что она не взяла машину, и не оседлала быстрого скакуна на конюшне, а воспользовалась обычной метлой.
Так или иначе, полиции придется немало потрудиться, чтобы найти её… если вообще получится найти…
Понимаю, что мне ничего не остается, как с позором удалиться прочь. Что-то еще не отпускает меня, что-то, что-то…
А.
Ну да.
Спрашиваю, как можно строже:
– Кому вы отдали скрипку?
Вайлин откашливается:
– Я не обязан…
– Вы лжете! Что вы сделали со скрипкой? Где она?
– Я не обязан объяснять, кому…
Понимаю, что ничего не добьюсь. Ни-че-го. Остается только сжать горло Вайлина, колотить врага, пока не сознается, что сделал с несчастной скрипкой. Но под пристальным взглядом констебля я не схвачу Вайлина за горло.
Внезапная догадка осеняет меня, бросаюсь в глубину дома, кухня, кухня, где у них кухня, вот она, выбегаю через кухонный черный ход, мусорка, мусорка, должна быть мусорка, так и есть, роюсь в жестяных ящиках, гнилостный запах бьет в лицо, тошнота подкатывает к горлу, начинаю потихоньку внушать себе, что там ничего нет, ничего…
…есть.
Вытаскиваю то, что осталось от скрипки, прижимаю к груди, инструмент отзывается жалобным плачем. Бегу – через ночь, через дождь, через снег, через подступающий холод зимы – скорее домой, нет, не домой, к тестю, уж не знаю, что он скажет, когда увидит эту скрипку…
Мысли бьются в голове перепуганными бабочками, Вайлин, Вайлин, что за ересь он нес, а если не ересь, а если он знает что-то, чего не знаем мы… Кто мы такие, кто приручил нас, кто привел нас из леса, а если правда никто, а скрипка, а точно ли был Андреа Амати, или не было никакого Амати, а были дикие скрипки в темной чаще, пели свои дикие мелодии в свете полной луны…
Запретное слово
Генерал смотрит на меня. Холодно. Насмешливо. Я уже знаю, что это генерал, хоть он и не говорил мне, тут нечего говорить, тут достаточно чувствовать…
– Так что же вас привело сюда? – спрашивает генерал. Спрашивает холодно. Насмешливо. Он знает что-то, о чем я не догадываюсь, – вы пришли сюда… привели свой народ… зачем?
Откашливаюсь:
– Здесь… здесь нет войны?
– Вот вы какой проницательный… Еще не были в нашей реальности, а уже все знаете…
– Ну… книжки про вас читал…
В бескровном лице генерала первый раз появляется какое-то подобие интереса:
– Надо же как… расшифровывали?
– Ну, не зря же на лингвистике учился…
– Ну и что же вы там… начитали?
Снова холодная насмешка.
Снаряд разрывается где-то совсем близко.
– …что у вас не бывает войны… в вашей реальности…
– Что, прямо так и написано было, не бывает войны?
– Ну, не так… понимаете… ни в одной из книг не упоминалось слово «война». Этого слова у вас…
– …не существует, – кивает генерал, – я узнал его от вас…
– …но…
– …хотите знать, почему?
– М-м-м-м… табу на слово?
– Мимо, уважаемый, мимо…
– Тогда… не… не знаю. Не могу знать…
– А ведь все очень просто… Уважаемый… когда вокруг чего-то слишком много… оно становится обыденностью… его перестают замечать… для него не нужно слова…
– Хотите сказать, война здесь была…
– …всегда.
Первый раз вижу во взгляде генерала что-то кроме насмешки, надежду какую-то. Он ждет, что я расскажу ему про свой мир, мир, в котором иногда – иногда – бывает мир….
…не успеваю, вселенная раскалывается на куски, разнесенная взрывом…
Страна уходит в портал
Абиссиния, говорит отец.
Мы с сестрой вздрагиваем, спешим к отцу, пытаемся понять, что нужно, воды подать, или чаю покрепче, как отец любит, или…
– …Абиссиния.
– А?
– Абиссиния.
Киваю. Тут, главное, кивать и соглашаться, не спорить, сердце, все-таки…
– Ты что, не понял? Абиссиния!
– Ну… да…
– Но… где она?
– Она…
– Карту! – отец срывается на крик, – карту! Живо!
Разворачивает карту, даже не напоминаю, что можно посмотреть на экране.
– Вот… вот… ты скажи мне, где Абиссиния, где? Нету! Нет! Куда делась? Куда?
– Э-э-э…
– Она ушла… ты хоть понимаешь, что страна ушла в другое измерение?
Даже не успеваю возразить.
– Мы нашли его… нашли…
– …ч-что нашли?
– Портал! Портал в четвертое измерение, что непонятно-то?
– Но…
– …едем туда.
Я не успеваю ничего возразить. Я первый раз вижу какие-то проблески жизи в глазах отца, первый раз – за столькие годы…
– Собирайся… собирайся давай!
Мы с сестрой подскакиваем как ошпаренные, несемся вниз по лестнице, пакуем чемоданы. Агнесса еще пытается что-то возразить, а не опасно ли для отца – я не хочу слышать никаких возражений, я уже понимаю, что вернет к жизни моего отца. На год. На два. На десять лет…
– …что сегодня?
Агнесса подает ужин, отец вопросительно смотрит на меня.
Осторожно отвечаю:
– Пока… ничего не нашел…
Тут же добавляю поспешно:
– Ну, ты же понимаешь, это не один день искать придется, и не одну ночь… и вообще…
Отец кивает. Он понимает.
Снова вижу, как горят его глаза.
– …что сегодня?
Откашливаюсь:
– Мне кажется… к востоку отсюда в пустыне что-то есть…
– Это хорошо… – отец оживляется, – очень хорошо.
Я видел какие-то всполохи… мне кажется… Абиссиния должна быть там…
Отец смотрит на меня, снова вижу в его глазах проблески жизни:
– Мы найдем её… найдем…
Киваю:
– Обязательно.
Делаю вид, что ищу порталы.
Я не скажу ему об Эфиопии.
Не скажу…
Молесоград
Летят копья.
Стрелы.
Звенят мечи.
Здесь идет битва, я знаю, здесь идет битва.
Стараюсь понять, – почему.
Наконец, что-то начинает до меня доходить, слишком медленно, слишком смутно. Вон те, под светлыми знаменами – они хотят, чтобы здесь был город. Красивый город, с дворцами и замками, проспектами и бульварами, храмами и уютными домами, в которых хочется жить.
