От автора

Предлагая читателям наш труд, мы должны оговориться, что не претендуем на исчерпывающее значение сделанных нами изысканий. Наша задача много скромнее. Только наметить, — а никак не установить, — более или менее правильный взгляд на так называемую продажную любовь и ее жриц и жрецов. Тем не менее, ряд имеющихся в нашем распоряжении фактов дает достаточный материал для того, чтобы безошибочно найти причины и источники продажной любви. На первом месте тут несомненно стоит с одной стороны голод, нужда и невежество, а с другой — пресыщение, безделье и бессердечие… И только на второе или на третье место можно поставить желание задавленного подневольным трудом и нуждой человека (женщины) «пожить повеселее». Но и тут в значительной мере влияет развращающий пример «властителей жизни», распространяющих «угар веселья» на соприкасающиеся с ними слои трудящегося населения.

В сфере влияния этого угара создается пряная атмосфера разгула и циничного разврата, захватывающего в водоворот отрицания каких бы то ни было принципов в особенности темные, малосознательные единицы. Какому-нибудь полуграмотному мастеру трудно не следовать примеру блестящего инженера, директора завода, который в глазах такого мастера является идеалом ума и образованности. Еще легче тому же влиянию подчиняется деревенская девушка, попавшая в сферу притяжения «угара». Она слепо, как мотылек, летит на огонь и… гибнет, безвозвратно и в ужасных страданиях.

В корне же всего этого моря зла и страданий стоит несомненно самый строй жизни, система, от давления которой не свободны не только рабы, но и господа. И если рабы гибнут в муках и страданиях в лице отдельных особей, то господа, как нам представляется, идут к бесславному концу полным комплектом, хотя и без мук. Пьяной компанией, в атмосфере цинизма и разврата, они медленно, но верно подвигаются к своей исторической могиле.

Повторяем, в нашем труде нет чего-либо исчерпывающего и законченного. Мы даем только ряд фактов и отношений общественных единиц, которые, как нам кажется, сами по себе намечают путь исследования, которое мы и предоставляем другим, обладающим лучшими условиями для серьезной и обширной работы, чем мы.

Автор

С тех пор прошло три года, а эти две фигуры и сейчас стоят пред моими глазами.

Я их встретил совершенно случайно, или, вернее, не встретил, а почти наступил на них в их более чем странном жилище.

Я жил тогда в одном приморском городе.

Мне нужно было лодку, чтобы прокатиться по морю. Была зима, но погода стояла такая чудная, луна так заманчиво рассыпала по волнам серебряные блестки, что я как-то невольно с набережной направился к одной из пристаней, где обыкновенно стояли лодочники-персы с своими лодками. Лодки были тут, но ни одного лодочника не было.

— Лодочник! — крикнул я и стукнул о край пристани палкой.

Палка вырвалась у меня из рук и полетела под пристань, на откос берега. Палку мне не хотелось терять, и я по берегу стал спускаться к воде. Под пристанью было совершенно темно, я полез в карман за спичками, а сам осторожно подвигался вперед. Как вдруг под ногой я почувствовал что-то мягкое — живое — и в то же время услышал молодой еще совсем мальчишеский голос:

— Что ты на людей-то лезешь!

Я зажег спичку и отступил на шаг.

Предо мной была куча тряпья, грязного, закопченного, из которого сверкали четыре глаза.

— Кого тебе? — проговорило тряпье.

— Как кого?

— Ну, ее или меня нужно?

Я ничего не понимал, но затем понял, — это были: девочка и мальчик, занимающиеся проституцией. Ему было тринадцать, ей двенадцать лет. Здесь они жили, здесь же и принимали своих посетителей, или гостей, как называли они их.

— Мы думали, ты к нам идешь, — разочарованно проговорил мальчик после некоторых весьма откровенных пояснений.

— Но как же вы тут живете? Ведь холодно.

— А где же нам жить? — ответил мальчик вопросом же.

— Разве у вас нет никого родных?

— Нет.

— И давно вы тут?

— Всегда.

— Как всегда?

— Так и всегда! — с досадой повторил мальчик.

Девочка все время молчала, хотя не спускала с меня глаз.

— Тут наше место, — пояснил минуту спустя мой собеседник. — Под другими пристанями другие, а тут мы с Дунькой.

— А она тебе как приходится?

На это мальчик ответил грубой сальностью, из которой можно было понять, что девочка — его любовница. Из дальнейших разговоров с ними я узнал, что они жили на общий заработок, причем кассой заведовал мальчик, он же производил и все расходы.

— И много вы зарабатываете? — спросил я.

— Сколько придется.

— Вчера мне один барин полтинник дал, — отозвалась девочка. Она, по-видимому, гордилась таким «большим» заработком.

— А к вам и господа ходят?

— А то нет! — обидчиво отозвалась девочка.

Я не стал расспрашивать, что за господа пользуются этими несчастными; меня больше интересовали их взаимные отношения; мне хотелось узнать, как этот сын улицы относится к своей подруге, как к супруге и как к товарищу по работе. Я желал поэтому продлить беседу, а между тем, мне было не по себе в этом темном месте, под настилкой пристани, где, может быть, еще за час до этого совершалось надругание над детским телом.

«А ведь они, вероятно, голодны?» — кстати пришла мне в голову мысль, и я решил пригласить их куда-нибудь поужинать.

— А где вы ужинаете? — спросил я их.

Они сначала меня не поняли, по-видимому, понятие «ужин», как нечто обязательное, ежедневно повторяющееся, им было неизвестно. Они просто ели, когда к тому была возможность, но совершенно не понимали возможности установления времени для еды. Это было вне условий их жизни. Аппетит у них был всегда, в течение 24-х часов в сутки, и, если есть еда, то они ели во всякое время с удовольствием, хотя бы десять раз в сутки. Но действительность в этом отношении их не баловала и далеко не сообразовалась с их аппетитом: насыщаться им приходилась часто в двое и даже в трое суток раз. Зато бывали дни, когда они ели по шести раз и даже более.

Вот почему мой вопрос об ужине вызвал вместе и улыбку и недоумение на лицах моих собеседников.

— Что смеетесь? Я спрашиваю, где вы едите?

— Гм! Где мы едим, Дунька! — насмешливо проговорил мальчик и толкнул свою подругу локтем.

Дунька хихикнула и уткнула свой нос в бывшее на ней тряпье.

— Ну, если бы вы сейчас захотели есть, куда бы вы пошли?

— Захотели! — иронически проговорил мальчик. — Мы уж давно хотим, да вот тут-то пусто.

И он хлопнул себя по карману.

— Ну, а если бы у вас были деньги?

— Откуда им быть?

— Да вот я вам сейчас дам денег, — куда вы пойдете?

— Смотря сколько дашь. Если пятак, то в лавочку, купим хлеба и поедим.

— А если больше, если рубль?

— Ну, рубль-то ты не дашь! — скептически протянул мальчик.

Я вынул рубль и бросил мальчику в колени.

— Вот тебе рубль, пойдемте, покажите мне, где вы едите.

— Ты взаправду? — удивился мальчик, не дотрагиваясь до блестевшего в темноте рубля.

— Конечно.

Но ему все еще не верилось, что так, ни с того ни с сего, ему дают рубль.

Девочка толкнула его под бок и что-то шепнула ему на ухо. Он как-то особенно взглянул на меня, взял рубль и, вставая на ноги, проговорил:

— Ну, пойдем.

— А мне идти? — робко спросила девочка, обращаясь ко мне.

— Конечно, иди, ведь ты тоже хочешь есть.

— Мало ли что? Может быть, ты не хочешь, чтобы я была там — всякие ведь бывают!