Переночевав в гостинице, Кононов поехал на вокзал, и купил себе билет на проходящий поезд до станции Тайга, откуда ему предстояло ехать в Томск на местном поезде. Времени до отъезда было много, и Михаил пришёл на рынок, где Рашид начистил его сапоги так, как самому Михаилу и не снилось. "Ты же генерал" - улыбался Рашид.

  В Томске уже наступила глубокая осень. Пока Михаил добирался на попутке до Чекиста, моросил мелкий противный дождь вперемешку со снегом. Он узнавал знакомые места, и вдруг решил выйти из машины, когда она переехала мост через речку Киргизку, на берегу которой Михаил провёл столько времени, охраняя другой, разборный, деревянный, железнодорожный мост. И этот мост оказался цел! Только на посту уже не маячил охранник, и явно можно было перейти его пешком. "Что за чудеса?" - удивился Михаил, когда увидел, что по шпалам осторожно идёт женщина с мешком. Когда они поравнялись, Михаил спросил - "Вам помочь?" - но женщина, молча, прошла мимо. И Михаил решил не навязываться. Он немного побродил по берегу, а потом отправился по узкоколейке, вслед за женщиной, которая шла в сторону промзоны, того самого минного завода, куда эта узкоколейка вела. Он даже почти нагнал её, но она свернула в сторону посёлка, сойдя с железнодорожного полотна. Несколько раз Кононова останавливали часовые, но проверив его временный пропуск, который ему выдали в Томском НКВД, быстро отпускали. Старик Рашид оказался прав, что генеральские погоны и звезда героя, окажутся пропуском в любой кабинет без очереди.

  На территорию завода Михаила не пустили. К нему вышел новый начальник лагпункта и, узнав по какому делу, Кононов прибыл на Чекист, пригласил его в гостевой дом на территории лагеря.

  - Его оборудовали для родителей подростков, которые приезжали за своими детьми, когда у них заканчивался срок содержания под стражей. Сейчас малолеток здесь нет, как и ЗК в привычном смысле этого слова. Завод практически не работает. Я вызову по телефону бывшего сотрудника лагеря, который прослужил здесь всю войну. Он, скорее всего, сможет вам помочь. - Сказал капитан в форме МВД, и ушёл. "Значит гебисты здесь больше не хозяева" - подумал Кононов.

  Гостевой дом оказался обыкновенным бараком, только небольшим. Судя по всему, здесь когда-то размещалась санчасть, ещё сохранился запах карболки, и в тамбуре, на гвозде, висела старая полевая санитарная сумка с красным крестом. Михаил прошёл в комнату, и увидел деревянный, длинный стол, а вдоль стен прочные скамьи.

  - Товарищ генерал! - Кононов обернулся. Перед ним стоял пожилой мужчина в накинутой на плечи шинели без погон, и офицерской фуражке без кокарды, он опирался на трость, и явно был удивлён тому, что увидел перед собой генерала со звездой героя на груди.

  - Моя фамилия Кононов. Я...

  - Вы отец Славы. - Сказал мужчина, и тяжело опустился на скамью. - А я подполковник медицинской службы в отставке Чистяков. Я уж не думал, что кто-то будет Славу искать. Если вы сюда приехали, значит, совсем ничего не знаете. Пойдёмте ко мне домой, я вам всё расскажу о судьбе вашего мальчика.

  У Кононова закружилась голова. Последняя надежда улетучилась, оставив в сердце огромную чёрную дыру, но Кононов взял себя в руки и пошёл следом за военврачом. У крыльца бывшей санчасти стояли старомодные извозчичьи дрожки. Сивая кобыла, такая же старая, как её экипаж, лениво доедала охапку сена, видимо оставленную для неё хозяином.

  - Прошу на мою колесницу. - Сказал Чистяков. - Санчасть в лагпункте упразднили, и меня иногда вызывают к заболевшим. А я уже быстро ходить не могу, поэтому пристроился к Мессалине. - Чистяков погладил кобылу и, дождавшись, пока усядется Кононов, взобрался на козлы и сказал: - Но, голубушка, пошли домой.

  Мессалина довольно резво добежала до частного дома на окраине Чекиста. Пока Чистяков распрягал, и заводил лошадь в стойло, Кононов смотрел в хмурое сибирское небо. Всего за несколько дней, он привык к своему родному - низкому, ленинградскому небу, и теперь поражался высоте неба над Чекистом. Даже тогда когда шёл дождь, небо здесь казалось бездонным. "Странное место. Раньше я никогда не замечал глубины этого неба. Оно словно тянет к себе" - думал Кононов. Наконец Чистяков вышел из конюшни, сполоснул руки под прибитым к дверному косяку рукомойником, и жестом пригласил Михаила в дом.

  - Он ушёл из санчасти в ночь перед выпиской. - Заканчивал свой рассказ о жизни Славы в лагере Чистяков. - Я не успел выйти из дома, как меня окликнула Людочка, моя коллега, и рассказала, что Славу застрелил часовой на мосту, когда тот прыгнул в реку с крыши вагона. Один из солдат слышал, как кто-то сказал: "Не подведи, родной", и после этого всплеск воды и выстрел. Слава сразу пошёл ко дну...

  - Я знаю. - Перебил Чистякова Михаил. - Это я стоял в то утро на посту, и убил собственного сына.

  Мужчины долго молчали. Михаил слышал, как стучит кровь у него в висках, и ему казалось, что он всегда знал, что сам убил своего Славку. Недаром у него долго не выходило из головы, как человек, в которого он выстрелил, медленно погружается в воду. И именно с того дня, Михаил каждый раз делал над собой усилие чтобы выстрелить в цель. Это он стал так называть тех, в кого стрелял - цель. Раньше он думал - враг. И теперь он словно вспомнил, что тоже слышал, как Славка сказал: "Не подведи, родной!" Почему он так сказал? Неужели он почувствовал, что это я стою на посту, и обязательно в него выстрелю? Наконец, Чистяков сказал:

  - Так значит, неспроста погибли те, кто был виноват в смерти вашего Славы.

  - Но ведь это же я его...

  - Вы не знали, что это Слава. На вашем месте мог оказаться кто угодно, а вот те, кто довели парня до такой смерти вполне конкретные люди.

  И Чистяков рассказал, о начальнике лагеря майоре Старшове, сержанте Поневе, который был ответственным за барак малолеток, и капитане Уразове, комиссаре лагеря. Кононов слушал, и поражался тому, насколько люди могут потерять человеческий облик, обладая хоть какой-то властью. Старшова отстранили от должности в сорок четвёртом, когда поймали на кражах продуктов для кухни.

  - Вы себе не представляете, как улучшилось питание заключённых после того как осудили Старшова, и главного повара Еремчука. Чего они только не подмешивали в баланду, чтобы создавать видимость густоты супа. Это я однажды почувствовал в баланде присутствие лебеды. Лебеда не опасна для жизни, но она совсем не входит в рацион питания заключённых. Сало, которое исправно поставляли на лагерную кухню, Старшов сбывал на рынках Томска.

  А история противостояния сержанта Понева и капитана Уразова, достигла своего апогея, когда нашли вашего Славу. Он всплыл уже в Томи, напротив деревни Белобородово. Уразов расстрелял Понева и застрелился сам. Понев был садистом, и забивал зеков до смерти, а Уразов не мог этого доказать.