— Что мне делать, если ты и есть великовозрастный ребенок, — задает риторический вопрос Ривай.
— Можно делать то, что делал прошлой ночью, — мгновенно переменившись в настроении, игриво закусывает губу Эрен, а затем наклоняется к Риваю и доверительно шепчет в самое ухо. — Мне понравилось.
У Ривая мгновенно пересыхает во рту, а по венам искрит электрический заряд. Память послушно воскрешает перед глазами картинки того, как вчера Эрен, раскрасневшийся, с затянутыми поволокой незамутненного удовольствия глазами выгибался под ним, чутко реагируя на ласки, которыми Ривай его осыпал. Как судорожно цеплялся своими прекрасными пальцами за простыни и за плечи Ривая, и насколько это нравилось самому Аккерману. Ривай ловил ни с чем не сравнимый кайф, наблюдая, как Эрен буквально тает под его руками и губами, как доверчиво льнет, целиком и полностью доверяя свое тело любовнику, и от этого натурально рвало крышу.
Повинуясь мгновенному импульсу, Ривай подается вперед и целует самодовольно ухмыляющегося парня. Тот охотно отвечает, свободной рукой обхватывая Ривая за талию и притягивая к себе. Аккерман прижимается ближе. Ему нравится чувствовать руки Эрена на себе, нравится его манера обнимать так, словно в его руках нет ничего важнее, нравится сбитое дыхание и ощущение бешено колотящегося о ребра сердца…
Ему безумно нравится сам Эрен.
Йергер на вкус очень сладкий, что не удивительно, учитывая, с какими добавками он заказывает всегда кофе. По тому, насколько сладкий Эрен пьет кофе, Аккерман отслеживает степень его загруженности на работе: чем слаще, тем больший аврал. Сегодня недельный рекорд, и Ривай, как заботливый парень и настоящий герой, пришел спасать своего монстра от нападок требовательной взрослой жизни, выдернув того на обед.
Прохожие — кто удивленно, а кто неодобрительно — пялятся, как они целуются, но Аккерману на них плевать — рядом с Эреном имеет значение только он, только их близость, их собственный, разделенный на двоих мир.
Гул машин и шум прохожих сливаются во что-то неразборчивое, малозначимое, из обилия запахов острее всего ощущается запах кофе и Эрена — это кружит голову почище пресловутых каруселей. Как жаль, что они сейчас не дома и впереди еще половина трудового дня. Не считая курсов.
— Эрен?! — внезапно вклинивается в идиллию чей-то голос. В вопросе в равной доле фигурируют неподдельное удивление, неверие и, пожалуй, небольшая доля осуждения.
Ривай нехотя отрывается от Йегера, намереваясь встать рядом, но парень его не пускает, продолжая прижимать к себе. Пальцы почти до боли впиваются в его бок, и Аккерман понимает, что встреча не из приятных. Он поворачивает голову и хмурится, поджимая губы в твердую линию.
— Зик? Ты что тут забыл?
Эрен выглядит раздосадованным, и Ривай незаметно поглаживает его рукой по спине, успокаивая. Случайная встреча со старшим Йегером его тоже не особо радует, но он всего лишь сдержанно кивает, ничем более не выказывая собственных эмоций.
— Если ты забыл, я живу через два квартала отсюда.
— Вот и я о том же, — враждебно щурится Эрен. Ривай его легонько щипает, осаждая. Эрен скашивает на него недовольный взгляд, но затыкается.
Старший Йегер то и дело косится в сторону Ривая, и последнего это порядком раздражает — опасливость и настороженность во взгляде заставляют себя чувствовать бывалой жрицей любви, нагло совратившей невинного ангела. Хотя тут еще вопрос кто кого.
— Да, вы все правильно поняли, — нарочито добродушным тоном оповещает Зика Аккерман. — Я его новое увлечение.
— Рад за вас, — лицо Зика неловко кривится в подобии улыбки. — Но не могли бы вы не проявлять свои чувства столь… публично?
— Завидуешь? — едко уточняет Эрен.
— Предостерегаю, — дипломатично поправляет Зик.
«Ну да, — думает Ривай, мысленно закатывая глаза, — репутация семьи». Он прекрасно помнит, как Зик пытался намекнуть ему на то, какие усилия прикладываются, чтобы держать перед общественностью лицо. Только у них с Эреном вроде как любовь, Эрен не стесняется Ривая, и он отвечает ему тем же. А от игр в прятки менее голубым Йегер младший уж точно не станет.
— Эрен, нам нужно поговорить, — Зик снова косится в сторону Ривая. Во взгляде нет даже толики вежливого дружелюбия, которое присутствовало при их разговоре, когда Аккерман возвращал ему телефон Йегера-младшего. А первую их встречу и вспоминать нечего — небо и земля.
— Если ты мне снова будешь рассказывать об ответственности перед семьей и том, что моя ориентация — проявление бунтарского характера, то я, пожалуй, откажусь, — решительно отрезает Эрен, и Ривай едва удерживается от того, чтобы вскинуть бровь.
— Эрен, — морщится, словно от острой зубной боли, Зик.
— Что «Эрен»? — заводится парень, повышая тон. — Я не больной, не псих, и мне плевать на мнение отца.
— Ты же знаешь, что они не примут… вас, — от того, как было произнесено это «вас», у Аккермана начинают чесаться кулаки.
— Ничего, у них есть идеальный сын, который обеспечит их внуками, — язвит Эрен. — А у меня есть Ривай. Я люблю его, и мне все равно, что это кому-то не нравится. Слышишь? Оставь нас в покое.
Эрен двигается с места, увлекая за собой застывшего Аккермана. Зик остается позади. Видно, что хочет возразить, что не согласен, но почему-то молчит, лишь провожает их спины хмурым взглядом.
Эрен мечет взглядами молнии, да причем такие внушительные, что прохожие расходятся перед ними. Он чертовски зол.
А Ривай… Ривай пребывает под впечатлением. Происходящее больше напоминает сюжет бюджетной мелодрамы, в которой он каким-то образом оказывается главным героем. Запретная любовь, несогласие родителей, обоюдное страдание. Но от слов Эрена внутри трепещет невыразимая нежность, а внутренности затапливает волной искренней, чистой любви.
Ривай увлекает злого Эрена за собой на зеленеющую аллейку и, заведя в тень дерева, подальше от беговой дорожки, обхватывает лицо парня руками. Долго смотрит в патиновые глаза, внимательно наблюдая за тем, как гнев и досада сменяется усталой грустью с налетом печали, нежно гладит пальцем теплую щеку Эрена, а затем целует. Он не умеет передавать свои эмоции словами, но надеется поделиться ими через нехитрый физический контакт. В поцелуе все: и бесконечное восхищение, и горечь от сложившейся ситуации, и попытка утешить, и признательность за сделанный выбор.
Эрен понимает. Понимает и принимает.
Когда они отстраняются друг от друга, Ривай берет руку Эрена в свою и подносит к губам. Невесомо касается запястья и шепчет, глядя Эрену прямо в глаза:
— Теперь у тебя есть я.
***
— Когда приедет Эрен? — в сотый раз за последние десять минут спрашивает Руби, дергая Ривая за рукав свитера.
— Не знаю, малышка, — отвечает Ривай. Он забрался на диван с ногами и убедительно делает вид, что читает книгу, хотя на самом деле тоже переживает. Эрен, черт его подери, Йегер обязывался обретаться в стенах этого дома вот уже второй час, но вместо этого его где-то носило, причем, судя по всему, это природное дарование опять либо забыло включить звук, либо зарядить телефон.
«Своими руками придушу», — мысленно обещает сам себе Ривай, и, потянувшись за чашкой с чаем, нечаянно опрокидывает ее, заливая журнальный столик. Досадливо чертыхается сквозь зубы и промакивает зеленоватую кляксу, бывшую жасминовым чаем, салфетками, принесенными сообразительной Руби. Услышав возню, из кухни выглядывает Кушель, и Ривай торопливо кивает, виновато улыбаясь, мол, все в порядке, ничего страшного, последствия катастрофы ликвидированы. Кушель мягко улыбается, словно бы подбадривая, как будто разгадала причину столь неуклюжего поведения сына, и снова скрывается на кухне.
Ривай чувствует раздражение пополам с волнением. Он тщетно пытается себя убедить, что его пара просто топографический кретин и потерялась, заехав не туда. Но все же два гребаных часа!
«Три месяца собирались, и как обычно», — продолжает ворчать про себя Ривай.
Именно три месяца назад он принял решение познакомить своих родителей с Эреном, только уже в качестве своего парня. Оно пришло как-то само собой. После той встречи с Зиком между ними словно рухнула невидимая стена. В тот момент, целуя Эрена, Ривай понял, что больше не боится. Понял, что готов довериться и стать тем, кому доверяют, в ответ. Осознание пришло легко и естественно, словно от него Ривая отделяла лишь тонкая бумажная ширма, которую он почему-то никак не мог преодолеть.
