…и…
…черт возьми, хоть бы знать, что – и…
Иду к нему, (к другому! К чужому!) ближе, ближе, шагаю по пустоте, чуть расчерченной на очертания каких-то камней под ногами, – останавливаюсь, не доходя несколько шагов, я смотрю на его спину, я не хочу, чтобы он оборачивался, я не хочу…
Хруст под ногами.
Ветка.
Я вижу его лицо, его…
…черт, а это, оказывается, больно, когда видишь другие глаза, это больно, когда – глаза в глаза, это обжигает. Он тоже отводит взгляд, ему тоже больно.
Я понимаю, – мы умеем обжигать глазами.
Не отворачиваться.
И не смотреть в глаза.
А так. Слегка. Смотреть, и в то же время не смотреть. Подходить, и в то же время не подходить. Все в каких-то полутонах, на какой-то неуловимо тонкой грани между – уйти прочь и подойти слишком близко.
Еще два шага.
А потом нужно раскрыть рот, вот это я понимаю – раскрыть рот, вот так, а потом… а потом закрыть… или нет, не закрыть, что-то другое, что-то… вдохнуть… выдохнуть… и не просто выдохнуть, а как-то…
– А-а-а-а-аа-а…
…сам пугаюсь того, что получилось, он тоже пугается, отскакиваем друг от друга, тут, главное, собрать волю в кулак, не убежать…
…и попробовать снова…
– А… а-а-аг-га-а-аа…
Получается, черт меня дери…
– Д-доо-о-о-м-м-м-м… д-до-о-о-о-м-м-м-м…
Показываю на дом, и здорово так получается, это же —
– Д-до-м-м-м-м!
И это же —
– Тр-тр-тр-р-р-р-р-ава!
Он смотрит на меня – с пониманием, я уже догадываюсь, что он будет говорить, и все-таки пугаюсь, когда это случается, звуки какие-то странные, жутковатые —
– Му-у-у… му-у-у… му-у-у-н-нн…
Показывает на себя, повторяет нетерпеливо:
– Му-у-у-у-н-н-н-н! му-у-у-у-у-н-н-н-н-н!
Не понимаю это – мычащее, ноющее, но он настаивает на своем, снова тычет в грудь, снова мычит, смиряюсь, соглашаюсь, пусть будет так, ткнуть себя в грудь и сказать – Му-у-у-ун. Тыкаю себя в грудь, говорю —
– М-у-у-ун.
Он мотает головой, он не соглашается, он не хочет, чтобы я так делал. Принимаю правила странной игры, что он может ткнуть себя в грудь и сказать – му-у-у-н, а я не могу. Это несправедливо, думаю я, я хочу сказать ему – несправедливо, но не могу выговорить такое длинное слово, получается что-то неуклюжее – не… не… не…
Он показывает на меня, он ждет, что я скажу что-то, нет, не му-у-ун, му-у-ун нельзя, а что же тогда…
Это нечестно, думаю я про себя.
Нечестно.
Разворачиваюсь, ухожу в темноту, к себе в дом (д-доо-о-о-ом-м-м-м), у меня там ко-о-оф, у меня там жареный цыплёнок, и…
…он догоняет меня, нет, не цыпленок, а этот, он, он хочет схватить меня, но чувствует, что хватать меня нельзя, потому что… потому что у нас (у кого у нас?) так не принято, мы так не делает, он догоняет, он осторожно толкает меня в плечо, он не хочет, чтобы я уходил. Я снова показываю на себя – он отчаянно мотает головой, нет, нет, нет, ведет меня за собой к дому, а смотри, чего у меня есть, а у меня мангал есть, а у меня еще бассейн есть, а у меня еще…
А когда появился третий дом, мы уже знали, что делать – мы, – я и Мун. Подошли к дому – дом как будто понял, что мы замышляем, открыл нам калитку, пустил во двор, позволил нам растопить огонь в очаге, заварить кофе, пожарить цыпленка табака, и когда появился он – все было готово.
На этот раз я даже видел, как он появился – вот только что никого не было в комнате, и вот проступают очертания кого-то никого, четче, четче, кто-то никто смотрит перед собой пустыми глазами, еще не понимает, что такое он сам, что такое мир вокруг…
Мне интересно, какое слово он найдет первым, дом, или хлеб, или что.
…ничего не находит, видит нас, в ужасе отскакивает, кричит – тонко, пронзительно, бежит прочь, неуклюже тычется в стену, с трудом находит дверь, бежит по дорожке, спотыкается, падает, беспомощно пытается встать, смотрит на нас…
Я не знаю, что делать, я показываю на дом, я говорю —
– Д-доо-о-ом-м-м.
Мун (Мун? Мун!) показывает на себя, говорит – Мун.
Вновь прибывший смотрит на нас, смотрит с неожиданным пониманием, показывает на себя:
– Найт.
Шагает к нам. Спокойно, уверенно, по-хозяйски обирает на стол, готовит еще что-то, причудливое, замысловатое, зовет всех к столу.
Что-то не так с этим Найтом, что-то, что-то, понять бы еще, что, – не понимаю, только чувствую, что вот есть мы, а вот есть Найт. И вот еще, когда понесем скамейку с веранды на траву, это будем делать мы двое, а не Найт. Почему-то.
Смотрю на Найта, на Муна, стучатся в голову какие-то воспоминания, как мы сидели вот так… или не вот так… или еще что-то делали, я не могу вспомнить, что именно, не могу…
Ночью мне снится Марс. Это тем более странно, что этого сна я вообще не знал, что такое Марс, почему Марс, откуда Марс. А вот – Марс, зеленоватые пустыни, холодное солнце (я смотрю на него и чувствую, что оно холоднее, чем должно быть, почему-то я знаю это), еще что-то про Марс, вспомнить бы еще, что именно, мы шли куда-то, надо было что-то сделать, а куда, а что, а… …а сон ускользает, и я не успеваю его поймать, я снова засыпаю, но ловятся какие-то другие сны, по наши три дома, про меня, про Найт, про Муна, про цыпленка табака и салат из помидоров…
Просыпаюсь, смотрю на рассвет, который пробивается из-за занавесок, и так странно – солнца у нас тут нет, а рассвет есть. Слезаю с широченной кровати, зачем мне одному такая кроватища, обхожу дом, оглядываю комнаты, вижу маленькую кроватку в комнате в конце коридора, причудливый конструктор, крохотный розовый автомобильчик, какую-то электронную игрушку, «Машина знаний», гхм, нехило… пластиковые лошади, покрытые замшей, почти как настоящие, одна с крыльями…
Я хочу сказать дому, что он ошибся, что я уже большой, я уже не играю с лошадками и конструкторами, хотя… гхм… насчет конструктора еще как посмотреть. Но все равно тут что-то не так, зачем мне машина знаний, зачем мне куклы со звериными головами, в старинных костюмах, будто сошедшие с картин Босха, беру куклу с собачьей головой, она говорит что-то скрипучим голосом, роняю в ужасе, хочется бежать отсюда опрометью. Нет, не бегу, слушаю от куклы какую-то историю про Отряд Великих Псов, как они сражаются с несправедливостью во всем мире…
Что ты хочешь сказать, дом, спрашиваю я – дом молчит. Листаю страницы игрушечной «Машины знаний», ищу какие-то подсказки для меня, сколько планет в Солнечной Системе, варианты ответов… Нажимаю на восемь, машина радостно верещит, что правильно. Сколько спутников у Марса… В каком году состоялся первый полет человека в космос… нет, все слишком просто, до примитивного просто, если только в этом «до примитивного просто» не кроется какая-то подсказка…
– Он… он меня убил!
Это четвертый.
Вот так.
Ни здрассьте, ни до свидания. Когда мы заботливо готовим новый дом, жарим грибы на гриле, вспоминаем первые слова – д-до-о-о-м-м-м-м, му-у-у-н, – а потом появляется четвертый, смотрит на меня бешеными глазами, швыряет меня на землю, бьет – сильно, больно, я раньше и не знал, что значит – больно, орет во все горло:
Он меня убил, падла, убил, с-сука!
Скручиваем четвертого, хотим связать – четвертый уже успокаивается, только смотрит бешенными глазами, не на меня смотрит – мимо меня, мы уже знаем, все знаем, смотреть в упор нельзя, взгляд обжигает.
Меня прорывает:
– Какого черта несешь вообще?
– Он… он меня…
– Что врешь-то?
Четвертый смотрит на меня недоуменно.
– Хорошо завирать, я его убил… если я тебя убил, какого хрена ты тут живехонький сидишь?
– А-э-э-э…
– Вот тебе и а-э-э-э… мы его встречаем тут с почестями, а он вон чего…
– А ведь он меня убил…
Оборачиваемся, смотрим на Муна, ты-то чего рехнулся, или это заразное, сначала один рехнулся, а за ним все…
– Он меня ножом заколол, – добавляет Мун, показывает на четвертого – так что нечего, Клок, тут права качать, сам хорош…
Я все еще не понимаю, что происходит.
