Осторожно завожу разговор, а что там, за пределами городка.

Да ничего там нет, говорит булочник.

Даже не спорю с ним.

Ничего, так ничего.

Нет, так нет.

…сам себе удивляюсь, как это я так догадался прийти сюда, почему именно сюда – с одной стороны, логично, куда же ещё, а с другой стороны это последнее место, куда я должен был заглянуть.

А вот заглянул.

И не ошибся, черт меня возьми.

Еще для чего-то наспех собираю что-то букетоподобное, чтобы положить на собственную могилу, Женевьева (жена трактирщика) видит меня, хлопочет, да давайте я вам хризантемы принесу, да вот тут, рядом, да что вы, не жалко, они как раз отцве… я хотела сказать, что для вас ничего не…

…смотрю на дату своей смерти.

Хочу спросить у Женевьевы, какой сейчас год.

Не спрашиваю.

– Какой сейчас год?

Сегодня я все-таки не выдержал.

Спросил.

Тут же спохватился, как это было нелепо, неуместно, – вот именно здесь, именно сейчас, как раз когда разоблачили коварный дом, который убил своего хозяина – где это видано, дом убил хозяина, да дома хозяевам верой и правдой всю жизнь служили, а этот – нате вам – хозяина угробил! И как угробил-то ловко, чтобы избавиться от старого хозяина, а заодно и от молодого наследника, которого заподозрили в убийстве и хотели арестовать. Видно, дом хотел достаться не хозяину и не его сыну, а молоденькой Китти, которой дом должен был отойти после смерти хозяина и сына. Осталось только понять, виновата ли сама Китти – дом говорит, что нет, Китти плачет, первый раз обо всем этом слышит, а если серьезно?

Тут-то я и спрашиваю:

– Какой сейчас год?

Мне отвечают.

Спокойно.

Обыденно.

Вздрагиваю.

Прикидываю, сколько десятков лет прошло с того момента, когда я покинул город… (покинул? Город? Ну, конечно же, я же уезжал, помню же, прощались, совали мне с собой кучу всякого-всякого хорошего, чтобы на них не обижался, оставили меня на остановке из ниоткуда в никуда) …и до того момента, как я умер. Было же что-то, вернее, должно же было быть, какая-то работа, карьера какая-то, должен же я был кем-то стать, что-то делать, с кем-то встречаться, прощаться, ссориться, мириться, увольняться откуда-то со скандалом или, наоборот, вышвыривать кого-то за ворота, в маленьком кафе открывать перед девушкой коробочку с кольцом, а потом через много лет в гневе швырять в старенький чемодан свои вещи, молча, потому что уже все сказано, и катись оно все к чертям…

…ночью этот мир как будто решает надо мной сжалиться, посылает мне какие-то обрывки реальности, кусочки прошлого, как я торопливо печатаю что-то за письменным столом, сочиняю головокружительную историю про говорящие дома, летающие часы, варенье из последних лучей заходящего августовского солнца в маленьком городке, где оказался однажды волей судьбы… сон обрывается на полуслове, я так и не узнаю, что там было дальше.

Следующая ночь дарит мне еще один кусочек прошлого, – какие-то встречи с читателями, какие-то гонорары, а на встречу полтора человека пришли, а на гонорары можно три сосиски купить, нет, две, на третью уже не хватит…

– …а это книга про нас.

Жадно хватаю книгу, даже не сразу спохватываюсь, что надо бы спасибо сказать, все-таки в книге про меня написано, про нас про всех, про городок наш…

…листаю пустые страницы.

Черт…

Спохватываюсь, похоже, и правда, надо сначала:

– Большое спасибо.

…а вот теперь уже листать, и…

…и опять ни черта, ни черта нет, только белые страницы…

– А почему…

Агнесса (дочь пастора) отвечает:

– Её ещё не написали.

– А…

…не договариваю, смотрю на обложку, на год издания, так это еще через двадцать лет будет…

– …через двадцать лет напишут.

– Через…

– …двадцать лет. Про вас в этом городке, про чудеса всякие ваши…

Ничего не понимаю, киваю как можно вежливее:

– Ага… понятно…

Агнесса сердится:

– Ну, зачем вы говорите – понятно, ведь вам ничегошеньки-ничего не понятно!

Обреченно спрашиваю:

– Кто напишет книгу?

– Мы не знаем. Но кто-то напишет, обязательно напишет, обязательно!

– Откуда вы знаете?

– Ну это же так просто. Вы сами-то посудите, мы есть?

– Есть.

– А вы есть?

– Есть.

– А могилу свою видели?

Вздрагиваю.

– Видел.

– Ну вот. И все-таки вы есть. А наши могилы видели?

– Э-э-э… Ну, лично вашу как-то особенно не смотрел…

– Ну я вам так сразу скажу, она есть. А я есть?

Вот это я могу ответить совершенно точно:

– Вы есть.

– И город… где часы на площади, которые висят из ниоткуда, где часы летают… или свешиваются с самой луны… он есть?

Киваю:

– Есть.

– А может он быть?

– Мм-м…

– Не может, не может, конечно же не может! А он есть. Значит, что?

Догадываюсь. Смутно.

– Значит, кто-то написал про нас?

– Ну, конечно же, конечно!

Настораживаюсь:

– А может…

Хочу сказать – может, я написал, не говорю, я уже ничего не напишу, моя могила здесь, на окраине городка.

– Нет, не вы… но кто-то… кто-то прочитает про вас… как вы были в этом городке… ваши воспоминания… и напишет…

– Напишет?

Агнесса хлопает в ладоши:

– Напишет! Обязательно напишет!

– Вы арестованы.

Люди в форме говорят Агнессе – вы арестованы.

– Вы арестованы.

Люди в форме говорят другим жителям маленького городка:

– Вы арестованы.

Я не хочу. Я не хочу, чтобы их всех арестовали и упекли куда подальше. А ведь сам обращался в полицию, сам донес на них на всех…

Покорно отвечаю на вопросы людей в форме, уже понимаю, нет смысла врать, что есть, то есть, да, было, да, затащили в машину, да, повезли в городок, да…

Я не хочу, чтобы их арестовывали.

Всех.

Всех.

Не хочу.

Прошу кого-то сам не знаю, о чем, хотя прекрасно понимаю, что уже ничего нельзя исправить, ничегошенки-ничего, и все-таки прошу кого-то неведомого, ну пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-а…

– …этого не было.

– Но…

Вздрагиваю.

– Этого не было, – повторяет кто-то из полицейских.

– Как не было, я же помню, – возражаю, тут же мысленно хлопаю себя по лбу, какого черта я это ляпнул, ну, какого черта…

– Это не ваши воспоминания.

– Простите?

– Не ваши воспоминания.

– А… а чьи же?

– Кто-то придумал это… уже через много лет после вашей смерти придумал вот эту историю, как вас похитили, привезли в городок, чтобы кто-то потом про вас написал…

Гром среди ясного неба.

Еще не верю себе, что все случилось вот так… вот так…

Спрашиваю.

Никого.

В пустоту:

– А… а про нас… напишут? Про городок?

Мне никто не отвечает.

Никто…

– Почему вы свернули?

Смотрю на него, понимаю, что не могу объяснить, что как непросто сейчас будет объяснить, почему после долгого пути я сворачиваю не направо, откуда приветливо светят огоньки дома, а налево, в холод, в лесную глушь, в туман, в дождь, в осень.

А надо объяснять. Здесь, сейчас, а то ведь не отстанет от меня со своим – почему я свернул, да и его можно понять, устал, как черт, а тут я выворачиваю руль в неведомо куда…

Еще пытаюсь придумать какую-то ложь про домик где-то там, там, за поворотом, – вранье неловко повисает в пустоте, так и не будучи сказанное, еще пытаюсь соврать что-то про гостиницу, которую мы видели, дорого там все, там за стакан воды берут, как за свиной окорок, и чая горячего нет, вернее, есть, но за ним в бар тащиться, а в баре такие цены, что закачаешься…