– А что о нём можно сказать? Это был человек с большой буквы! Доступный, открытый и всё понимающий с полуслова.

– Это верно. Мы с Валерием Антоновичем частенько его вспоминаем. Не чета нынешнему, а? Как он вам, кстати?

– Да никак… – ответил уклончиво. – Да и никто он теперь нам. Свой имеется.

– Во-во. И мы того же мнения… Ну, до свидания. Чем сможем, поможем.

Мы пожали друг другу руки, и они ушли. Илья тоже откланялся.

– Ты где-э? – спросила Катя.

Сколько себя помню, никогда в интонации её голоса не было и тени упрека или возмущения, вроде того, мол, ты куда запропастился или где тебя черти носят? Всегда тактично-певучее, с одним и тем же подтекстом: переживаю, скучаю, люблю.

Я ответил, что только со встречи с «большими людьми» по нашему делу, но это не по телефону, а теперь иду к родителям.

– Поклон передай.

– Хорошо.

– Позвони, когда выезжать будешь.

– Обязательно.

В былые времена, во всяком случае, до второго ноября, частенько, чаёвничая или просто сидя за кухонным столом, мы взглядывали друг другу в глаза и, ни слова не говоря, начинали смеяться. Не могу сказать о чём, но одинаково весело. Ничего общего в этом смехе не было с тем, которым надрывали животики для здоровья концертные залы. Смех наш был счастливым, совершенно таким же, как в день нашей первой встречи. На этой самой улице, кстати.

Тогда мы оказались одни в совершенно пустом автобусе – в одном из последних в ту незабвенную майскую ночь. Уже цвели наши старые липы, под ними, сквозь круглые чугунные решётки, среди окурков пробивалась молодая трава.

С гитарой за спиной, помнится, я вошёл в заднюю дверь на площади, купил билет у зевавшей во весь рот пожилой кондукторши и сказал весело, потому что был навеселе, поскольку ехал со встречи майских дембелей:

– Мерси, мадемуазель!

– Какая я тебе мадемуазель? – тут же перестав зевать, огрызнулась она. – Ты мне в сыновья годишься, шутник.

– Пардон, мадам!

– И никакая я тебе не мадам, а тётя Клава.

– Виноват! А это, стало быть, дочь ваша?

– Моя в это время давно уже спит.

– Значит, ей не повезло!

– Это почему же?

– А я откуда знаю? Судьба! Тут уж ничего не попишешь!

– Иди давай, умник нашёлся!

В том же приподнятом настроении я прошёл вперёд и расположился напротив сидевшей у правого окна девушки. Она была в светленьком, заманчиво распахнутом плаще, модной в ту пору коротенькой юбке, светло-русые пышные вьющиеся волосы на роспуск были небрежно раскиданы по плечам, серые глаза светились какой-то беспечной младенческой радостью. Разумеется, она всё слышала, поскольку сидела в трёх шагах, спиною к нам, а говорили мы громко. И, как теперь помню, взглянули друг другу в глаза и сначала одновременно фыркнули, а потом уже все больше и больше заводясь, расхохотались.

– Ещё одна сумасшедшая! – сердито заметила кондукторша.

А мы, не обращая на неё внимания, продолжали весело хохотать всю дорогу. Мне давно уже надо было сойти, но я решил прокатиться. Любопытно же, где такая весёлая леди живёт. Оказалось, на второй, отходившей от центральной площади и тоже старинной, но не такой старой, как наша, улице, в одном из сталинской постройки домов, как потом оказалось, в двухкомнатной квартире с высокими потолками и лепным тяжёлым балконом, на которые почему-то никто никогда не выходил, будто приделаны они были для одной красоты.

Разумеется, она удивились, что нам по пути. И, оглядываясь на меня, уже более сдержанно смеялась, что было заметно по движению дымчатой копны волос.

Возле подъезда с массивной дверью она смеяться перестала и спросила с удивлением:

– И вам сюда?

– А то куда же?

– А вы к кому?

– К вам.

– К нам? Зачем?

– Здрасти! Забыли уже?

– Что?

– Что я вам вчера говорил.

– Когда?

– В семь часов. Вечера. У букиниста. Вы ещё меня в щечку чмокнули и сказали: «Буду ждать».

– А вот обманывать нехорошо.

– Обманывать? Вот скажите, только честно: над чем мы с вами сейчас смеялись?

– И над чем же, очень даже любопытно?

– Над проказами наших будущих ребятишек!

– Кака-ая самоуверенность!

– Не самоуверенность, а телекинез. Я даже знаю, как вас зовут.

– И как же?

– Люся.

– Ка-атя! Телепат.

– Очень приятно! Рядовой Виноградов. Но можно просто: Иван Николаевич. Ради знакомства, Катя, чего вам на гитаре сбацать?

– Ну и словечки!

– Ну спеть.

– Ничего. Поздно уже. – И она взялась за ручку. – А вот идти за мной не надо. Предупреждаю: на весь подъезд завизжу.

Но я всё-таки вошел следом и, подымаясь за ней по лестнице, подначивал, будто не мог в это поверить:

– Вот так вот прямо и завизжите?

– Вот так вот прямо и завизжу.

– Ни за что не поверю! Вот ни за что!

И, чего я никак не ожидал, в районе второго этажа она вдруг остановилась и пронзительно, до сверления в мозгу завизжала. Да ещё при такой акустике. Меня пулей снесло вниз. Однако же я был хоть и бывший, но всё-таки солдат и, притормозив, прислушался.

Сверху до меня летело то с одного, то с другого этажа:

– Катенька, что случилось? Что такое? Кто кричал?

– Да хулиган какой-то привязался. Пока не завизжала, не пропускал. Встал на дороге. Не пущу, говорит, и всё. Ну я и дала.

Поднялся шум. Кто-то дал дельный совет.

– В милицию надо позвонить, может, недалеко ушел! Они ему там покажут, как к нашим девушкам приставать!

Пора было делать ноги, но что-то во мне встало поперёк, и я во всю лужёную армейскую глотку выдал на весь подъезд:

– Граждане, минуту внимания! – и, когда шум утих, официальным тоном заявил: – Это говорю я, ваш соотечественник! Я тоже люблю Родину! И Катю! А она меня! И в этом вся причина! Прошу прощения за беспокойство, товарищи!

– Ах, во-он оно что! Это чей же паренек, Катя? По голосу вроде не наш!

– Слушайте его больше! Говорю вам: хулиган! Эй ты, рядовой Виноградов, слышишь? Не вводи людей в заблуждение!

– Если я рядовой, то уже не хулиган! В советской армии хулиганов не бывает! Граждане, заявляю со всею серьёзностью, я Катю Петьке не уступлю!

Сверху долетело любопытное:

– Катя, это какого Петю он имеет в виду?

– Сама в первый раз слышу! – отозвалась Катя.

– Не ври! – рявкнул я. – Я всё видел! Всё Лидии Степановне скажу!

– Какой ещё Лидии Степановне?

– Кузьмичёвой!

– Катя, это он про кого?

– Иди проспись, болтун! – долетело до меня опять Катино. – Не знаю я никакой Лидии Степановны! Не слушайте вы его!

– Граждане, не верьте ей! Она от любви ко мне с ума сошла!

– Ха-ха-ха!

– Я не шучу! Люблю, говорит, тебя, Иван Николаевич, и жить без тебя не могу! Так и сказала! А я что, я разве против? Хорошо, говорю, люби, иди, на прощанье поцелую! А она визжать! Я так прямо и на допросе скажу! Даже если пытать станут!

– Ты чей же, такой занятный, будешь?

– А вы меня не узнали разве?

– Нет! А кто ты есть?

– Телевизор надо смотреть!

– Аркадий Райкин, что ли?

– Наконец-то узнали!

– А-а-а!

– Постойте, а почему он тогда сказал, что его Иваном Николаевичем зовут, Райкин же не Иван Николаевич?

Послышался смех. И сверху прилетело:

– Эй ты, шутник, слышал? Что скажешь на это?

– Это мой псевдоним!

– Иди домой, псевдоним, а то уши надеру!

– Спасибо, я сам! Чего вам для такой ерунды с четвёртого этажа спускаться? Ещё, ненароком, спуститесь, а назад не подниметесь, а я виноват останусь.

– Это почему же?

– А я откуда знаю? Судьба! Тут уж ничего не попишешь!

– Попугай! – крикнула Катя.

– Спасибо за комплимент. Лечу вить наше гнездо. Да, чуть не забыл! Всех приглашаю на нашу свадьбу! Придёте?

– Придём! Всё, что ли?

– Деньги не забудьте!

– Хорошо!

– Ну я пошёл?

– Иди-иди! Вот насмешили на ночь! Катя, ты, пожалуйста, так больше не шути!