– Ты с отражениями разговариваешь…

Вадима не понимал, лихорадочно дёргал головой, пытаясь разобраться, что происходит. Раздражённо шарил взглядом по стенам, углам, окнам. Откуда идёт голос, и чей он? Брюзжание раненных стёкол ни на секунду не прекращалось. Скрипели они и скулили, навязчиво и мерзко скрежетали, рвали ухо на части, настойчиво лезли в голову, буравя Вадима. Сам не заметил, как провалился в тугую духоту. Руками растерянно тёр лицо, нос, глаза, губы. Стало трудно дышать. Почему так трудно дышать?

– И он тоже…

Впился руками в шею, вдыхал-выдыхал со свистом. Воспаленно бросился к ближайшему окну и жёстко ударил в стекло кулаками, ещё и ещё. Что сил было, старался пробить брешь среди трещин, чтобы впустить воздух с улицы и свободно вдохнуть.

Не справился, порезал руки в кровь и вскипел тут же от злости на самого себя. Снова и снова грубо колотил стекло, слабеющими кулаками, не отставал, и быстро выдохся. Обессилев, сполз по стене на пол и упёрся головой в подоконник, пытаясь дышать. Глотал раскаленный воздух, обжигая губы, рот, лёгкие, захлёбывался духотой и медленно угасал. Упрямыми пальцами попытался расстегнуть верхние пуговицы на рубашке, но с горьким сожалением осознал, что на нём футболка и толстовка.

– Ты мешаешь ему…

А отражения как же?! Где отражения, которым он так часто и так дорого платит в последнее время?! Где они, где?! Почему помощи не предлагают?! Спрятались в стёклах и зеркалах и опасливо выглядывают с той стороны: «Жив ли там ещё Вадим или уже всё, можно выходить?» Трусливые мямли, от которых слова доброго не дождёшься! А как заплатить за разговор, так давай, парень, делись собой, да побольше, побольнее, наизнанку вывернись, но часть себя отдай! А сами?! Где они сейчас, когда нужны, где?!

Яростно шипя сквозь горько сжатые зубы, он рывком дёрнул сам себя вверх, развернулся, замахнулся на окно рукой, дерзко ударил ладонью в стекло и вызывающе крикнул:

– Помоги мне!

Вздрогнуло окно и испуганно завибрировало. Чего трясёшься, отвечай, давай! Помогай! Медленно поднял голову, и только секунды не хватило ему, чтобы отшатнуться назад, как немощное стекло, израненное трещинами, со звоном рухнуло вниз, погребая Вадима под собой. Он только и успел согнуться пополам и закрыть голову руками.

«Помогло, блин. Ну, спасибо», последнее, что мелькнуло в голове Вадима. И тут же все звуки вокруг захлестнул гулкий шум, как от непроглядного ливня, который без спроса накрывает мир стеной: коротко и колко. Секунду спустя, острые крупные крупинки проскользнули за шиворот его толстовки, прилипли к лицу, забились в нос и в рот, заскребли на шее, больно царапались и тыкались меж пальцев рук.

– Ты опасен и для него, и для его зеркала…

Он выдохнул, открыл глаза и сломлено упал на колени, упираясь слабыми руками в пол. Сам Вадим и всё вокруг него должно быть покрыто битыми стёклами, но их не оказалось совсем. По полу, разносимый ледяным ветром с улицы, еле слышно шуршал песок. Тряхнул головой, и мелкие частички с его русых волос посыпались на лицо и руки.

– Ты раскроешь все его тайны…

Придя в себя от глотка свежего морозного воздуха, Вадим осмотрелся. Под старым громоздким шкафом в углу что-то блеснуло. Яркая вспышка в песчаном полумраке. Ещё одна и ещё. Устало вглядывался в темноту. Он жив, он дышит, ему не навредили осколки гибнущего стекла. Может, отражения всё-таки одумались и помогли. Помогли ли? Медленно поднялся, пошатываясь на скрипучем песке, ёжась от холода, поплёлся в сторону отблеска. Надломлено дышал, с трудом передвигал ноги. Почему разбитый такой, понять не мог. Устал сильно. Только от чего устал?

– Раскопаешь прошлое… Разрушишь настоящее…

Раритетный ухоженный шкаф из тёмного дерева, вблизи оказался глянцевым. Лаком прикрыли его дряхлость, чтоб не так явно в глаза бросалась старость. А она бросалась, выдавая себя горьким запахом. Вадим присел на корточки и заглянул под шкаф. Рядом неустанно шептали:

– Он не допустит… Он избавится от тебя… Жестоко…

Но Вадим больше ничего и никого не слышал. Он нашёл нечто, чего уж точно не ожидал увидеть в обычном школьном классе – крупный осколок пыльного потемневшего от времени зеркала. Осторожно одним пальцем выковырял его из дряхлого тайника, покрутил туда-сюда по полу, пытался увидеть отражение, а там внутри чернота. Слепое оно, зеркало это, незрячее, в грязных разводах, потёртое, поцарапанное. Но ведь блик был? Был, и не один.

– Береги в себе себя…

Последнее, что услышал Вадим перед тем, как слепое зеркало заговорило. Он пригляделся внимательней, внутри отражение – незнакомый высокий молодой человек: чёрные аккуратно уложенные волосы, тонкие черты лица, глубокие карие глаза. Тот, что в зеркале, хищно щурясь, вальяжно стоял во весь рост по ту сторону осколка и надменно смотрел из стеклянной бездны. Внезапный выпад, и рука чужака броском вырвалась наружу из осколка, грубо перехватив шею Вадима колкими пальцами.

– Отдай! – резанул незнакомый зычный голос из осколка, сильнее и яростнее сжимая горло Вадима. – Отдай!

Вадим рванул назад, гулко ударился головой о грузный шкаф, старался отбросить осколок в сторону, но не выходило. Его собственные руки не слушались, неуправляемо впиваясь в острые края стекла, вдавливая его в свои ладони, разрезая кожу. Он взвыл от боли.

– Отдай! – густо наседал незнакомец, продолжая душить Вадима, тот в ответ хрипел, неистово вырвался, пытался выдернуть шею из цепкой руки. – Верни мне моё!

Вадим задыхался, он остервенело задёргался в стороны, тем самым облегчая крепкой руке задачу по его скорейшему удушению. Он страшно хрипел. Реальное разрушалось, как то самое стекло, разбитое им самим вот только что. В проём загубленного окна порывами холодного ветра заносило в комнату крупные хлопья снега. Там спасительный воздух и жизнь, но не пробраться туда, не вырваться. Осязаемое осыпалось чёрными точками перед глазами, расплывалось тусклыми красками, глохло от его собственных страшных хрипов.

– Отдай мне моё! – требовал тот, кто добивал Вадима одной левой рукой. – Я сам заберу, детка! Я заберу сейчас!

Вадим стремился спастись, бился за свою жизнь, кричал глухими сиплыми обрывками себя, но быстро угасал без воздуха. Он медленно затихал, изуродованный сухим удушьем. Куски искалеченных звуков натужно вырывались наружу из его жёстко раздавленного горла, чуть трепетали на немеющих губах, срывались, бесследно растворяясь в воздухе. Он тоже воздуха хотел, мучительно пересыхая изнутри.

Голова Вадима разбито завалилась на бок. А чужие щетинистые пальцы не остановились на достигнутом, они смело побеждали, ползли выше по его шее к лицу, через подбородок к губам, пытались закрыть ему глаза. Он измождено забеспокоился, слабо завозился спиной, всё так же стоя у старого шкафа, не способный просто поднять голову. Он всё ещё пытался вдохнуть, слабо цеплялся за ускользающую реальность, за холод вокруг, за боль в груди. Давят его, мучительно больно давят.

И Алиса кричит:

– Вадим, Вадим, ты слышишь меня?! Ты меня слышишь…

Ты меня слышишь? Слышу, только, ответить не могу, и не смогу уже никогда. Где ты, Алиса, откуда твой голос, как тебя увидеть? Ты, Алиса, меня услышь.

– Дыши, пожалуйста, дыши, – дрожащий шёпот Алисы. – Хочешь, кричи на меня…

Хочу кричать, хочу, не могу. Почему не могу, не понимаю? Почему?..

– Сколько хочешь, кричи после… Дыши только сейчас…

После чего, Алиса? Когда после, где оно это самое после, зачем после? Будет ли после? После ‒ это всегда ловушка без выхода и возможности всё вернуть, как было до. А как было? Было ли у меня до? До чего?

Ему больно драли на лице, неустанно царапали глаза, пытались раскрыть рот, ковыряли, настойчиво лезли внутрь живого человека. Зачем?! Вадим неуправляем встрепенулся, когда его неподвижных губ коснулись тёплые незнакомые губы. Голову его лениво потянули назад, неуклюже выгнули шею чуть вверх. Губы, чужие губы не отпускали, прижимались сильно и пылко.