– Его пьют люди-автобусы и люди-грузовики, – нашелся Саид. – Прекрасно, – добавил он.

– Еще бы, – отметил Мага.

Он вторгся в самого себя, вырезал свои сердце, почки и печень и повесил их на кишках сушиться внутри себя. Устроил геноцид внутри отдельно взятого человека и не испугался суда и ответственности, которые сели вокруг него и начали ждать хлеба.

– Это птицы, – сказал Саид, – они души мертвых детей, умерших и лежащих в люльках – гробах.

– Плохо им там? – спросила Жаклин.

– Да ничего, терпимо. Ждут. И дождутся.

Они выпили еще и замолчали, пока коньяк строил в их головах высотки и врезал в них самолеты, начиненные людьми – самыми взрывоопасными веществами на свете. «Ну и пусть взрываются эти люди, это еще Гоголь описал, когда в мешках у него сидели люди, которых потом заложили под здания и вознесли дома». Мага перестал думать и начал дергать заусенцы, похожие на травинки с семенами, которые падут и взойдут или их выклюют птицы.

– Что молчишь? – вопросил Магу Саид.

– Коньяк обрабатываю.

– Конечно. Это посылки. Каждая рюмка – почта, ее надо обрабатывать и рассылать через артерии и вены по органам – по провинции.

– О, – сказала Жаклин, – конечно, рука – это провинция, она завидует сердцу и хочет вонзить в него нож, чтобы стать центром. И вообще, самоубийство, когда вешаются, – это революция, а не смерть. Это Ленин, а не Андрей или Сергей, Вахтанг или Георг.

– Понимаю, – промолвил Мага. – Ведь самоубийц вне решетки хоронили, означая свободу – войну красной и белой крови.

– Сталин красный, – вмешался Саид.

– Он черный, – поправил Мага. – Сталин вытекшая и запекшаяся кровь.

– А красные – это рассвет и закат, а между ними – белые, облака или дни. Крайности победили, – сказала Жаклин.

Все накатили и мельком посмотрели на группу армяно-азербайджанцев, идущую мимо и пьющую глазами друг друга.

– Они говорят на русском, – сказал Саид.

– Ну, это великий и могучий, – рассмеялась Жаклин.

– Русский объединяет, – ответил Мага.

– Кого здесь больше? – поинтересовался Саид.

– Сейчас? Очень трудно сказать. Курортное место, омываемое водой, – ответствовал Мага.

– Метафизической, – добавил Саид.

– Может, – сказала Жаклин и закурила трубку.

– Ну а как? Взмоем в небо? – посмотрел на Магу Саид.

– Трудно сказать, есть тексты, есть жизнь.

– И они не пересекаются? – спросила Жаклин.

– Они – рельсы, если пересекутся, поезда не смогут идти – будут крушения, – пояснил Мага.

– Поезда будут идти на одном колесе, балансируя на нем при помощи селфи-палки, – догадалась Жаклин.

– Снимая себя? – не понял Саид.

– И выкладывая в инсту, – закончила мысль Жаклин.

Они выпили и все вместе подумали, что это будут глаза на кончиках усов, если поезд будет снимать сам себя. Насекомое, решили они. Их головы соединились сильнее и обменялись грузом мозгов.

– Стыковка произошла успешно, – сказала на это Жаклин и скосила глаза, чтобы видеть Китай.

Утром Мага встал, оглядел снимаемую комнату, потянулся, вспомнил окончание прошлого дня, когда он напился и приставал к Жаклин, а Саид сдерживал его, стыдил, объяснял восточные правила поведения. Маге теперь было стыдно, хотя все его приставание было в словах, ими он ублажал Жаклин, омывал ее, набегал на нее, охватывал, гладил и уносил песчинки ее внутреннего мира с собой, оставляя взамен влагу и тепло. «Ну хорошо, меньше надо пить, а то я совсем армянин и грузин, даже второе – посиделки и вино, текущее в рот по веткам деревьев. Слава Кавказу, где мир и покой братьев, воистину их». Он смутился своего пафоса, протер глаза, убрал из них морские песчинки и во всю свою мощь загрустил. Грусть касалась прошлого дня, что тот ушел, унося знакомых и боль, данную ими в качестве оборотной стороны счастья. Он подошел к джинсам и нашел в их кармане номер Жаклин.

– Надо же, – сказал он и сунул полсигареты в рот.

Он заварил кофе, поставил его на балконе и начал медленно пить, куря и молча. Дым кофе мешался с дымком сигареты, объявляя вековечный союз – двух государств, текстов и букв – людей. «Люди живут на карте или глобусе – между ними война, на круглом жить или плоском. На глобусе все каждую секунду падают вниз, кроме тех, кто наверху. На карте все хорошо, если она не висит на стене. Тогда надо ходить по вертикали. Пока побеждает глобус, так как он копия головы. Но существует скальп». Он выкинул бычок в банку, почувствовал напряжение, исходящее от людей, от них самих или их следов, сполоснул кружку и лицо, обозначил свое преимущество над временем, засунув пальцы вместо батареек в часы, и вышел на улицу. «Улица, на которую нельзя попасть, каждая такая, все равно, что снаружи, потому что есть переход – зебра, и на ней нельзя ничего прочесть, но это пока – скоро расшифруют и ее, и ее собрата, бегающего по Африке, прочтут эти строки, черное на противоположном, разберут иероглифы, и тогда многое прояснится в миру». Он позвонил Жаклин, но та не взяла телефон, потому Мага зашел в издательство «Карабах» и начал искать редактора. Секретарь указал на дверь и попросил подождать. Мага уселся на стул и начал рассматривать стены и ногти. «Набоков – азербайджанский писатель, сейчас так решил, он духом из них, взят через время, пространство, театр, гараж и кино. Он лежал на боку и писал, «Лолиту», «Машеньку», прочее. Силой воспел Кавказ. Так, Лолита – Армения, Грузия – это Машенька, сам Набоков не-Гумберт, просто «Остановка в пустыне», чтоб напоить верблюда и скакать в Карабах». Вышел редактор, представился Мамедом, завел к себе Магу, принял флешку с романом, пробежал глазами по тексту.

– Такое печатать не будем, – сказал агрессивно он, рассмеялся и закурил.

– Почему? – спросил Мага.

– Потому что будем! Каждый кавказский писатель дорог.

– А почему не будем?

– Ну, это ворота, которые не успели открыться.

– Ясно.

– Оставьте свои данные, мы свяжемся с вами и пришлем договор. Вы здесь живете?

– Пока.

– Не имеет значения. Я сразу понял, кто вы.

– Приятно.

– Давайте выпьем.

Мамед достал виски, наполнил рюмки, осушил их с Магой и проводил его до двери.

– Ну, теперь мы знакомы.

– Да, – согласился Мага.

Он вышел на улицу Анара и прошел по ней до вечера, стоящего на углу и испускающего темноту из себя. Темнота кружила и танцевала. Рядом стояла девушка и снимала ее.

– Меня зовут Софья, – сказала она, когда Мага поравнялся с ней.

– Я Мага.

– Я так и знала. У меня несчастье – нужно двести рублей, таких вот страдающих и плачущих двести рублей, сложенных пополам, словно крылья.

Мага залез в карман и достал деньги.

– Спасибо, – промолвила Софья. – Мне на эти деньги нужно купить тапочки, чтобы ходить в них по улицам.

– Потому что вся земля – дом.

– Нет, так нежней.

– Понятно.

– Угостите мороженым. И давайте на «ты».

– Хорошо.

– Сколько тебе минуло?

– Тридцать семь горных лет.

– Пушкин?

– Пока не знаю.

– Ну хорошо. Мороженое?

Они вышли на Хачатуряна и зашли в кафе «Гоча». Там уселись в углу и заказали пломбир. Впрочем, Мага взял еще пива, чтобы не отставать от Довлатова, сидящего через стол. Довлатова из предположений и вымыслов, хотя и, возможно, воскресшего, чтобы здесь сидеть и писать, попивая вино.

– Жарко и хорошо, – сказала Софья и расстегнула кофточку.

– Мы же не Гумберт с Лолитой?

– Ты моложе, я старше.

– Вот и всё сходится, – вымолвил Мага.

– Пусть. Стереги меня. Свяжи речью и взглядом, иначе я убегу.

– Куда?

– Ну, к другим мужчинам.

– Беги.

– Да я не хочу.

Покрутили пальцами возле висков, отправили пару фаланг себе в головы, погрызли орешки, как белочки, живущие в голове, и расслабили свои внутренние сущности, так как наружные сбежали от них, в горы всея Арцаха, звучащего, как колючая проволока или антенны – пучок, но все равно что-то колючее. «Строительство неба идет своим чередом, его строят здесь, в этом городе, подвозят кирпич, песок и бетон. И арматуру – да. Небо будет стоять на земле, и в нем будут жить люди, не мешая офисам и библиотеке внизу».