Ребята вернулись, нашли автогонки и окунулись в детство.

– Блок писал прозу и рубил ее на стихи! – кричала Нада.

– Берроуз – это не писатель, это наркотик! – вопил Датви.

Мага молчал, только в конце сказал, что они все чудаки.

– Не знаю, откуда такой вывод, – добавил он после, – но так захотелось сказать. Можно ведь орать «член – это насос, который выкачивает из женщины всю грязь», но я не буду озвучивать это.

– Уже озвучил.

– Только для вас, – парировал Наде Мага. – Хочу прочесть всего Томпсона.

– Читай, – сказал Датви.

– Попробую скоро. А вообще, сейчас время книг, которые можно с любого места читать.

Ушли от каруселей, зашли в сумасшедший дом, выстроенный на аллее, с открытыми дверями и койками, на которых может любой полежать и полечиться от болезней Декарт и Паскаль. Трое прилегли на кроватях и закурили.

– Добротное сумасшествие, – сказал Мага.

– Сочащееся по стене и стекающее в ведро, – добавила Нада. – Когда здесь никто не лежит, то светит солнце – всегда. И хочется сказать, что сумасшедший тот, для кого реальность нормальна, время естественно, смерть неизбежна. Это надо лечить.

– Свобода – это то, куда запирают, – сказал Датви.

– Почему? – не согласилась с ним Нада.

– Свобода – это замкнутое пространство, оно в творчестве, а это закрытые места: бумага, синтезатор, полотно, – объяснил Датви. – Вот снимают фильм на природе, и что? Там свобода потом, на экране, там искусство, а не в процессе съемки. Съемки – это работа, кино – это наслаждение.

Взяли по тонику, забросали свои желудки жидкостью, вымерли в одном месте и воскресли в другом.

– Где мы? – спросила Нада.

– На улице Руставели, – прочел Мага табличку.

– И что он писал? – снова спросила Нада.

– Улицы и писал, – пояснил Мага, – строки есть улицы, дома между ними – пробелы.

Попили газировки на углу и пошли в гости к Датви, чтобы играть в Xbox.

После гонок внутри экрана, выходящего наружу микрочастицами, пили горячий чай.

– У животных тоже есть национальность, – сказала Нада и сделала глоток.

– Порода?

– Национальность, – повторила для Датви Нада.

– Я понял, – ответил Датви, – и мне почему-то подумалось, что скоро русские хлебнут Циолковского и Гагарина, заразятся ими и сами станут приезжими в России. Так поменяется мозг.

– И будут продаваться таблетки Марс, Юпитер, Сатурн, – сказал Мага. – Выпил Венеру – и ты на ней.

– О, интересно очень, – промолвила Нада и помыла стакан.

Она раздула щеки и с шумом выпустила воздух из них. Мага рассмеялся, в том числе и отсутствием зуба, и взял с полки книгу.

– Что за книга? – спросила Нада.

– Не моя. Блока. Его стихи.

– Хорошие. И я тут подумала, почему созвучны слова «девушка» и «дедушка»?

– Потому что между ними много общего, – пояснил Датви, – я бы даже сказал, что иногда они одно и то же.

– Поразительно, – удивилась Нада.

– Да, – отчеканил Датви.

Чай пах имбирем, неся по своим волнам чаинки, будто из прошлых лет, танковых, пушечных и мясных, проникнутых кровью восемнадцатилетних людей, учащихся в университете и пьющих водку и пиво между занятиями. «Кораблекрушение! Все испытали его, все окунулись в него, каждый пережил переход в тридцатилетие, когда ты уже другой человек, полностью обновленный, без дурачеств, знакомств, юности, выноса мозга, гулянок по вечерам и ночам, города Сочи в глазах, на устах и на сердце».

– А вот интересно, когда победят смерть? – спросила будто никого Нада.

– Смерть? – переспросил Мага. – Трудно сказать. Должны.

– Смерть может уйти, – сказал Датви, – но надо понять, что умирает только имя человека, его кладут в гроб, а сам человек живет.

– Интересная мысль, – отвернулась Нада и начала изучать книги. – У морей есть название: Черное море, Белое. Ну и так далее. Надо идти дальше, конечно. Стакан воды Кошкино. Графин с водой Солнцево. Бидон молока Чернигово. Так и надо теперь.

Скучали, не знали, что делать, сидели, листали книги, просматривали журналы, выпили снова чай. Покурили. Пока разрешенное. Ни о чем даже не думали. Только были. «Человек – это гвоздь, его вгоняют, он становится все меньше и меньше, пока не исчезает полностью. Иисус – гвоздодер».

– Я будто слышу и чувствую мысли и чувства, ведь они – разные виды животных, – промолвила Нада, – проносится зубр – любовь, пробегает лиса – страдание, мелькает волк – работы Спинозы, косолапит медведь – пьесы Марло, танцует олень – смех и злость.

– Ну, такие мысли рождаются в Карабахе, он эпицентр мышления, он есть само мышление, – сказал на то Мага. – Так бывает иногда на этой планете, кружащейся на игле наркомана.

Датви усмехнулся и сделал медвежье лицо, утверждая животное бытие, стремящееся порвать с собой и с людским, чтобы сразу махнуть на небо, растревожить его и за час посетить десять планет, не менее, но и не более, так как мало чего запомнится, а запоминаться должны рок-группы, книги битников и картины, нарисованные Ван Гогом на спинах людей, в силу чего эти люди не умерли, не разложились, не распались и не обернулись в прах. «Мысли – это дождь из туч – из мозгов: когда он идет, печень, почки, селезенка и сердце сбиваются в кучу и открывают зонт в виде легких, чтоб не промокнуть и не простыть. Но это осенью. Летом эти же органы танцуют под дождем и брызгаются, радуясь мышлению, идущему на них и дарящему им понимание того, что недоступно иным: например, то, что Бодрийяр – не мыслитель, а книга, которую написал Бодрийяр: и не зря, так и должно быть, потому что роды – это когда ты рожаешь себя; если рожают тебя – это смерть». Решили выпить кофе, Нада сварила, поставила чашки, Мага разлил напиток и добавил виски в него.

– Это же извращение, – сказала Нада.

– А это не извращение, что сейчас в воздухе – цитаты из Томпсона, и мы вдыхаем их, делаем частью себя, не стесняясь – ничуть? – парировал Мага.

– А цитаты откуда? – спросил Датви.

– Из «Царства страха», – ответствовал Мага.

– О, это хорошо, я когда-то читала.

– Тоже, но не читал, – выдал такое Датви.

Сделали по глотку и все вместе подумали, что осиное гнездо – это мозг. «Но у кого-то муравейник, у кого-то нора, у кого-то берлога, у кого-то гнездо. Разные есть мозги». Мага задумался и решил, что «Капитализм и шизофрения» – главная книга двадцатого века, что она – дирижабль, самолет, ракета. «Название этой книги из трех слов, но, считай, одного, потому что оно – матрешка. «Капитализм и шизофрения» – имя, название торта, сока, пива, коньяка, виски, машины, банка, города и страны. Это не просто книга. Если ее читает шизофреник, то превращается в капитализм. Или наоборот». Мага закурил и вспомнил Кольтеса, как ходил на его спектакль, как читал его книгу пьес. «Конечно, Роберто Зукко – это имя для всех людей. Кольтес написал биографию всех людей. Показал каждого в отдельности и всех в общей сумме, помножив их потом на себя, для чего он разделился на живого и мертвого, чтобы итог был большим».

– Тоже хочу курить, – изъявила желание Нада и закашлялась от сигаретного дыма. – Чтобы чужой дым не вредил, нужно курить самой.

Мага дал ей сигарету и поднес к ней огонь.

– Так теперь лучше? – спросил ее он.

– Да, намного, спасибо.

Датви ничего не сказал, просто достал электронку и задымил, посматривая на своих друзей, как на Идиота Игрок. «Ночь вертикальна, потому что горизонтален день».

– Так странно кругом, – сказал Датви. – Но если человеческий мозг – муравейник, то матка есть его я.

– Это же относится и к пчелам, – сказала Нада.

– Интересно, – промолвил Мага, – тогда шизофрения – рождение новой матки и отделение нового муравейника или улья.

– Так и тело станет двойным, – отметила Нада, – не только расщепление ума, но и тела. Альтернатива родам.

– Хорошо, – согласился Мага.

Друзья допили кофе и разошлись. Мага и Нада ушли, Датви лег на диван и попробовал ничего не думать, кроме того, что все умрут, так как никто не умрет. «Выпивка хороша своим отсутствием, потому что в этом случае ты пьешь не одну или две бутылки, а весь мировой алкоголь. Пить водку или виски – заниматься сексом с женщиной, но есть еще онанизм». Так проходили минуты, а Мага и Нада шли по улице Бродского и молчали беспечно. Никакого напряжения не было, мысли текли рекой и несли рыбу и корабли. «Бог – это вирус, он может проникнуть в организм и заразить его богом, сделать человека больным – вечным и бесконечным. Двадцать первый век принадлежит борьбе с этим вирусом и войне за него».