– Позаботься о нем! – приказал он девушке, уложив Олафа на постель, и Бломме, растерянная, совершенно ослепшая от слез и дыма, кивнула.  Конунг не заметил ее ответа: он снова кинулся в гущу сражения.

И поздней ночью Онн оставался на ногах: вместе со своими людьми готовил высокие погребальные костры для павших: своих и чужих. Крепость потеряла немногих, северян куда больше, почти все пали, да десяток удалось захватить. После можно будет обменять на ценности или же оставить в крепости, служить и приносить пользу. Онн не любил казнить без разбору, считая, что живой раб полезнее мертвого тела. Некоторые пленники со временем становились преданными дружинниками, что тоже было совсем неплохо.

Не спала и Бломме: она перевязала рану принца, напоила его целебными травяными отварами, прочла нужные заклинания – лечить девушка умела с детства, этому ее учила мать. И теперь преданно сидела у постели больного, прислушиваясь к тяжелому, прерывистому дыханию. У него начинался жар, но возможно к утру станет легче. Только бы дотянул до утра! Олаф застонал, попросил воды, и она протянула ему чашу, одновременно укрыв шерстяным одеялом поплотнее, чтобы холодный воздух не застудил раненого.

– Тебе лучше? – тихо спросила девушка.

– Я буду жить. Благодаря тому, что ты заботишься обо мне.

– Ты спас меня, – она восхищенно покачала головой. – Ты храбрый воин, сражался как сам бог Тор!

Олаф слабо улыбнулся, и девушка улыбнулась в ответ. Улыбка была робкой, как если бы она и вовсе боялась говорить с принцем. От ее недавней дерзости не и осталось следа.

– Брат приходил, когда ты пошла за травами. Сказал, что умеешь складывать песни.

Бломме кивнула.

– Да, умею.

– Спой мне что-нибудь, – попросил он. Поколебавшись, девушка напела ему свои любимые строчки:

Дорог огонь

тому, кто с дороги,

чьи застыли колени;

в еде и одежде

нуждается странник

средь холода горного.

Молчанье – как горы,

если мудрец

будет молчать —

не грозит ему горе,

ибо нет на земле

надежнее друга.

чем мудрость житейская1.

Олаф слушал внимательно, сосредоточенно закрыв глаза. А когда она замолчала, медленно поднял руку и накрыл ладонь девушки своей.

– Я хочу, чтобы ты была моей женой, Бломме, – сказал он серьезно, вглядываясь в ее синие глаза.

– Что?! – воскликнула девушка, не помня себя от изумления, – Что ты говоришь, принц? Или жар тебя не оставил, и ты все еще бредишь?! Помни, кто ты, и кто я!

– Я захочу – и ты станешь моей женой, – упрямо повторил он. – Если, конечно, захочешь ты. Насильно принуждать не буду. Когда придет время твоего тинга – назови мое имя! И я скажу, что возьму тебя в свой дом. И пошлю твоему отцу свадебные дары.

Она всматривалась в его лицо, пытаясь угадать тень насмешки, но не заметила и, опустив голову, покраснела.

– Я не могу быть твоей женой, – тихо сказала девушка, вдруг смутившись.

– Почему так говоришь? – нахмурился Олаф, – Из-за брата? Из-за него?

В глазах Бломме появился испуг, она побледнела, белыми стали даже ее губы, сердце, казалось, остановилось, ушло куда-то вниз, как если бы его и вовсе не было, а потом она еле слышно выдохнула, проклиная все на свете и свою жизнь, сейчас ей хотелось провалиться от стыда прямо в Хель:

– Ты знал?! Знал, да? О, светлая Фригг, как это страшно… какой позор, – она закрыла лицо руками, но раненый потянулся и заставил ее убрать ладони.

– Почему ты сделала это? – сурово спросил Олаф, глядя ей прямо в глаза, чтобы она не могла обмануть или промолчать. – Или люб тебе мой брат? Понимаю тогда, он лучший из воителей и наш конунг…

– Думала, что так не позволю тебе смеяться надо мной, – наконец, испуганно прошептала она.

– Но я никогда не смеялся! Я всегда любил тебя! – Олаф даже приподнялся на постели от негодования и тут же со стоном рухнул обратно.

– Лежи-лежи, тебе нельзя шевелиться, может открыться рана, – кинулась к нему девушка. – А что могла подумать я, простая бедная служанка, когда принц, да еще и самый красивый воин на всех северных землях, уделяет ей внимание? Что он хочет поиграть, а потом найти другую, ту, которую сможет взять в жены, разве нет? А я не могла так…  С другими – может быть. Но с тобой не хотела… Слишком больно, не смогла б потом жить! Для меня все всерьез, принц Олаф. Потому еще раз прошу, не нужно играть со мной.

– И для меня всерьез! – горячо заверил юноша, пусть и слабым голосом, – Дай мне только окрепнуть, и клянусь, я возьму тебя в жены! Мне нужна только ты, я понял это сейчас, когда ты пела свою песню… Ты ведь тоже хочешь этого?

– И всегда хотела, – кивнула она, снова покраснев, – Ругала тебя, смеялась над тобой с подружками… Потому что любила…

– Иди сюда, – позвал Олаф, она приблизилась, наклонилась, и он осторожно приобнял ее здоровой рукой, а потом нежно поцеловал. От жара у него были горячие, сухие губы, и Бломме ласково улыбнулась, положив голову Олафу на плечо. Ему сейчас нужно отдыхать, а не девушек обнимать!

Как же быть с братом? Эта мысль не давала теперь покоя. Олаф догадывался, что конунг не очень-то интересовался девушкой, она и вовсе не нужна ему, но захочет ли отдавать свое? Даже родному брату? А если нет? Принц не осуждал Бломме, она не могла не подчиниться Онну. Ему подчиняются все вокруг, что уж говорить о девчонке в услужении! А сможет ли он сам? Сможет ли противостоять конунгу даже во имя своей любви? Олаф вздохнул.

Когда принц Олаф совсем поправился, он немедля сообщил о своем горячем желании жениться на Бломмеман, дочери бонда Хельге с Каменного мыса. Братья шли по двору усадьбы, направляясь к воротам, и Олаф поведал конунгу о своей любви, а тот лишь качал головой, бросая на принца недоуменные взгляды. И взгляды эти не сулили ничего хорошего.

– Я прошу твоего позволения, – завершил свою речь Олаф. Они уже вышли за ворота и сейчас стояли на дороге, что вела к морю, туда, где врезались в песок драккары, ждущие следующего похода.

– Ты что, спятил? – устало спросил конунг, бросив ледяной взгляд на младшего брата. – Разум оставил тебя в дни болезни? Или эта ведьма чем-то приворожила, пока выхаживала? Ты – принц, она – служанка! О чем говорить!

– Мне безразлично. Я люблю ее. Вспомни, отец наш женился на рабыне, а ведь он был конунгом!

– Это другое, наша матушка – самая достойная из всех дочерей Фригг на этом свете!

– Но и Бломме – достойнейшая из них! – тут же возразил Олаф.

– Да разве? – Онн пристально взглянул в глаза брату, – Как же то, что она была с другим до тебя?

Повисло долгое молчание, а потом Олаф твердо ответил:

– В бою, если ты выронишь меч, для меня будет честью поднять клинок, которым ты убивал врагов. Это честь для меня, мой брат и мой конунг.

– У тебя на все есть ответ! – Онн безнадежно махнул рукой. – Любишь ее, так люби! Забирай себе, мне она не нужна. Но зачем брать в жены? Ты должен найти женщину из хорошего рода, ту, что станет лучшей матерью для твоих законных детей.

– Бломме не пойдет на это. И я не хочу. Прошу тебя…

– Брат, я люблю тебя, и потому пока я жив – не бывать этому! Ты опозоришь наш род! И запомни, запомни раз и навсегда: никогда я не выроню меч из рук, и мертвым буду сжимать рукоять! И я прощаю тебе эти глупые слова.

В ярости Олаф закусил губу. Он знал, что с конунгом спорить бесполезно.

– Любовь слепа! – крикнул он в отчаянии. – Смотри, как бы тебе самому не опозорить наш род еще больше!

С этими словами он, огорченный и подавленный, побрел прочь, не переставая выкрикивать ругательства и проклятия, а конунг направился в лес, хотелось побыть одному. Он шел дальше и дальше, чувствуя, как все внутри закипает от гнева. Он ненавидел себя за то, что пришлось дважды огорчить брата – самого дорогого человека на свете, и в то же время понимал, что делает так для его блага. Во благо рода. Ведь он старший, он отвечает за них. А быть конунгом нелегкое бремя! Да еще эта девица, чтоб ее побрали тролли! Зачем только подвернулась ему тогда ночью, зачем его глаза заметили ее красоту! Да, он обещал выдать ее за хорошего воина. Если Бломме возьмет кто-то из хевдингов, уже будет прекрасная пара. Но отдать служанку, у которой нет ничего, даже ее девичьей чести, в жены принцу! Его любимого брату, тому, кто заслуживает лучшей девушки на свете! Не бывать такому! Кровь ударила в голову, бешеная ярость – дар темных альвов, требовала выхода. И, выхватив свой двуручный меч, тяжелый настолько, что другие викинги не могли его даже поднять, Онн принялся наносить удары по стволу старой, уносящейся верхушкой к небесам ели, так, что только щепки летели в стороны! Он молотил и молотил без передыха по ни в чем не повинному дереву, рискуя затупить лезвие прекрасного клинка, пока его не остановил вдруг скрипучий женский голос, в котором отчетливо прозвучала насмешка.