Однажды он соблазнил Жоржа предложением, от которого тот не смог отказаться.

Так началась новая жизнь, и страхи отошли на задний план, но не исчезли вовсе – слишком долгий опыт в жизни Якова ежедневно напоминал ему о прошлом.

… Дело Якова оказалось выгодным и быстрорастущим. Пациенты, почувствовав способность Якова делать чудеса, валили к нему на прием. Жорж оказалось быстро учиться и способен много и хорошо работать.

Дом с водопроводом, ванной, горячей водой из титана и туалетом, как нельзя лучше, был способен обеспечить все запросы посетителей. Тем более, что в районе на ближайшие пять кварталов конкурентов у них не было. Даже из центра приходили посетители, услышав о хорошем дантисте и небольших сроках ожидания решения своих проблем.

Знаменательным днем Якова был тот, когда Жорж позвал его на парадное крыльцо.

– Яков Моисеевич, давайте поглядим, чем народ живет, – однажды позвал он Якова. Тот был занят составлением списка медикаментов, которые были необходимы для кабинета. Это было проблемой. Медикаментов в стране было мало, и погоня за ними была вопросом, требующим терпения и долгого труда.

– Да некогда, Жора, я весь потом сошел, да никак не получается,– отнекивался он от приглашения Жоржа.

– Да оторвитесь на минуту. Это я так для причины вас зову, – настаивал Жорж.

Яков вышел из кабинета. Спустился по ступеням на крыльцо и закрыл входную дверь.

– Ну что? На что смотреть? – Он глянул на Жору, который светился от удовольствия, чего не было никогда.

– Да вы повернитесь и на дверь гляньте, – он с нетерпением развернул Якова к двери и тот увидел.

На внешней стороне входной двери сияла латунная табличка «Яков Штейн, дантист. Ежедневно с 10 до 17, кроме выходных».

Яков увидел давно забытую дверь в своем рухнувшем прошлом. Такую же табличку и ему на секунду опять стало страшно. Он перевел дух.

Ветер странствий вдруг снова коснулся лица Якова, и ему показалось, что не было десяти лет бродяжничества и потерь.

– Да, это не плохо, – замялся он, – только меня беспокоит, не станет ли эта табличка меткой, для лихих людей и разной босоты? Всякий захочет посмотреть, чем народ живет за такими дверями.

–Та вы не беспокойтесь, нас Рулевых тут каждая собака знает и с нами связываться не захочет. А если свяжутся, то очень пожалеют. Себе дороже будет, – как-то очень спокойно и уверенно сообщил он Якову. И тому стало спокойно.

Наступил период благоденствия семьи и процветания. Жизнь покатила по наезженной колее, и будто не было никаких переломов и потрясений.

– Однажды Дора сказала.

– Яша, а ты знаешь, что Жорж оказывает знаки внимания нашей Рахили?

Яков посмотрел на Дору. Она обычно тихо плела ткань семейной жизни, не вовлекая его в этот сложный и малопонятный процесс.

– А ты как это заметила? – Удивился глава семьи, делая вид, что для него это новость. Всегда полезно получить дополнительные факты подтверждения текущего процесса жизни.

– Так дня не проходит, чтобы он не заговорил с ней. А раньше ходил и не замечал её. Наша дочь, конечно, не то чтобы ох, но на неё мухи не летели, как на сладкое. Я же вижу, – подытожила Дора.

– Слушай, – посоветовал ей Яков, – ты бы её направляла в сторону правильного принятия жизни, а остальное эта жизнь сама подскажет, как быть, – философски подвел черту он. Негоже вовлекать жену в сложные проблемы жизни, необоснованно давая ей иллюзию собственной способности принимать самостоятельные решения.

Жизнь вокруг становилась живее и интереснее…

На плоской проплешине вершины старого города, неподалеку от развалин Неаполя Скифского, процветал единственный район, которому не было дела до всего, что происходило в стране и в городе. Имя ему было – Нахаловка.

Это была слобода, в которой спокойно жил только древний как мир старьевщик Моня и только потому, что, как говорили её обитатели, терять ему было нечего.

Разбойные грабежи, драки, убийства и прочая мелочь происходили на её улицах всегда, то есть со времен основания. А было ей много лет, столетие уж точно.

Как центрифуга отбрасывает за свои пределы все лишнее, а кастрюля всю накипь своего содержимого к краям, так город выталкивал из центра на окраину свою всю непотребную публику, которая жила и приобретала полезный опыт быстрее всей многострадальной империи: убивать, грабить, воровать, мошенничать и прочее.

И в том искусстве обретения опыта, слобода была быстра и плодотворна.

Естественная убыль после мокрых дел и закономерной отправки по этапам в итоге требовала новых легионеров им на замену и потому вся молодежь в Нахаловке видела себя героями подворотен и шпаной пыльных дорог окрестностей. Пыль не мешала уже в это время носить лаковые штиблеты на кнопках, короткие прилегающие пиджаки с неожиданными кепи и порывисто рассекать жизнь как герои немых фильмов.

Иван Бобков был родом из этой слободы Нахаловки. Ему повезло. Он вовремя попал работать на близкую маслобойку. Там он прошел ускоренные жизненные курсы классовой борьбы за светлое будущее, где его научили, что прав не тот, кто сильнее, а кто организованнее. Этого было достаточно, чтобы задуматься. После наглядных примеров, испытывая острое нежелание повторять опыт своих соседей по слободе в естественной ротации жителей, он примкнул к классово близким рабочим.

Именно там Иван и вырос, приобретя навыки брать то, что не принадлежало ему.

Недолго задумываясь над происходящим, он вовремя подался в ряды борцов за светлое будущее, немало поколесив по югу страны, в рядах сначала отряда, а потом – армии красных. В итоге, освоив навыки шофера, он остановился на службе в городской ВЧК. У него был автомобиль «паккард», форма, вызывающая у окружающих страх и маузер. Чувство власти баюкало его, открывая перед ним радужные перспективы.

Особым образованием он обременен не был, но 4 класса приходской школы не мешали ему быстро понимать и схватывать происходящее.

С детства, когда по дороге из приходской школы он брел домой по Фонтанной, его взгляд приковывал к себе дом, торжественно взирающий на улицу из всех своих высоких трех окон, выставив вперед надменно ступени парадного крыльца. Тогда-то он для себя решил, что непременно будет жить в нем хозяином.

Но жизнь иронична до издевательства над здравым смыслом и обычно сурова. Он действительно оказался в этом доме. Но в качестве подселенца-жильца, с правами на одну комнату, с женой Евдокией, которую нашел и подхватил с собой по привычке брать то, что ему не принадлежало.

Евдокия была сельской девицей, однажды неосторожно задержавшаяся на околице села, где любовалась грозными отрядами красных. Там-то её и заметил Бобков…

Комната была большой с двумя окнами: одним на улицу и другим во двор. В длинном глухом коридоре Иван организовал кухню. Окно во двор удлинил и поставил дверь. При выходе во двор плотник соорудил пристройку с деревянным крыльцом, на котором можно было в душный вечер вдыхать медовый запах акаций, растущих во дворе.

Своих соседей Бобков не знал – ему было некогда. Время было горячее и день кормил год. Он очень быстро прошел путь от шофера до заведующего хозяйственной частью губисполкома, оставаясь негласным сотрудником своего начального поприща.

В это время началась новая экономическая политика, и приходилось уже бороться с дурной привычкой брать чужое. Но Бобков понимал, что это ненадолго и тихо смеялся, когда видел тех недобитых буржуйских выкормышей, опять как грибы растущих по городу, ощущающих себя новыми хозяевами жизни.

Надо был потерпеть, а он умел это делать.

… Для Жоржа начался период мучительного поиска возможности сближения с Рахилей. Он не был искушен в вопросах обольщения женщин. Весь его опыт с этим племенем был ограничен визитом с компанией в дом с красным фонарем на привокзальной площади, завершившимся дурной болезнью и долгим лечением у знакомого врача…