На смену военному коммунизму и продразверстки вернулось время инициативы и конкуренции. Началась новая экономическая политика.

Однажды глава одной из семей «подселенцев», Яков Штейн обратился к Жоржу с предложением открыть на дому зубной кабинет.

Они договорились, что он научит Жоржа премудростям ремесла техника в обмен на пользование одной из комнат в качестве кабинета. Жилье Жоржа сократилось до комнаты, а у Штейнов появилось свое дело.

Уже через короткое время в дом потянулись больные. С улицы, через парадный вход они попадали в коридор, где ожидали приема. В столовой Яков поставил зубное кресло, медицинский столик с инструментами, вдоль стены стояли стеклянные шкафы с препаратами и лекарствами. У кресла стояла ножная бормашина. При входе со двора, в просторной прихожей, Жорж оборудовал мастерскую, где днями и ночами осваивал премудрости новой профессии. Дом пропах камфорой, лекарствами и заполнился криками боли с жужжанием бормашины.

Жорж не расставался с белым халатом до ночи.

Дело оказалось выгодным. Жорж освоил основные приемы ремесла зубного техника и стал работать с Яковом в доле. То есть он получал процент с прибыли от дела. К тому времени Яков помог ему получить бумагу об окончании зубоврачебной школы и перед Жоржем открылись перспективы налаженной и обеспеченной жизни. Пора было подумать о семье.

У Якова было двое детей: старшая, дочь – Рахиль и сын – Борис. Дочери исполнилось 18 лет. Это была худая и подвижная как ртуть сероглазая брюнетка. Её смех наполнял дом с утра и до вечера. Жорж слышал ее песни и свист в мастерской каждый день и воспринимал её не более чем привычную в доме мебель.

Но однажды, внезапно для себя подумал о том, что мог бы с этой девушкой создать семью. Это был деловой подход к вопросу о будущем. В нем было больше целесообразности, чем чувства.

– А почему нет? – подумал Жорж. – Да, еврейка, но что ж? Люди как люди – эта мысль непонятно как уравнивала их толи как плохих, толи как хороших. Во всяком случае, пользы от этого шага он видел больше, чем вреда.

Не откладывая дело в долгий ящик, как-то вечером, когда они с Яковом возились в сарае, с «пушкой», штампуя металлические коронки, он обратился к нему с вопросом.

– Послушайте Яков, я вот тут давеча подумал, и решил, а почему нет? Что вы на этот счет думаете? – Начал Жорж нейтрально, не особо нажимая на необходимость немедленного принятия решения.

– Не понял, чтоб- таки решил? – Яков был огорошен не столько содержанием вопроса, сколько его отсутствием и необходимостью на него ответить.

– Да вот чего ж тут не понять, – гнул свою мысль как пластину рессоры Жорж, – пришло время, надо думать о будущем, да и вам тоже.

Яков не был большим знатоком человеческих душ, но где-то краем сознания начинал понимать, о чем идет речь.

– Если ты о Рахили, то она еще в школе, да и надо с ней переговорить. Времена другие, за спиной девицы такие вопросы не решишь,– отходил он, выигрывая время. – Надо подумать, с ней поговорить, с Дорой, матерью её. Да и тебе бы с ней надо как-то ближе сойтись, Вопрос не простой,– закруглил он.

– Да уж надо. Это я так, чтоб нам понятно было куда и зачем? – согласился Жорж. – Яков, вы же знаете, я не беден. Все это будет наше. Да и отец что-нибудь еще оставит, так что проживем, – со смешком закончил он, с тоской подумав: « да, это не Ласкин»…

Потому он теперь и рубил дрова без устали, чтобы понять, как ему быть и куда двигаться дальше.

Мысли о Рахили тревожили Жоржа и распаляли его все сильнее…

Дедушка Хикмет Таиров встает рано и начинает день с молитвы уже много лет. Он раздумчиво и неторопливо моет ноги, ополаскивает лицо и руки. Затем, расстелив молитвенный коврик под аркой спальни, напоминающей ему мечеть и обратив свой взор на восток, как учили его с детства, ведет неторопливый разговор с Всевышним. Он не догадывается, что Мекка от его старого дома, на юге. Это его не беспокоит. Главное, чтобы мысли дошли туда и тому, кому надо. Ибо он знает, что с пустяками обращаться не надо, а коль обращаешься, то без внимания его просьбы не оставят.

Так было, так есть и так будет. Во веки веков, Аллах акбар.

Сначала он просит за сына и невестку, ушедших с Врангелем за море, в далекую Турцию. Заморочили молодых переменами. Увлеклись идеями, пошли под лозунги и обещания сделать всех «белых» свободными кроме «красных». Потом поражение и бегство в неизвестность. Когда теперь они смогут вернуться? Одному Аллаху известно. Раньше пароходы ходили в Константинополь из всех портов близкого моря по несколько в неделю. Теперь пароходы плывут вдоль моря, а не поперек. Почта из Турции не приходит, а может сын и невестка не пишут, боясь за него и внука. Ну что ж, так правильно. Чего испытывать судьбу, когда она итак каждый день испытывает всех их.

Потом он молится за здоровье внука, оставленного ему на попечение и воспитание. Ленур мальчик хороший и воспитанный, вот только в мечеть не ходит и не молится. Правда, ходить некуда. Все мечети закрыли. Старики собираются по праздникам у муллы во дворе, но все это до поры, когда и там запретят.

Вот и он общается дома.

Хикмет вспомнил, что правоверный молится пять раз в день, но подумал, что Всевышний его поймет, если он это делает два раза: один – утром, второй – вечером. Ведь днем надо работать и думать о пропитании, а это главное для него – главы семьи. Вот если бы сын был дома, а так прости…

Потом он просит за удачную работу, которая кормит его дом и в конце он вспоминает о жене Деляре, чтобы здоровье продлила её годы как можно дольше. Та уже возится на кухне, растапливая печь. Внук спит в маленькой и узкой как пенал детской.

Он завершает молитву и с чувством исполненного долга сворачивает коврик и совершает омовение. Солнце встаёт над старым двором, освещая угол кухни и сад напротив.

Хикмет садится завтракать. Деляра приносит ему кипящий чайник, а он думает о работе. Его сапожная будка ждет его неподалеку на углу, рядом с милицией там же, где раньше была полиция. С околоточным у него раньше были хорошие отношения. Его не трогали и не обижали. Бывало подойдет с сапогами на ремонт, да и то, после норовил рассчитаться или вид делал? За будкой присматривал ночами и в обиду не давал. Теперь надо самому волноваться, чтобы ушлые соседи не взломали ее, в поисках чего – нибудь ценного.

Хикмет засмеялся – он был веселым человеком.

Надо сегодня найти на рынке дратвы, гвоздей, хорошо бы у знакомых спросить кожи, резины и прочего, без чего обитатели близлежащих улиц будут ходить босяком.

«Так они давно ходят голые и босые. Обувь купить можно только в дорогих магазинах, проще ремонтировать ее, пока не разлезутся на ноге», – подумал он и опять рассмеялся.

Напевая, он вышел во двор, увидел сад Рулевых, своих кур, копошившихся за металлической сеткой возле летней кухни, и ему стало опять хорошо и весело. Из будки вылезла, гремя цепью, старая сука, лохматая и большая дворняга Кара. Она затрясла головой, отряхиваясь после сна, и подставила большую голову под ладонь Хикмета, жмурясь от удовольствия.

– Извини Кара, забыл тебя с цепи спустить, – огорчился Хикмет. По ночам собака свободно гуляла по двору без цепи. На ночь ворота и калитку запирали на засов. Полуночники лезли через высокий забор. Такие были правила испокон века в этом дворе.

Он налил свежей воды в миску и поставил перед собакой. Та жадно стала пить воду. Хикмет положил в другую плошку каши.

«На день хватит», – подумал он.

Жизнь начинала новый день, обещая ему удачу и добро.

Но нельзя торопиться, тем более дедушке Хикмету.

На крыльцо соседнего древнего дома, из-под низкой притолоки входной двери выплыла хозяйка, Татьяна Ивановна. Высокая, с прямой спиной как у покойного отца, николаевского солдата. Они вместе с дочерью Ольгой, жили в доме, построенном еще им, по выходу со службы в армии после долгих двадцати пяти лет.