И зачем я всё это матери рассказываю? Побесить, наверное.

  - Погряз в распутстве, - хмыкает мать.

  Кто ещё из вас хуже.

  - А Сергей где? - спрашиваю.

  Мать поворачивается ко мне.

  - На работе. Ему, как твоему отцу, с неба не валится.

  Она берёт чашку с таким же тупым рисунком, как у меня, и отпивает бурую воду. Чай почти безвкусный, на самом деле. Окрашенная вода.

  - Учёба хорошо?

  Хорошо. Долги сдал. От сессии до сессии живут студенты - нет, не весело. Но сойдёт.

  - Пока не вылетел, - усмехаюсь я. - Держимся.

  - Нечего тебе делать с этой девочкой, - говорит мать.

  Если бы не эта девочка, я бы уже, наверное, за Гошей последовал. Хотя не стоите вы того, чтобы из-за вас летать. Славка - единственная, кто держит меня на плаву, но заставить отпустить случившееся пока не может.

  - Почему же?

  - Тебе нужна нормальная компания. Общение. Друзья, - материн голос дрожит.

  - У меня это было. Если не друзья, то уважение одногруппников. А потом Гоша прыгнул, я скатился...

  - Не смей его обвинять! - начинается истерика.

  Моя любимая часть каждого нашего разговора.

  - Ты не можешь знать, что он пережил...

  - Какая разница, если он всех нас лишил жизни своим поступком?

  Мать хватается за голову. Её плечи вздрагивают. Конечно, Гоша был её любимым сыном, а я родился непонятно зачем. Никчемный придаток. А теперь ещё и смею в чём-то Гошу обвинять.

  - Я пойду. Спасибо за чай.

  Помню, праздновали Гошино двадцатилетие. Мне было двенадцать. Учился я средне, на четвёрки - и слава Богу. Не потому, что не мог, а потому, что особого желания не было. Порыва, что ли. Гоша тогда уже был надеждой семьи, гордостью и главным материным делом. Я болтался на задворках, не слишком понимая, зачем нужен здесь. Но брата любил, тянулся к нему, он даже казался мне каким-то неземным, небожителем. Теперь-то он точно оправдывает это детское впечатление. В общем, его двадцатилетие отмечали бурно. Главный праздник семьи Риваковых, можно сказать. Понаехали двоюродные тётушки и дядюшки, троюродная сестра (нет, пусть будет кузина!) с громким именем Стелла и простецким отчеством Степановна. Стелла Степанна. О чём думали её родители? Гоша, значит, сидит во главе стола, будто царь, оглядывающий своих подданных - верных и не очень. Стелла с розовым блеском на губах и жирной тушью неэстетично ковыряет куриную ножку. Ножка потом окажется под столом, не выдержав экзекуции. Я разглядываю Гошу. Он всегда был красавцем - по мнению окружающих. Видным парнем. Это я в двенадцать страдал от припухлости и тщетно пытался втянуть в себя щёки, а потом вырос в худую девочку. Впрочем, меня устраивает.

  - Ты чего печалишься, мелкий? - спрашивает Гоша.

  Гости ржут и веселятся, а я сижу в углу на диване. В зеркальной двери напротив отражаются мои огромные, как мне кажется, щёки.

  - Я всегда такой буду? - интересуюсь я.

  Мне двенадцать, и это единственная проблема, которая меня беспокоит.

  - Какой?

  - Страшный.

  Гоша улыбается.

  - Вырастешь - увидим.

  - Я никому не нравлюсь, - ною я.

  - Мне - нравишься, - уверяет Гоша, садится рядом и треплет меня по макушке.

  У него отцовские тёмные волосы, а я - рыжий цыплёнок. И нос разрисован дурацкими веснушками.

  - Может быть, посидишь ещё чуть-чуть? - говорит мать, и я возвращаюсь в действительность.

  Смысл? Послушать твоё недовольство Славкой, которую ты толком не помнишь и не знаешь? Стать свидетелем очередной истерики из-за Гоши?

  - Боюсь опоздать в универ, - это правда.

  Я везде и всюду боюсь опоздать - после того, что случилось с Гошей.

  - Когда ты снова приедешь? - в узком коридоре ещё хуже, чем на кухне. Полумрак - и далеко не романтический - кое-как скрывает пыль и вездесущую труху. Она чувствуется даже в воздухе. Эта квартира будто застряла в прошлом - моя мать съехала отсюда в двадцать, и с тех пор ничего не поменялось.

  - Пока не знаю. Дел много.

  Дел толком нет, но я придумаю что угодно, дабы оттянуть следующую встречу.

  - Тебе совсем не хочется меня видеть? - шепчет мать.

  Надо же, какая проницательность. Я разглядываю нитку на рукаве её платья. Худую шею, впалые щёки и тоскливые глаза. Морщины на лбу. Она вся тусклая и однообразная, как сепия, поблёкшая от времени.

  Я не представляю, что ей ответить. Меня спасает звонок. Мать возится с телефоном, не попадая с первого раза в нужную кнопку.

  - Да?

  Я слышу в трубке мужской голос. Хахаль, наверное. Сейчас припрётся ещё, начнёт нотации читать, как я мать не люблю и не уважаю. Она ему всё время жалуется, как же иначе.

  - Серёжа приедет через десять минут, - говорит она, кладя мобильник на тумбочку.