- Давай я поеду с тобой, - предлагала Славка, но я отказался.

  Конечно, в метро вдвоём веселее, одному здесь вообще нечего делать, но я не хочу, чтобы Славка встретилась с моей матерью. Не хочу, чтобы она видела её такой. Опустившейся, что ли. На другую линию идти в толпе - не сахар. Люди вокруг злобные, сосредоточенные, будто утро понедельника на дворе. Впрочем, они всегда одинаковые - на работу никто не стремится, но надо. Дяденькам с электронными читалками, злобным тёткам, стремящимся искусственно себя состарить в глазах окружающих ради заветного места. Женщинам под тридцать, едва успевающим разорваться (дом - детсад - работа) тоже надо. А я еду к матери. Потом - в универ. Потом - Славка обещала прислать адрес - на встречу с Мишей. Миша - поэт, другая среда, другие люди. Другой круг интересов. Где он учится? Кажется, на журналистике. Поди, сам выбрал, не то, что я. А мне навязали - я и послушался.

  Стою, жду поезд. Кажется, веки уже слипаются от духоты. Футболка промокла, пиджак не снять - надует. Так маменька говорила. Я ей верю, и ей, и брату, особенно после того случая с мороженым. Ловлю себя на мысли, что, если бы можно было остаться у Славки до пар, я бы остался. Не поехал бы к матери. Но надо. Обещал же. Хотя возникает ощущение, что в следующий раз она точно меня не узнает.

  Ещё одна причина, по которой я не люблю метро - здесь всем до всех есть дело. Вроде бы должно быть пофиг, куча народу проходит мимо, но нет - они смотрят, разглядывают, изучают тебя, даже словно просвечивают насквозь. Это выбешивает. Это мерзко. И сколько ни говорит мне Славка, мол, какая разница, ты их больше не встретишь никогда, всё равно мерзко. Тётки смотрят с осуждением. Девицы, искусственные с головы до ног, все измалёванные и напудренные, кокетливо взирают - как там пишут в большой литературе? Из-под опущенных ресниц? Не представляю, как это выглядит на деле. Но девицы смотрят, да, а попутно ловко листают ленту в Инстаграме. Инстаграмные чики. Аж воротит. Хотя сам я грешен селфи, ничего не попишешь. Раньше был, во всяком случае.

  Остаётся одна станция. Я плюхаюсь на освободившееся сиденье под осуждающим взглядом уже другой тётки. Этой на вид лет сорок. Рано вам в старухи записываться, фрау-мадам. Телефон жужжит в кармане. Сообщение от Славки: "Доехал? На пары не опоздай". Не опоздаю, Славочка, даже раньше постараюсь умотать от матери. Думаешь, мне там засиживаться хочется?

  От метро до материной квартиры пешком минут двадцать. Сажусь на маршрутку, чтобы сэкономить время. Быстрее доеду - быстрее отмучаюсь. Дом старый, обшарпанный, в подъезде - как во французской канализации. Не то чтобы мне доводилось там побывать, но представление имею. Дверь у матери новая, выделяется на фоне соседских. Недавно заменила, боится, обокрадут. Красть особо нечего. Лучше бы деньги поберегла, хахалю не давала. Крысиная морда, только бы не столкнуться с ним сейчас. Опять губёшки подожмёт презрительно, глядя на меня. Чья бы корова... Звоню, шагов за дверью не слышно. Плотная. Мать, видимо, смотрит в глазок, мешкается, но потом открывает.

  - Паша, пришёл. Проходи.

  Не могу слышать её дребезжащий голос. Не могу. Знаешь, Гоша, наша мать умерла, когда узнала, что тебя больше нет. Спасибо, отнял последнее.

  У неё в квартире не грязно, нет, но на всём налёт запущенности, как и на ней самой. На шкафу в коридоре, на вешалке, на коврике у порога. И она сама, в зелёном платье, как будто двести лет уже прожила. И не старая ведь. Тянет ко мне свои белые худые руки, а мне противно - и от неё, и от себя. Я хочу обратно, к Славке. К её тёплой ладошке и красивому рту. Но я здесь, далеко от них, словно в другой реальности. Здесь нет ни красоты, ни тепла, ни острых коленок. Сплошные запущенность и разруха.

  - Будешь чай, сынок? - спрашивает мать.

  Я терпеть не могу это обращение. Оно напоминает мне о временах, которых больше нет. Я терпеть не могу чай, который она пьёт. Но что-то во мне не позволяет её расстраивать даже по мелочам. Она слишком много пережила. Сначала Гоша, потом неизбежный развод. Ты виноват, нет, ты виновата. И я, застрявший между двух огней. Отец со своими Венерами и полусумасшедшая мать. Отец достаточно платит мне за терпение. Мать только ноет, когда у неё плохое настроение, и молчит, когда настроение становится чуть лучше. Небогатый выбор.

  Кухня наводит зелёную тоску. Или белую - как посмотреть. Стены здесь выбелены и до половины покрыты однотонным кафелем. Потолок тоже выбелен. Пол в морщинках и царапинах, в редких хлебных крошках. Обитателям этой квартиры всё равно. В углу валяется тряпка - когда-то и она была белой, но теперь имеет грязно-серый оттенок. Стол покачивается на расшатанных ножках, скатерть заляпана редкими пятнами и местами липкая от варенья. У чашки, которую даёт мне мать, аляпистый цветок на боку и отколот кусочек. Я молчу. Наливаю чай - он булькает, слегка пузырится и принимает грязновато-бурый оттенок. Приятного аппетита. Печенье в засаленной вазочке жёсткое, но я беру одну штуку. Мармелад застыл и теперь похож на резину. Вязнет на зубах.

  - Как у тебя дела? - спрашивает мать тихим голосом.

  Отпад, мам. Особенно в твоём присутствии жизнь сразу приобретает яркие краски. Солнечный луч бьёт в давно немытое окно. Я щурюсь.

  - Нормально.

  - Так с Ярославой и общаешься? - она поджимает губы.

  Со смерти Гоши они не виделись, но мать её не любит. Дурное влияние, видите ли. Не дурнее, чем твоё, мам.

  - Общаюсь.

  Целую иногда, хочется сказать. Резвлюсь. У Славки дома хорошо, особенно когда родители с братиком уезжают. Брат её - мелкий засранец, мы друг друга недолюбливаем. Я отпиваю глоток и поднимаю глаза на мать. Её рыжие волосы, доставшиеся мне, забраны в пучок. Потускневшие и блёклые, когда-то они спускались по её спине огненной лавой. Кожа бледная, с голубыми прожилками - сколько я себя помню, у матери никогда не было веснушек. Веснушки - это вообще неблагородно, неаристократично, по-плебейски. Так считает мать. А Славке нравится. Она целует мой нос, покрытый пятнышками, а мне приятно и щекотно. Надо было всё-таки остаться сегодня у Славки и не ездить сюда. Вообще никогда сюда больше не ездить.

  - Как отец? - мать смотрит в окно.

  Притворяется, что это дежурный вопрос, интерес из чистой вежливости, но я знаю, что это не так. Я знаю, ей хочется, чтобы отец загнулся. Чтобы приполз к ней просить прощения. Банальщина.

  - Нормально, - я беру ещё одну резиновую мармеладку. - Девиц меняет. Последняя вот уже на месяц задержалась.