Егор покосился на темноволосую девушку.

  Она вполне могла бы стоять в той лодке, держа весло и указывая путь. В неопределенность и иномирие. С флейтой, из которой стекают невыразимо печальные ноты, превращаясь в мелодии, которые приносят тоску и растворяют надежду.

  - Осторожно, вот сюда.

  Включился тусклый цвет и Егор увидел множество больших коконов из грубой как шерсть Пана, бело-серой свитой нити.

  Почему шерсть пана, подумал Егор. Откуда мне знать, какая у него шерсть. И какого цвета густые космы вокруг его лица, длинных ушей и аккуратно загнутых - строго по эвольвенте,- рогов? И почему он держит в руке свою флейту, сирингу, не оставляющую равнодушной никого, кто ее слышал. Может, его подшерсток вовсе не такого цвета, как эти нити. И вообще, Паны не такие, как он них говорят. И за девушками не увиваются. За молоденькими. А вот интересно, почему так? Откуда молоденькие в таком почете? Почему, скажем, не хорошо прокачанная в фитнес-зале дамочка с хорошо сформировавшейся в борьбе за калории и зарплату фигурой, с активными интернет убеждениями, способная постоять за свое место в очереди и на пляже. С багажом опыта и знаний, повидавшая мир. А именно что неопытная, не знающая, не умеющая, но чистая, невиннвя и доверчивая девушка, которая если и целовалась по-настоящему, то только с помидором, да и то - непреднамеренно. По инициативе помидора. Вадь самые главные греческие богини - Афина, Артемида были девственницами. Не потому ли, что в невинности таится особое свойство? Особое состояние и особое понимание мира? Или это пустая и безнравственная жадность к новой вещи на витрине, еще не пользованной и оттого особо привлекательной?

  И ведь я не пил, удивился Егор. Чего ж меня так колбасит?!

  - А скажи, Клоси, - спросил он. - Почему в пифии допускались только невинные девушки? И почему даже Гестия, богиня очага, девушка с тонкими руками, заниженной линией бедер и третьим размером груди, девственна? Ведь семья, очаг - место, далекое от целомудрия и пропитанное вожделением, если не к запеченному окороку с картофелем, прильнувшему к хрустящей коричневой корочке мяса, не малосольным огурчикам, утопленным в рассоле с укропом и дубовыми листьями, так к чему-нибудь другому, не менее соблазнительному. Да и периодически закрываемая изнутри спальня супругов тоже место, далекое от воздержания и строгости. А взрослеющие подростки, которым все хочется знать, и которых распирает изнутри от этой самой строгости, от своего тела - не иначе, как основа для борьбы с плотью во имя разума и невинности. И на такую ответственную работу назначают молоденькую темноволосую девушку, которая смотрит на все происходящее или с осуждением, если она убежденная девственница, или с трудом сдерживаемой завистью. Это какие-то случайные корпоративные правила или нечто большее?

  - А ты не думал, - негромко ответила Клоси, - что отношения между людьми - не всегда только плотское наслаждение?

  Егор не ответил, думая о Партиде и не решаясь определиться со своим отношением к случившемуся.

  - Наверное, человек, который не властен над собственным телом, не интересен никому - ни людям, ни богам.

  - Согласен, тело должно быть усмирено, - вздохнул он.

  Вот чего ему недоставало этим утром и что тяготило, беспокоило и заставляло думать о совершенно посторонних вещах. Ему страстно хотелось продолжения вчерашнего!

  Эти коконы с нитями, которые рядами лежали в погребе, надлежало частью перенести дальше, а частью - выгрузить в небольшой грузовичок, который Клоси подогнала к самому входу.

  Когда набралось достаточно, девушка позвала его в машину, сема села за руль и они поехали узкой извилистой горной дорогой в долину. Мимо островков леса и голых склонов с сухой, выжженной и обесцвеченной травой.

  Это была другая дорога, не та, на которой Егор повстречал Кифареда. И привела она их к небольшому поселку и развилке перед ним.

  - Подожди меня в поселке, - сказал Клоси. - А я пока съезжу к нашему поставщику. Нет, твоя помощь пока не нужна.

  Она вывернула на развилке влево, а Егор двинулся по дороге дальше.

  Окна под длинными скатами крыш были заперты ставнями. Плескалась водой в ближайшем дворе автоматическая поливалка. И были открыты двери небольшой таверны, в которую Егор и вошел.

  Немногочисленные столики покрывали клетчатые матерчатые скатерти, а из открытой двери кухни несло запахом жареного мяса. Скудную небогатую обстановку дополняли тарелки на стенах вместо картин.

  - Калимера, - сказал он толстоватой хозяйке в простом красном платье с клеенчатым передником поверху.

  - Доброе утро, - радушно, как и все в этих краях, ответила женщина. - Что будешь?

  Кошелек, конечно же, вместе с паспортом и остальным деньгами остался в рюкзаке, во внутреннем кармане. Но зато в кармане брюк отыскалась смятая и скрученная пятиевровая банкнота.

  - Минеральной воды.

  - И все?

  - Что-нибудь сладкое у вас есть? - немного подумав, спросил Егор.

  - Йогурт с медом.

  Жуть какая, подумал Егор. Нет, чтоб предложить какие-нибудь пирожное с пышным белым и липким кремом, хрустящим безе и слоем повидла внутри. Так дают простейший йогурт, кислый причем, с ложкой меда. Национальное блюдо, однако.

  - Хорошо.

  - Полтора евро.

  Егор протянул банкноту.

  - Вот незадача, - сказала женщина. - Больше ничего заказывать не будешь?

  - Охи, нет.

  Порывшись в карманах, она ушла на кухню, долго там переговаривалась с кем-то, а вернувшись, протянула Егору две монеты.