Сауну в Великом княжестве Финляндском найти можно на каждом шагу. А  потому, когда он вытащил детей из студёного моря, то отогреть их успел раньше, чем те опасно продрогли. Им очень и очень повезло, что именно в тот момент, когда на яхте прогремел взрыв, Алекс тренировался неподалёку заплывам в холодной воде и успел добраться до них раньше, чем они вконец замёрзли и выбились из сил. После сауны, безмолвные и ссутулившиеся, дети уже отсыпались далеко отсюда.

О взрыве Велецкий сообщил местным полицейским так быстро, как мог. Но вот на дачу показаний позволил себе опоздать. Ни к чему было показывать детей здесь. Уж слишком подстроенным выглядело происшествие на «Мариетте», и слишком мало энтузиазма проявляли следователи…

Русские любят бывать в Финляндии по делу и без дела. Для нас Финляндия начинается не вдруг и не сразу, словно бы незаметно. Там, где на Выборгской стороне дачи столичных обывателей становятся реже, а ели, наоборот, чаще, внимательный путник может отыскать меж хвойных ветвей неприметную табличку «Suomi». За ней и начинается королевская дорога на Гельсингфорс. Когда финская автономия стала неотличима от независимости, город по новой моде и в дань уважения местным стали именовать Хельсинками.

Уважать финских обывателей есть за что. Вроде бы ничего не меняется за окном, когда ты въезжаешь в Финляндию из Петроградских предместий. Просто дорога становится чуть лучше. И леса чуть ухоженнее. И сёла чуть зажиточнее.

Половину финских поселений можно опознать за лесом лишь по непременной церковной луковке, возвышающейся над деревьями. И это неспроста: финн не покоряет природу и даже не соседствует с ней. Он в ней живёт, трогательно заботясь о ней – даже при том, что сам отнюдь не скатывается в лишения. Не только сёла и небольшие города, но даже и Турку, и Выборг, и самая столица Финляндии словно бы прорастают домами сквозь окрестные леса и скалы – и дома эти становятся столь же естественной частью природы.

Русские любят бывать в Финляндии – на авто ли, поездом или под парусом, в зимнюю ли стужу или трогательным северным летом. Особенным почтением пользуется Финляндия не у изнеженных, чуть ленивых и излишне темпераментных южан, и даже не у огромных, зажиточных, суровых сибиряков. Часто, по несколько раз в году любят наведываться в Финляндию северяне.

Отчего так? Вернее всего, оттого, что именно житель северных губерний, всматриваясь в суомские пасторали по обоим берегам залива, особенно остро сперва ощущением, и лишь затем разумом узнаёт и не узнаёт себя. Да, двуликая душа великоросса создана не только безудержным, властным славянским началом, но непреклонным, нечеловечески упрямым финно-угорским трудолюбием.

Но считать труженика безобидным – верх наивности! В забытой ужасной войне клич «Hakkaa päälle» сотрясал имперские шеренги, суля противнику поражение и гибель. Да и венгры, конница которых доставила много тяжких хлопот старым европейским королевствам до того, как осесть на Дунае, финнам вроде как родня.

Но ни потаённая ярость натуры, ни любование суровостью своей природы вовсе не мешают финнам любить комфорт – а словно бы даже располагают к нему. И просторны, и уютны финские жилища, а по части чистоплотности и обращения к банному плесканию финны способны дать фору, быть может, даже русским. Великоросс находит в Финляндии всё то, что так ценит в своей Родине, но вдобавок к этому и что-то ещё, невыразимое и неизъяснимое…

Вот и Александр Климентович устроился в Хельсинки с некоторым комфортом. Если от памятника Государю не идти вслед за толпой туристов к морю в сторону императорской резиденции, а прогуляться по одноимённой улице и свернуть на тракт до Турку, то через три квартала после Национального музея на углу с улицею Рунеберга и сегодня можно увидеть примечательный доходный дом. Его в середине XX века арендовал у города русский посол, сохранивший до сей поры титул «губернатора Его Величества». Впрочем, все знали, что это русское Охранное отделение снимало здесь меблированные апартаменты для сотрудников, направляющихся в столицу Финляндии – по личным ли делам, по служебным ли. Разумеется, в одной из этих квартир, занятой в октябре 1972 года майором Велецким, отыскалась аккурат между кабинетом и непременной сауной гостевая спальня, вполне просторная для двоих детей.

Укладывая Тимура и Ольгу, Велецкий по десятому кругу обдумывал одно и то же. Кто мог заминировать яхту? Кто – и, главное, зачем? А может быть и не минировали её вовсе, просто взорвались баки с топливом, а он накручивает себя, пытаясь выискать за каждой трагедией следы преступления? Кому, в самом деле, могли понадобиться эти двое? Гимназическому директору? Вздор какой-то…

Покойный работал учителем физики, если верить табелю, с самой университетской скамьи. Его супруга подвизалась преподаванием естествознания – в гимназии, по всему выходит, и познакомились. Он – из образцовых столичных мещан безупречной репутации. Она – казачка из терцев. Разве что её отец привёз себе супругу из Персии боевым трофеем в двадцатые… Но не могла же далёкая персиянская семья мстить, да и через много лет? Да ещё в Архипелаговом море? И столь жутким образом?

Мысли не давали покоя Велецкому. Когда дети уснули тревожным, неспокойным сном, он ещё некоторое время сидел в темноте и смотрел на них, словно бы пробуя на вкус новые, ранее совершенно не знакомые ему эмоции – а потом, дивясь неумолчному желанию, направился в кабинет, звонить Плещееву.

Бойкий молодой человек – а с недавних пор целый капитан Отделения по охранению общественной безопасности – сумеет расторопно выполнить несложное, хотя и хлопотное поручение нового начальника и давнего друга. Видный, исполнительный, пусть даже местами и недостаточно глубокомысленный, он не склонен к лишним вопросам, зато точно знает меру инициативе, которую способен проявить без вреда для дела.

Таким Велецкий знал его со студенческой скамьи. И пусть подделка документов дело, строго говоря, подсудное – и в особенности подсудное для человека при погонах – но сейчас-то этой подделкой он никому не вредит. И даже действует для общего блага. А главное, для блага этих детей. Почему? Этого Велецкий рационально не смог бы объяснить и самому себе, но чувствовал самым нутром, а потому был твёрдо в том уверен.

Сейчас он телефонирует в Петроград. Юра Плещеев примет его звонок даже в поздний час. Оформить усыновление задним числом не составит труда. Фамилию детям, конечно же, он даст свою, а придумать им неброскую историю и вовсе…

На столе в кабинете лежал подчёркнуто изысканный конверт. Велецкий даже запнулся у входа от неожиданности. Он инстинктивно обернулся в коридор ко входной двери, будто желая удостовериться, что запер её. Дверь, конечно, была закрыта и ничем не указывала на непрошеное вторжение.

Подполковник покачал головой, прищурившись, подошёл к столу, задёрнул шторы и аккуратно вскрыл конверт.

– Александр Климентович, Ольга называет Вас отцом, но я… Я помню отца. Если я не буду делать как Ольга, это будет для Вас оскорблением?

– Это будет поступком взрослого мужчины, Тимур. Жаль, что тебе пришлось повзрослеть так скоро.

– Но Вы не подумайте, что это от неблагодарности! Если бы не Вы, то… Не знаю, что бы случилось… Я всегда буду помнить!

– Спасибо, Тимур. А знаешь, та наша встреча стала шансом не только для вас с Ольгой…

– А для кого ещё?

– Ещё и для меня.

День Независимости 1976 года, как то свойственно всем новомодным праздникам, выдался в Охранном отделении вовсе не праздничным, хотя и по-своему оживлённым. Особенно в зале совещаний того отдела, который заведовал международным сотрудничеством и международными же расследованиями. Погоды стояли сырые и промозглые, даром что по старому стилю ещё октябрь. Однако начальник, будучи урождённым петербуржцем, да ещё и сызмальства закалённым, жары не любил, а потому отопления в угоду ему не включали.