– Дозволено ли мне будет не только помочь ему с восстановлением на службе, но и…

– Помочь, угрожать или оба разом – это уже на Ваше усмотрение, – перебил старший и безразлично пожал плечами. – Я Вас не ограничиваю. Разве что прошу не переусердствовать. Засим, – он выпрямился в кресле, показывая, что разговор окончен, – кандидатуру нашего офицера предлагаю считать утверждённой.

– Как Вам будет угодно, Мастер, – высокий джентльмен в костюме-тройке церемонно поклонился. – Значит, капитан Велецкий.

Слава неловко крался на полусогнутых ногах через темноту. Сухой воздух пах краской и строительной пылью. От этого в носу невыносимо свербило. Сердце бешено билось. Он бы с удовольствием вжался в стену, но её-то он всё никак и не мог нащупать.

Два щелчка тихих от «глушителя» выстрелов застали Славу врасплох. Он резко развернулся на звук, но зацепился за какой-то выступ на полу и завалился навзничь.

Эхо выстрелов утонуло в низком гуле вытяжки под потолком. Сразу за эхом Слава услышал глухой стук упавшего совсем рядом тела. Он задышал ещё чаще и стал машинально отползать, пятясь, пока не уткнулся спиной в какой-то ящик.

«Ну всё, – подумал Слава, пытаясь отдышаться. – Не пойду дальше, пропади оно пропадом! Делайте со мной, что хотите, господа бандиты, но сил больше нет…»

В этот момент над ним вырос чей-то силуэт.

В помещении, похожем то ли на цех, то ли на склад, горели только аварийные лампы под потолком. Тусклый красный свет мало помогал и лишь придавал зловещести всему, что ещё можно было разобрать в потёмках. Поэтому при виде силуэта Слава никак не смог с собой совладать и мгновенно отдался нахлынувшей панике.

Он инстинктивно задёргался, перебирая ногами в попытке отползти ещё дальше, но на деле только вжимаясь в ящик за спиной. Попытался закричать, но крик застрял в горле, рассыпавшись на хрип и всхлипывание. А когда силуэт молча вскинул руку с чем-то похожим на пистолет, Слава только и смог, что зажмуриться в ожидании выстрела, чувствуя, как текут из глаз не подобающие мужчине слёзы.

Но выстрел почему-то прозвучал у Славы из-за спины.

Два характерных глухих щелчка – и силуэт сначала вздрогнул с тихим вскриком, а потом кулём упал обратно в темноту.

От обморока спасло только то, что через секунду Славу уже хлестали по мокрым щекам и трясли за плечи.

– Нет времени лежать и отдаваться ужасу, Ростислав Львович! Берите себя в руки и вставайте, пока нас не настигли остальные! – шипели из темноты.

Единственный, наверное, во всей бывшей империи человек, называвший Славу по имени-отчеству, Алекс, тряс его, пытаясь привести в чувство. Слава нечленораздельно мычал что-то о том, что сил больше нет и что его можно оставить прямо здесь.

Тогда Алекс внезапно тряхнул его резко и сильно. Слава самопроизвольно открыл глаза и вытаращился в красноватый мрак. А Алекс тихо, но отчётливо произнёс:

– Друг мой, через пять минут ты либо окажешься снова привязанным к стулу с кляпом во рту, либо застреленным, либо со мной снаружи. Выбор твой невелик, но прост, не правда ли?

Слава ничего не ответил, только нащупал в темноте предложенную другом руку и дал поднять себя с пола. Алекс коротко шепнул: «За мной!» – и повёл его к выходу, неясно как разбирая дорогу впотьмах.

Они вывалились в предрассветные сумерки внезапно. У Славы даже перехватило дыхание от резкой перемены затхлости и запаха краски на влажный, зябкий от мороза воздух. От этого он снова споткнулся и едва не упал.

Дойдя до неприметного грязно-коричневого фургона, Алекс скомандовал: «Залезай!» – и рванул с места, как только Слава оказался в машине.

Через пролом в заборе, бывший когда-то воротами, они незамеченными покинули неведомую огороженную территорию. Но даже когда они направились в сторону оживлённого и безопасного шоссе, нутром Слава ещё отказывался верить, что всё позади. И от этого очень нервничал.

– А если они нас преследуют?..

– Не преследуют. Я вывел из строя их машины до того, как войти.

Алекс, напротив, выглядел спокойным, словно буддист в час шаматхи.

– А если они нас потом найдут?!

– Не найдут. На этот случай у меня тоже имеется некоторый план…

– Да как ты можешь быть так убеждён, Александр Климентович?! – не выдержал Слава.

Алекс впервые отвлёкся от дороги и пристально посмотрел ему в глаза.

– А я, знаешь ли, не убеждён, – сказал он, наконец, и снова повернулся вперёд. – Убеждённость в моей работе – верный способ проглядеть важное. Но мы сделаем то, что полагается в таких случаях: всё возможное. А посему – не беспокойся. Я в этом, если помнишь, кое-что понимаю.

Он снова глянул на Славу, но уже с усмешкой.

– А вообще, Ростислав Львович, странное дело получается! Не ты ли мне намедни, с неделю тому, упоённо расписывал: «Мне бы так – расследования, работа под прикрытием»… «Настоящая польза», «Настоящая служба»? Так вот же она, служба настоящая! А ты нос воротишь, – и Алекс озорно подмигнул.

Слава смерил его тяжёлым взглядом и слегка по-детски насупился:

– Ты, Александр Климентович, меня тоже пойми. Никак не мог знать я неделю назад, чему завидовал…

В ответ Алекс только в голос расхохотался.

Февраль 1970-го в Петрограде выдался не по-питерски благостным – слегка морозным, безмерно солнечным, и оттого немного беспечным. Это было столице в диковину. Дома на окраинах играли всеми своими красками, и даже сероватый местами центр словно бы сделался особенно ярок и праздничен.

Вместо обычной спешки и кутания в пальто от влажного, кусачего ветра люди неспешно прогуливались под ясным небом и, жмурясь, улыбались солнцу. Водители как будто уже и не так нервничали в заторах, а почти умиротворённо щурились солнечным бликам в снегу и на куполах. Пешие обыватели старались улизнуть со службы на часок пораньше, чтобы прогуляться до любимой ресторации – привычной, знакомой едва ли не с отрочества, но в такую погоду словно бы новой и особенно прекрасной. Черными стайками после постной трапезы разлетались семинаристы – те же, в сущности, школяры, но в сословном, а потому особенно приметные. Дворники с виду прилежно, но много вальяжнее обыкновенного махали широкими лопатами, соскребая снег с тротуаров. Городовые дремали на перекрёстках, а вездесущие туристы на тех же перекрёстках щебетали небуднично, с особенным возбуждением… Да, жизнь расцвела даже в мороз!

Единственным, кто, похоже, не поддавался этому настроению, был неприметный крепко сложенный мужчина в тёмно-сером пальто с коричневой кожаной папкой в руке. Он не обращал внимание ни на игру солнца с предмартовским снегом, ни на витрины дорогих магазинов, соревновавшихся в искусстве зазывания покупателя, ни на красивые старомодные трамваи, заменявшие столице подземку. Он почти бежал от Невского по Малой Морской, по-столичному раздвигая неспешно гуляющих обывателей, непрерывно бубня при том извинения, но нисколько не меняя курса.

Свернув направо, он нырнул в едва приметную арку массивного казённого здания и через минуту уже стоял во внутреннем дворе перед большой парадной. Надпись, исполненная в дореформенной орфографии позолоченными буквами на поблекшей от времени, но всё ещё роскошной табличке, гласила: «Отдѣленіе по охраненію общественной безопасности и порядка». Мужчина на секунду задержался, запрокинув голову и будто что-то припоминая. Потом хмыкнул и взбежал по лестнице в холл.

Симпатичной, но необычно крупной и широкоплечей девушке за стойкой на входе он тихо сказал:

– Добрый день, Алла Георгиевна.

– Александр Климентович! Как я рада! После стольких лет! – с улыбкой рокотнула она спустя секунду замешательства. – Его превосходительство примет Вас сейчас же! Я ему доложу, а Вы, пожалуйста, проходите на пятый, в его кабинет.