– Роза, познакомься, это наша новая соседка напротив ― пани Кунегунда.

– День добрый! ― пани Кунегунда уже летела своей ладонью к лестнице.

С неодобрительным лицом Роза опасливо скукожилась, но, несмотря на это, новой соседке удалось потрясти в своем капкане хрупкую руку девушки.

– Какую красоту вырастили! ― Кунегунда обернулась к Лидии, расхваливая её плод совместных ночных трудов с Эдуардом, и обратилась уже к самому предмету своего восхищения:

– В университет ходишь?

Роза неуверенно кивнула.

– О, это чудесно! Мой сын Матеуш закончил два года назад и теперь работает тут с отцом в Швейцарии. Только летом к ним приезжаю, ― Кунегунда на мгновение приуныла, погрузившись в мысли о разлуке. Чтобы поберечь свои барабанные перепонки, никто не стал уточнять, почему бы ей тоже не переехать сюда насовсем.

– Это очень печально, но я думаю, вы хорошо проведете этот отпуск вместе, ― заключила Лидия и, выпроваживая гостью взглядом, скрестила руки на груди.

– О, спасибо, пани Лидия, Вам тоже хорошего отдыха в этом чудесном уголке! ― щеки Кунегунды приподнялись в улыбке, и, одной ногой уже ступая за порог, она мечтательно произнесла, ― У нас есть сыночек, у вас доченька…

Кунегунда с настораживающим намеком задвигала бровями.

Лидия, нахмурив брови, в недоумении отвела назад свою шею, как гусыня, а Эдуард так сжал сыр в своей пылающей ладони, что бедный «Эмменталь» наверняка превратился в плавленый сырок.

Увидев недобрые выражения их лиц, Кунегунда поспешила пояснить:

– Прошу прощения за мой недалекий немецкий, возможно, я сомнительно выразилась, но, думаю, молодежь обычно скучает на природе, и им будет веселее вместе.

Брови Эдуарда и Лидии в недоверчивом понимании расслабились. Никто возражать больше не стал.

– Как знать, Кунегунда, как знать…― Лидия задумчиво покачала головой и с силой захлопнула за гостьей двери.

Кунегунда, уже отдаляясь, оглянулась и крикнула новым соседям:

– Заходите на рассольник с галушками и квашеную капусту!

Лидия беззвучно лежала на подушке, повернувшись каменным лицом к потолку. Эдуард, затаив дыхание и закутавшись одеялом до ушей, рассматривал профиль жены. Какое-то внутреннее беспокойство заставило его поднести два пальца к её ноздрям.

Но в следующую секунду их обдал слабый поток теплого воздуха. Мужчина выдохнул не то с облегчением, не то с сожалением и отдернул пальцы. Пытаясь отогнать странные мысли, Эдуард помотал головой на подушке, отвернулся от Лидии и аккуратно встал с постели. Он опасливо оглянулся, чтобы проверить, не разбудил ли её, но жена по-прежнему застывшей статуей усопшей девы покоилась на ложе.

Мужчина осторожно вытащил из прикроватной тумбочки спутниковый телефон и легкими шагами вышел на балкон в одних серых трусах-брифах от Calvin Klein, не желая лишний раз топать через всю спальню к комоду за одеждой.

Прохлада раннего утра скользнула по его неприкрытому телу, и Эдуард непроизвольно дернул плечами. Он завернул за угол, чтобы дальнейшие его действия были как можно меньше слышны и, опершись руками на перила, набрал телефонный номер.

– Доброе утро, господин Ротенгоф, директор департамента правого обеспечения Хенрик Гуивер, слушаю?

– Здравствуйте, Хенрик, как там идут переговоры с «Юпитер-корпорейшн»?

– М-м-м, ― голос Хенрика виновато замялся, ― боюсь, с этим придется подождать, господин Ротенгоф, Катахреза отказывается передавать нам права на ускоритель…. Он требует проведения патентного исследования…

Эдуард с досадой сжал перила и челюсти так, что первые еле слышно жалобно заскрипели, а мышцы челюсти напряглись, создавая рельеф сердитости на его лице. Мужчина совершенно забыл о том, что окруженный прохладой раннего утра он стоит на своем балконе в одном нижнем белье.

– Неужели этот гнусный мошенник всерьез рассчитывает выиграть в суде? ― Ротенгоф необдуманно ударил кулаком по перилам.

– Я понимаю, господин Ротенгоф, ваше недовольство, мы будем стараться…

– Недовольство?! Я в ярости Хенрик! Я пятнадцать лет положил на разработку ускорителя для получения антиматерии! Мне бы хотелось при жизни проверить его эффективность. Я готов платить этому подлому черту деньги, сколько угодно, только бы начать, наконец, строительство аннигиляционных двигателей! Они цель всей моей жизни! Это должен был быть прорыв в проектировании космических кораблей…

– И будет, господин Ротенгоф, нужно только собрать все доказательства вашего авторства разработок и отправить суд…

– Так отправляйте! Чего вы медлите, Хенрик? Я отлучился на месяц, поручив вам руководство патентным спором от нашей кампании, надеясь, что вы сможете решить эти проблемы! Мне нужно каждый раз вам напоминать о ваших обязанностях?

– Эд? ― заспанный осуждающий голос, доносящийся со спины Эдуарда, раскатился дрожью по всему его телу. Он ненавидел, когда его называли «Эд».

Мужчина вздрогнул и обернулся. В дверном проходе обтекаемая занавесками в своей длинной сорочке со всклокоченными волосами и недобрым взглядом стояла Лидия, скрестив руки на груди.

«Эд, ты шумишь и мешаешь мне спать!

Эд, ты же обещал никакой работы в этот уикенд!

Эд, почему ты стоишь полуголый на балконе! Соседи смотрят!» ― таилось в её укорительном «Эд».

В телефоне Хенрик продолжал что-то лепетать в свое оправдание, но Эдуард его уже не слушал.

– К концу недели все документы по разработкам нашей компании должны быть собраны и отправлены в патентное бюро, всего доброго, Хенрик, ― необычно тихим и ещё более низким голосом Эдуард быстро проговорил в телефон и повесил трубку.

Лидия шумно втянула ноздрями воздух и покачала головой.

– Надень штаны, не срамись! ― сказала она только и скрылась приведением в тумане занавесок.

Эдуард опёрся локтями на перила и закрыл лицо руками, на несколько секунд выпадая из мира.

– Доброе утро, господин Ротенгоф! ― идущая по тропинке Кунегунда радостно махала ему какой-то тряпкой.

Мужчина ответил ей сдержанной нелюбезной улыбкой и поскорее скрылся за занавеской, недоумевая, куда она намылилась в такую рань.

Как только Роза поняла, что её сознание отошло от сна, она вскочила и схватила листок и карандаш, которые были заранее положены на тумбочку. Чуть меньше десяти секунд она восстанавливала в голове некую логическую последовательность и написала на маленьком квадратном листе: «Поглощение».

Она отбросила карандаш в сторону и долго смотрела на сочетание букв, складывающихся в слово. Нужное ли слово она выбрала? Нужные ли буквы? Достаточно ли они отражают сущность той мысли, что с каждым мгновением неумолимо меркла в её сознании? Теперь уже поздно…

Суть улетучилась бесследно, и вот уже эти буквы кажутся ей чужими и ничего не значащими. Как неузнанная мелодия, которая утихла на самой желанной ноте, и не найти, не вспомнить её никогда.

Роза взяла в руки другие маленькие квадратики с не менее сомнительными заметками. Она перебрала их как игральные карты в руках, однако они не помогли побудить подсознательную память к работе.

Это омрачило её душевное состояние. И, хотя со стороны она всегда казалась такой, её редко что-либо действительно расстраивало. Девушка, скорее, была равнодушной к окружающей жизни, но вот что действительно приводило Розу в отчаяние, так это несовершенство человеческого сознания.

Во сне Розе казалось, что она знает и понимает такие вещи, которые невозможно описать при помощи изобретенных человеком знаковых систем: цифр, формул, букв. Буквы были наиболее субъективными, поэтому, может, она и использовала их, поскольку после непостижимых, неконтролируемых информативных процессов в её мозге, оставались лишь ощущения. Для выражения не хватало цифр, формул, а слова всегда казались не самыми подходящими. Но это все, что было у Розы.

Она вздохнула, продолжая перебирать в руках свои записи. Ей удалось уже разгадать две, придет время, и ясность обретет каждая из них. Все они сложатся в единую картину сущности. Так верила Роза.