– Манипулировать?

– Я понимаю, о чем ты подумал, но нет. Это ближе к НЛП, чем к гипнозу как таковому. А вот современные эльфы ограничены правилами, законами, алгоритмами работы и боятся отступать от привычных рамок.

– А выводы он какие делает? Может, у эльфов после достижения трехсотлетнего возраста в мозгу что-то перещелкивает, и весь накопленный опыт перестает быть ограничителем? Слишком мало статистики. Нужно сделать аналогичную проверку лет через сто и посмотреть на изменения в поведении.

– Согласна, – Ирина встала и налила в чайник воды. – Будешь еще чаю? Даже забавно, что одна из ключевых рас нашего мира так мало изучена. В отличие от оборотней.

– Людям нужно было не останавливаться лишь на Красной неделе и пойти дальше. Как с нами. Признать эльфов неразумными и изучать на них анатомию, физиологию и прочие науки, – Алексей повысил голос, и Ирина шикнула на него:

– Тише, мальчишки уже спят. Эх, а ведь если бы мы тогда с тобой не встретились, я бы уже была знаменитым археологом, изучала бы доисторические косточки…

– Да-да, и нашла бы отсутствующее звено между людьми и эльфами. Ируш, ты же прекрасно знаешь, что девяносто процентов работы археологов – это пыльные архивы, глиняные черепки крайней степени изношенности и много-много бюрократии. Чтобы собрать средства на недельную поездку, нужно полгода обивать пороги руководства и спонсоров, доказывать необходимость каждой мелочи в смете, а потом еще год оправдываться, почему ты за этот срок не нашла какую-нибудь костяшку, переворачивающую мировые представления об эволюции.

– Но помечтать-то я могу. Ты только представь меня в кожаных штанах, высоких сапогах и широкополой шляпе, – Ирина встала в гордую позу и изобразила удар кнутом.

– Скорее, нужно представить тебя в сером от пыли комбинезоне, согнувшуюся в три погибели в заплесневелом подвале, всю в паутине и грязи, – рассмеялся Алексей.

– Посмотри, как тебя испортила адвокатура! Ни капли романтики не осталось.

– Это точно. – Алексей устало потер лоб. – Ладно, пойдем спать. Я ужасно вымотался. Завтра нужно позвонить Стану, узнать, как у него дела.

Ставить свою жизнь во главе всего. Свои интересы превыше других. Свое мнение… Как быстро таким образом можно скатиться до полного эгоизма?

Меня воспитывали не так. Мама часто говорила: «А что скажут люди?», «Что подумают соседи?», «Веди себя правильно», «не по-людски», «чтоб не хуже, чем у других». Существует определенный порядок, как нужно прожить свою жизнь, от А до Я: закончить школу, поступить в университет, устроиться на работу и не уходить с нее до пенсии. Одеваться как все, смотреть то же, что и все, думать так же, как и все. Для каждого возраста есть своя «правильная» одежда, в сорок лет в джинсах уже ходить нельзя, после тридцати нужно выкинуть сарафаны и юбки выше колена, к семидесяти подобрать платочек на голову. Выделяться из толпы – нельзя. Всегда здороваться, даже с теми, кто тебе неприятен. Грубить – нельзя, вот стукнет пятьдесят – тогда и можно начинать ругаться.

А теперь какой-то оборотень девяти лет от роду говорит мне, что можно жить и по-другому? Что я не обязана была поступать в Педагогический университет. Что могла не подписывать этот проклятый контракт. Что могла не стараться так сильно во время учебы, а вместо этого гулять по городу и открывать интересные места, как тот же Экстрим. И вроде бы я только начинаю жить, мне всего двадцать два года, впереди…

А впереди двадцать лет работы. На одном и том же месте. С одними и теми же детьми. Без перемен. Без изменений. Без надежды.

Я все еще держала его за руку, но после этих мыслей мне захотелось расплакаться, ударить его и вернуться в блаженное тепло неведения, в состояние небытия, в немыслие, которое предлагал мне Натан.

Разве быть зомби так уж плохо? Если все уже распланировано, если нет возможности отступить, то почему бы не упростить себе жизнь и не отказаться от мыслей и стремлений вовсе? Люди годами кастрируют мозги, глушат себя однообразной музыкой, крикливыми передачами по телевизору, тупыми фильмами и попсовым чтивом. Учатся избегать раздражающих ум разговоров, останавливаясь лишь на эмоциях. Подбирают подходящий круг общения, чтобы можно было общаться без напряжения, на автомате. А мне предлагается это сразу и бесплатно. Как щелчок пальцев. И наступит бесконечное приятие мира. И все станет правильно.

Так зачем же я трепыхаюсь?

Ах да, это же не совсем я. Это все он. Он не дает мне провалиться в эту бездну, удерживает на самом краю. И за это я его ненавижу.

– Недавно я увидел кое-что, что заставило меня засомневаться в собственной картине мира, – негромко сказал он.

А меня заставляешь сомневаться именно ты. Как ты мог? Как ты мог влюбиться в человека? Это тоже не вписывается в нормы.

– Среди обычных подростков, прогуливающих школу и курящих в подворотне, я увидел эльфа.

И вокруг парили маленькие зубные феи с папиросами. В зубах. Зубные феи с папиросами в зубах.

Я отодвинулась от него подальше, скрестила руки на груди и уставилась в окно. Но это не помогло. Стан продолжал рассказывать про странного эльфа, который живет вне семьи, на улице и вроде как развивается в несколько раз быстрее. Как ни странно, эта история меня заинтересовала. С учетом моих новых знаний об эльфах и эльфийских детях существование такого ребенка выглядит сомнительно, да еще и его скоропалительное исчезновение сразу после знакомства со Станом…

Может быть, это был какой-то розыгрыш? Попытка отвлечь оборотня от меня? Взяли эльфа лет ста с особенно юной внешностью, чуть подгримировали, научили, как действовать и что говорить, и выпустили на улицу. И хотя не было гарантий, что Стан его заметит и заинтересуется, но эльфы могли продумать несколько вариантов их случайного столкновения.

Хотя зачем выстраивать такую сложную схему? Ради меня точно не стоит. Может, была еще какая-то цель? Я поделилась этой мыслью с оборотнем, и тот серьезно задумался. Потом потер лоб и сказал, что не видит смысла в подобном розыгрыше. Это ведь нужно научить тех человеческих мальчишек, оборудовать подвал. Слишком много труда и вложений ради какого-то мелкого полицейского. Это настолько бессмысленно, что проще все же поверить в бездомного эльфа.

И мы замолчали.

А автобус все ехал и ехал, подбирая и высаживая людей на редких остановках с названиями деревень. Дорога казалась бесконечной. Когда мы приедем? И куда?

Меня вдруг прошиб пот. Куда же я еду? Из общежития меня выписали. К Натану, несмотря на свои рассуждения, я ехать не хотела, потому что это тупик. Полная капитуляция. А к Стану… Я хотела переехать к Стану, но это было так давно, и слишком много всего произошло.

Я посмотрела на оборотня и забыла, что хотела сказать. Все-таки он тоже не железный. Эти несколько дней вымотали его сильнее, чем я думала. Он сидел, слегка откинув голову назад и прикрыв глаза. Волосы растрепались, и некоторые пряди смешно торчали в сторону, от этого Стан казался более юным и беззащитным, беспомощным.

Теплая волна любви и нежности захлестнула меня, и ужасно захотелось его обнять, положить его голову к себе на колени и тихонечко мурлыкать колыбельные.

Я потянулась было к нему, но резко отдернула руки. Что это такое? Что за материнские чувства по отношению к взрослому парню? Это тоже результат воздействия Натана?

Стан ощутил мои движения, открыл глаза:

– Что-то случилось?

– Нет, – пробормотала я, – я просто… я думаю, где теперь буду жить. Может, Крис согласится принять меня?

– Крис живет с родителями, и у нее еще двое братьев, – он немного помолчал и тихо спросил. – Я тебе настолько неприятен?

- Нет, – отвернулась я к окну. – И да. Мне кажется, что лучше бы нам пока поменьше видеться. Возможно, тогда у меня что-то уляжется в голове.

Он рассмеялся с горечью в голосе:

- Знаешь, я сделал всего лишь одну ошибку с тобой. Всего одну. Не стоило мне подстраиваться под людскую скорость и восприятие. Нужно было сразу хватать тебя в охапку и перевозить к себе. Но я умею делать выводы. Поэтому нет, я не согласен. Пусть лучше ты будешь ненавидеть меня, зато под присмотром. Я буду тебя отводить на работу и присутствовать на лекциях Натана, сам отведу к психотерапевту и буду отслеживать изменения. Так что ты едешь ко мне.