Эвелина ощутила, как ужас липкими щупальцами проникает в сердце. Зиглинда тяжело вздохнула.

— В общем, не буду вдаваться в подробности, но Курт хочет ему отомстить. Я бы и сама с радостью наказала этого ублюдка, но мы не можем ничего сделать. У него слишком высокие покровители в Сан-Матеусе и на материке.

— Я поеду к предстоятельнице Корнелии, — твердо заявила Эвелина. — Она должна нам помочь, ведь лишь благодаря Курту ее город не захватили мятежники.

— Можете попытаться, но у нас слишком мало доказательств.

— Я поговорю с Петрусом, он что-нибудь посоветует.

***

Эвелина вернулась домой и прямиком помчалась к Курту. Его комната в резиденции напоминала узкий пенал. Вдоль стены разместились шкаф и узкая кровать, а в оставшемся проходе нельзя было даже разминуться.

Постель была аккуратно застелена, а на ней лежал раскрытый дорожный мешок. Курт укладывал в него свои пожитки.

— Курт, куда ты собрался? — взволнованно спросила она.

— Это неважно! — коротко ответил тот, не прекращая своего занятия.

— Это важно, Курт! Ты хочешь убить майора Германа?

Он вздрогнул и резко обернулся к ней.

— Откуда ты знаешь?

— Зиглинда рассказала мне об этом.

Курт закатил глаза и тяжело вздохнул.

— Да. Я хочу убить его.

— Но, Курт! — с отчаянием в голосе воскликнула Эвелина. — Если ты убьешь его, то тебя казнят!

Тот прислонился затылком к стене и на миг прикрыл глаза.

— А если я не убью его, то… нет, ты не поймешь…

— Не пойму что?

— Я не хочу об этом говорить!

Эвелина умоляюще заломила руки.

— Пожалуйста, Курт, я не хочу, чтобы тебя казнили!

Курт судорожно сглотнул и сбивчиво заговорил:

— Пойми, Гринблад, я двадцать лет мечтал достать этого ублюдка. Все это время он скрывался от меня, но сейчас я точно знаю, где он прячется. Если я этого не сделаю, то не смогу жить дальше!

Он отвернулся от нее и с мрачной обреченностью продолжил складывать вещи в мешок.

Эвелина шмыгнула носом.

— Может, есть другой способ ему отомстить? Давай я поговорю с Корнелией и попрошу ее арестовать Германа.

— Это не сработает! — отрезал Курт. — Слишком большие шишки за ним стоят.

— Может быть, Петрус сумеет нам помочь? Пожалуйста, Курт, давай поедем в Сан-Матеус и поговорим с предстоятельницей! Дай мне шанс помочь тебе.

Несколько секунд он обдумывал ее предложение, затем сказал:

— Хорошо. Спасибо тебе, Гринблад.

***

— Послушай, Корнелия, перед тобой стоит человек, благодаря которому ты все еще жива и правишь своим городом! — произнес Петрус своим глубоким бархатным голосом, стоя перед троном предстоятельницы Корнелиию

Та виновато развела руками.

— Я все понимаю, но ничем не могу вам помочь. У вас нет веских доказательств того, что Герман был замешан в заговоре. Я не могу просто схватить его по голословному обвинению!

— Все понятно, — резко перебил ее Курт. — Идемте, здесь нам делать нечего!

— Погоди, Курт, — Петрус мягко поймал его за рукав. — Корнелия, ведь всегда можно найти обходной путь! Что насчет Ордена Света? Они могут средь бела дня схватить любого человека на улице и сжечь по обвинению в ереси. И никто не посмеет задавать никаких вопросов!

Корнелия недовольно поджала губы.

— Во-первых, Орден Света создан для того, чтобы защищать нашу веру, а не служить инструментом мести. А во-вторых, он мне не подчиняется!

— Да брось, Корнелия. Ты всегда можешь с ними договориться, я же знаю!

— Нет, Петрус, это исключено!

Священник хитро прищурился:

— Что ж, раз так… придется кое-кому рассказать о твоей привычке… пососать перед сном… леденец. Кстати, когда ты последний раз надевала свой зеленый плащ?

Эвелина с Куртом недоуменно переглянулись: «Что он несет?»

Предстоятельница побагровела.

— Так вот, значит, как ты заговорил, старый лис? Все плетешь свои коварные интриги?

Петрус развел руками.

— Все ради общего блага, Корнелия. Тебе же будет спокойнее, если ты избавишься от предателя. Кто знает, что он еще замышляет.

Корнелия глубоко задумалась.

— Хорошо, Петрус, будь по-твоему.

***

Лобное место в Сан-Матеусе заполонила разношерстная толпа, пришедшая поглазеть на казнь. Горожане жевали уличную еду, болтали о всякой ерунде, прикладывались к бутылке, ковыряли в носу. Чужая смерть была для них обыденным развлечением, скрашивающим серые будни наряду с выступлениями скоморохов и уличных музыкантов.

На высоком помосте в центре площади были сложены вязанки дров и пучки соломы, а в центре возвышался столб, к которому был прикован майор Герман. Он был бледен, как мел, губы дрожали, а по подбородку стекала слюна.

Он не мог понять, как же так получилось. Он ведь все продумал! Он с самого начала скрывал свою лояльность Торстену. Крысиное чутье подсказало ему держаться подальше от центра событий, чтобы можно было отступить в том случае, если что-то пойдет не так. Он скрывался на заброшенном складе и ждал подходящей возможности сбежать с острова, но однажды ночью за ним пришли люди в остроконечных колпаках и бросили его в тюрьму.

Когда Герман узнал, что его обвиняют в ереси, он вздохнул с облегчением. Это должно быть какая-то ошибка, и его скоро выпустят! Но его все не выпускали… А сегодня — его вывели на площадь и зачем-то привязали к столбу! Герман частенько не без удовольствия наблюдал, как на этом столбе корчилась в огне очередная жертва безумных инквизиторов, но никогда не предполагал, что сам когда-нибудь окажется на ее месте. В его душе теплилась надежда, что это какая-то нелепая шутка, скоро все выяснится и его отпустят. Они не посмеют просто так сжечь его — прославленного Германа — как какого-то жалкого аборигена!

Палач в красном колпаке с прорезями для глаз принялся поливать поленья зажигательной смесью — чтобы лучше горело! Майор отчаянно замотал головой, не веря в происходящее. Его крысиные глазки бессмысленно забегали по собравшейся толпе, пришедшей посмотреть на казнь. ЕГО казнь!

Внезапно Германа как будто пронзило молнией. Он с поразительной четкостью увидел льдисто-серые глаза, пристально смотревшие на него. Майор узнал эти глаза, глаза дерзкого щенка, который давно должен был сдохнуть, но выжил, превратился в матерого волка и пришел по его душу! Дыхание перехватило, а все нутро сковал могильный холод. Липкая жижа страха заполнила его до краев. Он внезапно осознал, что ему пришел конец, и обмочился от ужаса.

Курт смотрел на Германа. Вокруг бесновалась толпа, но он ничего не видел и не слышал. Он стоял лицом к лицу с самым страшным кошмаром своей жизни. Он был сейчас далеко от Сан-Матеуса, далеко от Лобного Места, далеко от бушующей толпы — он был в душном вонючем бараке своего прошлого. Курт до сих пор боялся Германа, даже прикованного к столбу на эшафоте. Дикий иррациональный ужас парализовал его тело, не давая ему отвести взгляд от лица майора, от его блестящих крысиных глаз.

Курт почувствовал, что задыхается. Мутная склизкая волна прошлого вновь захлестнула его.

Скрип двери. Свет фонаря. Стук сердца. Тяжелые шаги. Холодный пот. Рука на плече… Боль. Стыд. Ненависть… Кровь.

Палач поднес факел, и солома ярко вспыхнула. Гудящие, синеватые языки пламени побежали, зазмеились, принялись облизывать бревна, вначале нежно, потом настойчиво. Те, словно нехотя, загорелись. Герман почувствовал, его как ступням стало тепло, потом жарко. Он попытался поджать ноги, но они были крепко прикованы к столбу.

Ледяные глаза пристально следили за ним. «Это он все подстроил!» — внезапно понял майор.

Пламя разгоралось. Ногам стало невыносимо горячо.

— Нет! Прекратите это! — закричал Герман.

Курт смотрел на Германа. Неотрывно, пронзительно, впитывая глазами его боль, наслаждаясь его ужасом, упиваясь его страданием. Боль, страх, бессилие, жгучая ненависть, презрение к самому себе — все это сейчас сгорало на костре вместе с ним, уносясь к черному небу клубами раскаленного дыма.