То, что с ним делали, выходило за все рамки человеческого понимания. Он не верил, что это происходит с ним. Это было чудовищно, жутко! Разум просто отказывался в это поверить! И все это происходило на глазах у его новых сослуживцев! Почему они не вмешаются, почему не остановят это безумие?

Когда все закончилось, Герман ушел, а Курт кое-как натянул портки и сполз на заплеванный пол, тяжело привалившись к стене. Его сковало тупое оцепенение, а голова гудела, будто каменная. То, что с ним сделали, считалось самым страшным унижением для мужчины. Ниже падать было некуда!

Эта ночь сломала всю его жизнь.

— Курт! Очнись, умоляю тебя! — как будто издалека до него донесся голос Эвелины.

Курт вздрогнул и открыл глаза. Он сидел на хлипких нарах в вонючем бараке, а перед ним стояла она и держала его за руку.

— Гринблад, прости. Мне нужно взять себя в руки! — выдавил он и тяжело поднялся с койки.

— Курт, давай уйдем отсюда! Мне страшно! — взмолилась она.

— Да… ты права. — Я, похоже, не в том состоянии, чтобы продолжать расследование. Мы передадим дело Зиглинде.

Они спустились на первый этаж и направились к выходу. Вдруг внимание Курта привлекло висящее у двери объявление.

«Приказ о проведении ночной муштры крайней степени

Всем новобранцам, получившим данный приказ, явиться на ночную муштру рядового Вильгельма.

Явка обязательна.

Сбор будет проводиться в 22:00 на лесной тропе к северу от лагеря.

Те, кто не явится, также пройдут через муштру».

Когда он прочел листовку, его лицо окаменело, а к горлу подкатила тошнота.

Первая муштра «крайней степени» навсегда врезалась в его память. Герман приказал бить голыми руками. Вначале били слабо, не решаясь убить человека. Но солдат никак не хотел умирать. Кровь лилась из носа, рта и глаз, лицо превратилось в сплошное месиво, но он раз за разом пытался подняться на колени. Чтобы прекратить этот кошмар, начали бить в полную силу. Кто-то, а может и сам Курт — он не помнил, все сливалось в кровавое марево — схватил булыжник и ударил жертву в висок. Парень завалился на бок, но был все еще жив, продолжая надсадно хрипеть. Кто-то, а может и сам Курт, начал прыгать у него на голове, чтобы размозжить череп. Голова раскололась с громким хрустом, как перезревший арбуз, глаза вылезли из орбит… Несчастный давно уже был мертв, превратившись в окровавленный кусок мяса, но рекруты, никак не могли остановиться. Они продолжали пинать безжизненное тело, пока Герман плеткой не разогнал их в разные стороны. Курт помнил, как потом долго блевал в кустах, а треск лопнувшей головы до сих пор снился ему в кошмарах.

Курт повернулся к Эвелине.

— Гринблад, возвращайся в наш лагерь!

Она удивленно вскинула брови.

— А ты?

— Я останусь!

— Но почему?

Он указал ей на объявление. Эвелина прочитала его и ее глаза наполнились слезами.

— Бедный Вильгельм! — всхлипнула она. — Он погибнет из-за меня!

— Я должен спасти его, — твердо заявил Курт. — Если парень умрет из-за нас, я никогда себе этого не прощу!

— Но что ты сможешь сделать? Один против всех!

Он повернулся к ней, и в его глазах она прочла отчаянную решимость, граничащую с безумием.

— Когда то я тоже так думал… И всю жизнь себя за это проклинаю! Мне плевать на все, я должен попытаться!

— Я с тобой! — заявила она.

— Как хочешь, — устало ответил Курт. У него не осталось никаких сил отговаривать ее. Если они оба погибнут — значит так тому и быть!

Они вышли во внутренний двор и начали осторожно пробираться между деревянными постройками, тентами и заборами, стараясь не напороться на часовых. Курт не хотел лишних жертв, но встань кто у него на пути — убил бы не раздумывая! Сейчас все его существо было подчинено одной цели — спасти Вильгельма, спасти новобранцев, спасти самого себя!

По прихоти капитана, ночная муштра не всегда ограничивалась одними побоями. Иногда он приказывал рекрутам изнасиловать жертву, и они подчинялись. Так что им всем, и Курту в том числе, приходилось бывать не только жертвой, но и палачом. Нравилось ли ему это? В том бесконечном кошмаре, в котором он жил, не существовало понятия «нравится, или не нравится», там было лишь понятие «или ты, или тебя».

Курт снова начал проваливаться в пучину жутких воспоминаний, погружаться в свой персональный ад. Он плохо соображал, куда идти и Эвелине приходилось самой искать дорогу. Она не была в этой части лагеря, поэтому ей было сложно ориентироваться в незнакомой обстановке. Курт побывал здесь во время «экскурсии», но сейчас от него было мало толку. Его взгляд был стеклянным, застывшим, тяжелое дыхание со свистом вырывалось из горла. Он шел за ней и ничего перед собой не видел, ей приходилось тащить его за руку, чтобы он не спотыкался о каждый камень и не натыкался на каждый столб.

В ту ночь рекруты крепко спали на своих койках, отупев от дикой усталости после изматывающей тренировки. Вдруг раздался скрежет ключа в замочной скважине. Новобранцев не смог бы разбудить и пушечный выстрел, но этот тихий звук моментально вырывал их из самого глубокого сна.

Герман был пьян. Он ввалился в барак, едва стоя на ногах. Все знали, что в таком состоянии он долго не может кончить, а значит, экзекуция будет длинной. Он сразу направился к Курту, стащил его за шиворот с койки и швырнул к стене.

— На колени, щенок!

С соседних нар послышался вздох облегчения. Курт! Не они! Хищник выбрал свою жертву и на время оставит их в покое!

Герман расстегнул штаны:

— Соси! — приказал он.

Курт плохо помнил, что случилось потом. То ли радость «товарищей», от того, что выбрали не их, то ли причиндалы Германа, болтающиеся перед носом, заставило что-то щелкнуть в его мозгу. Слепая ярость зверя, загнанного в угол, захлестнула его. Он не помнил, как схватил стул и опустил его на голову Германа, помнил лишь, как очнулся, тяжело дыша, с окровавленной деревяшкой в руках. Его держали четверо, а капитан, хрипя, отползал к двери, оставляя за собой кровавый след.

На следующее утра Курта под прицелами ружей вывели в лес позади лагеря. Герман тоже был там. У него недоставало нескольких зубов, правая рука висела на перевязи, а нос скрывался под толстой повязкой. Курта заставили рыть себе могилу.

— Копай, ублюдок! — гнусаво бормотал капитан. — Сегодня тебе предстоит долгая ночка! Тебя убьют не сразу, не надейся! Сперва тебя выебут всем отрядом, а потом я лично тебя выпотрошу.

Курт стоял на коленях и рыл землю голыми руками, отбрасывая в сторону слипшиеся комья. Черная грязь налипала на пальцы и забивалась под ногти. Ему было все равно. Не осталось ни мыслей, ни чувств. Он ведь уже мертвец. Осталось еще немного потерпеть, и все будет кончено. Не будет больше ни боли, ни страха, а только темнота и покой…

…Когда дверь карцера распахнулась, он даже не поднял головы: «Вот и все!» — подумал он.

— Эй, парень, ты живой?

Он никак не ожидал услышать женский голос: «Женщина? Здесь? Я что, уже умер?».

Курт удивленно взглянул на вошедшую.

— Капитан Зиглинда, — представилась она. — Ты свободен!

Северные ворота лагеря, ведущие на лесную тропу, оказались незаперты. Курт и Эвелина неслись по ней, не разбирая дороги. Луна скрылась за тучами, и им пришлось пробиваться на ощупь, постоянно натыкаясь на густые заросли шиповника. Острые колючки цеплялись за одежду, царапали руки, но они не обращали на это внимания. Нужно было торопиться. Муштра началась полчаса назад, и Вильгельм, возможно, был уже мертв.

В элитном лагере Курт жил как в тумане, ни о чем не задумываясь. Чтобы не сойти с ума, его сознание воздвигло глухую стену, через которую почти не проникала отвратительная реальность. Перед ним стояла одна лишь цель — выжить любой ценой.

После перевода в отряд Зиглинды, его разум постепенно прояснялся, и он начал осознавать всю мерзость того, что делал он, и того, что делали с ним. Примерно через неделю после освобождения он сидел на краю оврага за стенами лагеря и вертел в руках пистолет. Свинцовое небо нависло над землей, а ветер трепал порыжевшие клочья травы, едва прикрывающие глинистую почву. Курт поднес пистолет к виску. Раздался выстрел. Оружие мощным ударом выбило из руки. Он схватился за ушибленную кисть и ошеломленно оглянулся. Сзади стояла Зиглинда с дымящимся стволом. Она подлетела к нему и начала яростно хлестать его по щекам.