– А где Сашка?.. – хриплю.

– Поднимается, ёпт.

– А Кудрявый?..

– Дома спит. – Игорь, наконец, выпускает меня.

– Как обычно. – Оправляю на себе форму.

Подбегает лучезарный Саня.

– Димон! – кричит он, выхватывая телефон из кармана. – Давай сюда!

Друзья обнимают с обеих сторон, Саня вытягивает руку с телефоном и запечатляет момент.

Уезжаю из осени – в зиму. Грузовой Урал скачет по замёрзшим кочкам, везёт с вокзала – уже не родного – в часть. В кузове на лавках трясутся два десятка новобранцев. Офицеры курят, отодвинув шторку. В просвет пытаюсь разглядеть незнакомый город, но там лишь темнота и мелькание жёлтых фонарей.

Заезжаем в ворота. Офицер командует выходить.

Спрыгиваю – под ногами скрипит изморозь.

– Становись, – говорит офицер.

Встаём.

– Майор Кошев, – устало представляется он. – Ко мне обращаться – товарищ майор. Налево, шагом марш.

Заводят в казарму, поднимают на второй этаж. Кошев стучит в металлическую дверь, единственную на лестничном пролёте. Никто не отзывается. Тогда нажимает на кнопку звонка. Дверь, лязгнув, приоткрывается. Кошев толкает её и заходит.

– Товарищ майор! – орёт кто-то изнутри. – Учебная рота в составе тридцати двух!..

– Принимай новых, – говорит Кошев.

Заходим в дверь. Майор кивает низенькому нерусскому солдату (то ли офицеру, то ли сержанту, не разобрать), говорит:

– Командуй.

– Становись на малом проходе! – орёт низенький. – Спиной к оружейной комнате! Сумки на пол! Раскрыть!

Повинуемся.

– На пол перед собой всё выложить! Несессеры с собой!

Когда сумки оказываются пусты, низенький достаёт телефон, фотографирует и зовёт какого-то каптёра. Прибегает лысый солдатик в одном нательном белье. Выслушав команду, начинает сортировать наши вещи по принадлежности.

– Готовиться ко сну! Напра-во!

Поворачиваемся. И только тогда вижу: в сумраке казармы на табуретах напротив телевизора ряд за рядом в светло-зелёных нателках, с ухмылками на одинаковых рожах сидят бритые пацаны.

– Во, деды, – шепчет мне в затылок Зубов.

– Шаго-ом – марш!!!

Деды оказываются такими же салагами, как и мы, но приехавшими на два дня раньше. Утром помогают нам заправить шконки, рассказывают, кто офицер, кто прапорщик, кто сержант, как следует себя вести, как к кому обращаться, где ходить, где не ходить и так далее.

– Становись в две шеренги! – орёт низенький нерусский, он же прапорщик, он же старшина.

Встаём.

– Первая шеренга – три шага вперёд шагом марш! Кругом!

Оказываемся лицом друг к другу. Разделяет лишь коридор – центральный проход. По нему, снимая всех на телефон, прогуливается носатый офицер, разворачивается, доходит до середины, останавливается и каркает:

– Из карманов перед собой всё – выложить!

Немного помешкав, выполняем.

Офицер кивает сержантам – те, как падальщики, начинают рыться в наших вещах, ненужное кидают в чёрный мешок, а нужное – телефоны, зарядки, деньги – в синий. После шмона проходятся каждому по карманам, прохлопывают с плеч до подошвы.

– Ещё б в очко залезли, – говорит потом Зубов. – Шакальё.

Мы сидим в кубаре. Паршивое чувство унижения всё никак не получается проглотить. Из вещей в карманах остаются военный билет и носовой платок.

В столовую ходим строем в три колонны. В учебные классы – тоже. Те находятся в трёхэтажном кирпичном пристрое к арочному гаражу. Внутри, как в сушилке, вдоль стен тянутся трубы отопления. Зелёная краска на них облупилась, куски её лежат рядом на полу, хрустят под подошвами берец. За неосторожность прикоснуться к батарее кожей можно поплатиться самым настоящим ожогом. Зубов поплатился.

– Твою мать! – шипит он, слюнявя ладонь. – Да начерта ж их так топят!

Вечером выдают телефоны.

Открываю заднюю панельку своего кнопочного «тапка», вынимаю батарейку. Из заворота рукава достаю симкарту, вставляю, собираю телефон.

Включаю.

Пропущенные от матери, друзей; взволнованные сообщения, куда же пропал.

Набираю твой номер. Вызов.

Бесконечные длинные гудки, затем автоответчик: «Абонент не отвечает…»

Набираю ещё раз.

Сбрасываешь. И тут же смс:

«Я беременна».

Набираю ещё раз. Ещё раз. Ещё раз.

«Прекрати названивать!»

Прекращаю. Пишу в ответ:

«Как беременна? От кого?»

«А ты как думаешь?!»

«От бывшего? Но вы же расстались два месяца назад, только сейчас узнала о беременности?»

«Да, представь себе, только сейчас!»

Избавиться от меня хочет, думаю, всё ясно.

«Я тебя одну всё равно не оставлю, – пишу. – Вернусь, и будем вместе воспитывать…»

Помедлив, удаляю последнее предложение, отправляю.

«Одну?! Я не буду одна, я буду с ребёнком!»

«Вика, поговори со мной по телефону».

«Вика».

«Вика, я прошу тебя»…

Рассаживают рядами на центральном проходе. Под задом – две доски табурета. В руках – тетрадка, ручка. На этот раз приходит отец Кирилл. Фотографирует нас на смартфон и начинает:

– Все мы рабы Божьи. Все равны. Никто не вправе судить другого лишь по тому, сколь долго он отслужил. Вы новобранцы, но через полгода будете, так сказать, старожилами. Помогать новеньким, а не обижать, вот ваш долг!

Срубив на корню дедовщину в наших сердцах, батюшка продолжает:

– Христианство всегда было против насилия. Но, не будь армии, были бы мы рабами. Не будь в России сильной армии, в Великой Отечественной победило бы фашистское зло, а не советское добро! И поэтому добро всегда должно быть с кулаками!

– Говорит про рабство, раб божий, – шепчет мне Зубов. – Про добро с кулаками, про победу красной армии атеистов над атеистами фашистами. Шик!

– Разговоры! – рявкает офицер, следящий за рядами лысых неокрепших душ.

Суббота, ПХД, баня. Сотня голых мужиков в бараке. Телесный осмотр, каждый случайный синяк фотографируется, каждая царапина протоколируется. Девушка-врач презрительно осматривает тела. Пацаны не прикрываются, ржут.

– Вика.

– Алло, да?

– Вика, это Дима из армии.

– А, привет.

– Как ты?

– Хорошо. У тебя как дела?

– Нормально. Получила моё письмо?

– Какое? Нет.

– А как… как ребёночек?

– Ты о чём?

– Ну, ты же, это…

Из трубки доносится смешок. Оборачиваюсь, сержант орёт:

– Э, бэки! Завязывай лясы точить! Становись! Мобилы сюда!

– Вика, ты же беременна? – шепчу в трубку, присев у подоконника.

Снова смешок. И ответ:

– Нет, с чего ты взял?

– Э, чмо лысое, встал быстро в строй.

Я поднимаю голову. Сержант стоит, растопырившись.

– Мобилу сюда, – говорит он. – По дембелю увидишь.

Достав через барыг новый «тапок», научился шкерить. Когда в норку в матрасе или подушке, когда под паркет, когда в берец.

– Так, – говорит шакал, прощупывая мои ноги. – Башмаки снимай. Носки тоже.

Снимаю. Встаю босой по стойке смирно.

Шакал берёт один берец – трясёт, второй – трясёт. Смотрит на носки, квасится, приказывает обуться. Мобила, спасённая брезгливостью сержанта, остаётся на месте.

– Путевая рота самый кал, – говорит ефрейтор Сеня. – Мостовая нормас, а обеспечение – ваще кайф.

Сеня заменяет одного нашего сержанта, временно командует отделением. На утреннюю поверку в командирский день является прибухнувший, раздёт всем по конфетке. Сейчас, в послеобеденный перерыв, сидит с нами в кубаре и точит лясы.

– Автомобильная рота тоже ничего, – рассказывает он, лёжа на доселе гладкой и отбитой шконке Табаки. – Но вот путевая… как бесы пашут.

– Я водить умею! – пикает Табаки.

Ефрейтор вглядывается в конопатое лицо солдата, говорит: