– В автомобильную метишь? Не-е, тебя не возьмут. Там – чурки. Чёрная рота. У них своя диаспора.

Очередная лекция. Читает сам комбат.

– Ещё а-аз повтоя-аю! – картавит он. – Соизмея-айте свои действия и посйе-едствия, чтобы не быо-о обидно за безцей-но пхо-ожитые годы!

Сержант с недовольной мордой ходит по рядам, фотографирует и раздаёт листочки с какими-то цифрами.

– Это, – говорит комбат, – номерха-а всех, кто вам может помочь в тху-удной жизненной ситуации! Мой номерх-х тоже есть. А ещё: Батюшки, психо-ога, пой-ковника, совета матехе-ей и пхо-окуха-атух-хы*! (прокуратуры).

– Суч-лист, – говорит кто-то из бойцов.

По лысым головам проносятся смешки, быстро угасающие под взглядом комбата.

Суп кипяточный, а времени – в обрез.

Хлебаю, обжигая нёбо, и тут чувствую общее волнение. Подняв голову, вижу: человек десять новеньких, ещё не переодетые, все узкоглазые.

– Так, стоять! – выскочив из-за стола, орёт на них какой-то офицер. – На выход!

Новобранцы разворачиваются и обречённо плетутся из столовой.

– Приём пищи окончить! – командует наш сержант. – Встать!

Исполняем, одеваемся, выходим. Новенькие – полураздеты, стоят на притоптанном снеге. Несколько офицеров тщательно их шмонают. В чёрный пакет летят какие-то железяки.

– Тувинцы, – говорит Зубов. – Слышал о них? Носят по семь ножей с собой, по одному на каждой ноге и руке, на груди, животе, спине. Чтоб из любого положения выхватить.

Смотрю на новобранцев, потом на Зубова.

– Да, – кивает он, развеселившись от моего ошарашенного взгляда. – Такая культура!

– Я! – ору, прижимая заснеженный автомат к груди. – Торжественно! Присягаю! На верность! Родине!

Стою на плацу перед парящей ртами коробкой своего взвода. Зубов – в первом ряду – подмигивает.

– …Защищать! Свободу! Независимость! И конституционный! Строй!..

– Молодец, – офицер машет рукой, трёт замёрзший нос. – Пиздуй в строй.

В курилке впервые за неделю. Пацаны жадно тянут никотин. И я тяну.

– Уф! – выдыхает Зубов. – Аж подшотало.

– Ага, – соглашаюсь.

– Ты слышал? У Табаки дом сгорел.

Смотрю на товарища.

– Теперь отпустят?

– Не. – Зубов запускает бычок в урну. – Даже увал не светит. Никто ж не умер.

– Кончай соски сосать! – орёт сержант. – Становись!

Я втыкаюсь на своё место в коробке.

Шагаем.

Вспоминается первый поцелуй с тобой. Запах твоих духов…

Последняя ночь в учебной роте. Я и Табаки – уборщики.

Поправляем полотенца на дужках шконок (два пальца), переворачиваем кружки на прикроватных тумбочках, в выдвижных ящиках раскладываем мыльно-рыльные по порядку, расставляем ровно тапочки.

– Мои там тоже пододвинь давай, – говорит Мротов. Лежит, накрывшись до самой шеи, гыгыкает. – Ну, пододвинь, я ноги неделю не мыл, хы-ы!..

– Рот свой закрой, – говорю, не отводя взгляда.

Мротов от удовольствия дрыгает ногами.

– Вдарить мне хочешь? – спрашивает. – Ну, вдарь!

Подхожу.

– Вдарь! – говорит он, но вот заткнулся: я оказываюсь в изголовье кровати.

Поправив полотенце на дужке, замахиваюсь и врезаю ладонью по его виску.

Лицо Мротова не меняется: туповатая улыбка, горящие глаза.

Врезаю ещё раз, плюю и уже собираюсь идти спать, как натыкаюсь на ошарашенный взгляд Табаки. Конопатый вперёд меня скачет в наш кубарь, на ходу громко шепча каждому: «Димон Мротова отпиздил! Димон Мротова…»

Ништяки, принесённые солдатами из увала в честь дня присяги, отжимают шакалы. Всё же мы шкерим то немногое, что влезает во внутренние карманы бушлатов и не имеет острых углов. На завтраке вынимаем, угощаем друг друга.

В роте, собрав вещи, стоим, ждём распределения.

– …Мартышкин! Медведев! Зайцев! – орёт старшина. – Крышов! Крашув! Красин! Краскин! Табаков! Во взвод обеспечения! Два шага вперёд, шаго-ом марш!

Табаки, грустно улыбнувшись мне и Зубову, выходит из строя.

К названым подходит офицер, приказывает сомкнуться и ведёт ко выходу.

– …Мамедов! Мухаметов! Галиев! Хачатрян! Горгодзе! Аллахвердиев! Автомобильная рота!

– Мазутом умажутся, дык незаметно будет, – говорит Зубов, волком следя за Мамедовым – амбалом-борцом. С ним он вчера поцапался в столовке: не пустил без очереди.

– …Воропаев! Глотко! Чащухин! Полещук! Курочкин! Зубов! Мостовая рота!

Моя фамилия не звучит. Смотрю на товарища. Тот, вздохнув и хлопнув меня по плечу, выходит вперёд.

– Остальные! – говорит нам старшина. – Путевая рота!

Итого из тех, с кем был знаком, в одну роту попадают: Я, близнецы Трифоновы, даун Мротов, гопник Орлов и тувинец Буян. Об остальных десяти будущих сослуживцах мне только предстоит узнать.

Совсем не товарищи и безликие незнакомцы. Нонеймы, как назвал бы их мой друг Сашка. Эх, Серик, Зубов, да хотя бы Табаки… Сука-судьба всегда разлучает с теми, кто становится хоть чуточку ближе сердцу.

– Да вы бэки, мля! – орёт сержант, фотографируя. – Отрыжки, мля, оморфы, полупокеры, лани ебаные!..

– Товарищ сержант, – доносится из строя робкий голос. – Можно обратиться?..

– Можно за хуй подержаться! – отвечает сержант.

– Разрешите?..

– Разрешаю! На, мля, держись!

Строй содрогается, сдерживая смех.

– Разрешите в туалет…

– Да мне похую! Поссы в карман товарищу!

– Товарищ сержант…

– А-а, дак ты посрать захотел? Мротов! Ладони подставь! А ты, чмо, снимай штаны! Снимай, сука, я сказал!.. Смехуёчки отставить! Ещё кто-нибудь хочет?! Не слышу, мля!

– Никак нет!!!..

Сержант первого отделения второго взвода, наглумившись, командует разойтись.

До вечерухи остаётся ещё полчаса. Нас рассаживают на ЦП – каждый на своём табурете, – включают телевизор.

В США выбирали Трампа.

– Да ну на! – выкрикивает гопник Орлов. – Да я этого пендоса вертел, нах!

Перед отбоем командир нашего отделения – сержант Сулмамедов – собирает нас и сообщает:

– В нашем отделении завелась крыса.

Все настораживаются, а сержант продолжает:

– Кто-то распускает слух, что в роте сержанты собирают с солдат деньги. В курсе?

Переглядываемся. Кто же мог так всучить?

– Точно никто ничего не знает?

Все отрицают.

– А с крысами что делают, в курсе? В сушилку их и пиздят.

– Так им и надо! – поддерживает Орлов.

– А теперь к сути, – говорит сержант Сулмамедов. – Скиньтесь все по-братски пять соток – домой на дорогу, а?..

Наряд. Стою на тумбе, дневальный первой смены. Дежурный по роте сержант Сулмамедов спит. Два товарища по наряду: Орлов и Мротов, отправились по его поручению в санчасть забирать каличей.

Мимо проходит лейтенант – отдаю честь. Проходит командир роты – отдаю честь. Проходит капитан – отдаю честь.

Дверь роты: железная, обитая паркетными досками, начинает с лязгом трястись.

– Дежурный по роте на выход! – ору я. – Дежурный по роте на выход!

Но сержант Сулмамедов спит, и товарищи по наряду не вернулись.

А доски на двери уже начинают вылетать.

Соскакиваю с тумбы и дергаю задвижку. Дверь распахивается – выпученная харя майора.

– Товарищ майор! – ору. – Подразделение находится в учебных классах! Происшествий нет! Рядовой…

– Почему тумба пустая, солдат?! – спрашивает майор. – Где дневальный первой смены?!

– Я…

Харя майора выпучивается сильнее.

– Где дневальные?!

– Убыли в санчасть для…

– Где дежурный?!!

Язык не поворачивается ответить правду.

– Я здесь, товарищ майор… – говорит сержант Сулмамедов, подбегая и смаргивая кошмар.

– Где шапка, сержант?! – спрашивает майор и тут же передумывает – за его спиной в двери появляются Орлов, Мротов и трое каличей.