– Хоть бы здесь не врал! – с негодованием произнесла с крыльца Инесса Андрисовна. – А кто на колокольню пьяным лазил? И это мусульманин, которому алкоголь запрещен?

– Мне пьяным можно, – снова без пафоса сказал Додихудо, – я исмаилит.

– Да хоть сталактит! – рявкнул Козлаускас. – Я тебе триста раз говорил, что Господь один для всех, и он не ошибается! Сколько ты еще будешь мозги полоскать?!

– Пока мне не выдадут положенных Писанием гурий! – заявил Назархудоев.

– Да оглянись вокруг! – потребовал Козлаускас. – Здесь гурий – только выбирай.

– Не-е, – протянул таджик.

Он уже стоял на ногах и водил указательным пальцем перед носом Козлаускаса.

– Эти гурии – сами себе гурии, – продолжал Додик. – А мне нужны собственные. Как в Писании сказано!

– Ну, бери и женись! На любой! Хотя бы вот на этой!

И Козлаускас ткнул пальцем в первую попавшуюся женщину, стоявшую ближе всех. По какой-то странной случайности ей оказалась Зарубаева.

– Ну уж нет! – вскричали хором Додихудо и Снежана.

Их взгляды встретились, и между ними промелькнула почти ощутимая молния.

Генка, наблюдавший за происходящим с еле сдерживаемым смехом, пришел к выводу, что Снежана и Додихудо друг друга не любят. По всей видимости, они уже сталкивались на почве половых отношений, и опыт обеих сторон теперь носил в себе какую-то нехорошую карму.

– Почему? – спросил Козлаускас.

– Потому что она гурия даже не сама себе, – сказал Назархудоев, – а сама всем. И еще националистка в придачу!

– Зарубаева! – строго воскликнул Козлаускас. – Ты националистка?!

– Нет, – покачала головой Снежана. – Просто он не в моем вкусе.

– Потому что таджик? – спросил Козлаускас.

– Вот вам жена ваша нравится? – вдруг поинтересовалась Зарубаева.

Генка, стоявший напротив Козлаускаса, увидел, как от неожиданно заданного вопроса тот застыл, будто его поразил гром. Глаза заместителя мэра прищурились, уши покраснели, а под скулами заиграли желваки.

– Грм! – прочистил он горло. – Нравится, конечно!

Инесса Андрисовна, замершая на крыльце, с облегчением выдохнула воздух.

– Значит – она в вашем вкусе, – пояснила Снежана, мило улыбаясь. – А он нет! Не мой тип. Вот и все.

Здесь Козлаускасу, по-видимому, надоела беседа, и он гаркнул на таджика:

– Пошел вон отсюда!

Уловив кардинальную перемену в настроении начальника, Назархудоев мгновенно скрутил коврик и юркнул в толпу. Козлаускас, продолжая пылать ушами, поднялся на крыльцо и занял место рядом с женой, которая, как только что выяснилось, была полностью в его вкусе. И здесь случилось явление!

Двери еще раз открылись. На крыльцо медленно вышел человек.

Не худой и не толстый. Не низкий и не высокий. Не блондин и не брюнет. Даже не седой, но так – с проседью. А возраст? Не молодой и не старик. И если что-то в его облике бросалось в глаза – только аккуратные бакенбарды, спускавшиеся с висков.

А одежда на нем была простой. Как у Козлаускаса: бежевая рубашка с короткими рукавами и брюки. Но ноги его были обуты в настоящую обувь! И пусть это были обычные теннисные туфли, но они были именно туфлями и ничем иным!

Над толпой пронесся легкий шепот, в котором можно было угадать единственное слово – «очкас». Наступила гробовая тишина.

Человек открыл большой блокнот, поднес его к лицу на вытянутую руку и принялся негромко, но выразительно читать. Слова, срывавшиеся с его языка, были слышны всем.

– Внимание! – начал он хорошо поставленным голосом. – Начнем с приятного. За добросовестное соблюдение господних установок и ответственное отношение к охране райского порядка в муниципальном образовании поселке Райский Кущ рабе божьей Саманте Собачкиной объявляется очередная – сорок седьмая по счету – благодарность. И премия в размере двух килограммов сахара.

Толпа вяло захлопала в ладоши.

– Слыхал?! – возбужденно сказал Генке Андрюха Грузин. – Вот на ком тебе надо жениться. У нее сахара – вся комната завалена!

– Ты на ней женись! – предложил Грузину Денис, посмеиваясь. – Не желай зла товарищу, и сам его не получишь.

Аплодисменты стихли и Очкасов продолжил:

– А теперь о тварях, допустивших вопиющие нарушения! Тварь господня Радий Бочкин приговаривается к неделе ассенизационных работ за поползновение к тунеядству.

Никто не захлопал.

Очкасов обвел толпу взглядом и стал читать дальше:

– Твари господней Снежане Зарубаевой за постоянный промискуитет объявляется третье предупреждение. Далее. Твари господней Усладе Чемурдосовой за стрижку волос на голове объявляется первое предупреждение. Вроде бы на сегодня все. Ах, нет… Кто это у нас? Ну-ка, Ну-ка… Гений Кабанов!

Очкасов поднял голову и свысока принялся оглядывать толпу. Генка растерялся.

– Гений Кабанов! – повелительно позвал Очкасов.

Рыжий пнул Генку коленом, и тот, очнувшись, громко крикнул:

– Здесь!

– Выйди сюда, – сказал Очкасов. – Мы на тебя посмотрим.

Генка на негнущихся ногах вышел из толпы и застыл перед крыльцом, чувствуя затылком четыре сотни взглядов, уткнувшихся в него. Очкасов с Козлаускасами рассматривали его спереди.

Мэр заглянул в блокнот и произнес:

– Ты, Кабанов, всего сутки здесь, а уже нарушаешь.

Генка молчал.

– Молчишь? – спросил Очкасов. – Правильно. Объявляю: за использование вчера имени и названия божьего всуе, выразившееся в произнесении фраз «бог в помощь», «ей-богу» и «Христос – укроросс» на первый раз раба божьего Кабанова тварью господней не называть, но замечание объявить! Свободен!

Генка быстро встал на место.

– Всем приступить к облагораживающему труду! – скомандовал Очкасов, и толпа тут же развалилась на ручейки.

– Пойдем! – Грузин ударил Генку по плечу.

– Я с вами, – заявил Рыжий. – В трансформатор всегда успею, а вот Бублика надо навестить. Мебельная фабрика как раз по пути к глюкальному заводу.

И он похлопал себя рукой по правому карману, из которого торчало горлышко глиняной бутылки.

– Ты смотри, осторожнее там, – беспокойно сказал Грузин. – Накачаешь Бублика, он дыхнет на Инессу Андрисовну, в рот ей барбарисину, она и упадет!

– Не упадет, – уверенно ответил Рыжий. – Козлаускас на нее каждый день тем же самым дышит. Привыкла, небось.

– Ребята! – очнулся, наконец, Генка.

Он стоял, опустив руки, и непонимающе смотрел на товарищей.

– Что, никак в себя не придешь? – спросил Рыжий. – Не парься, все нормально!

– Что такое замечание?

– В смысле наказания – пустой звук, – пояснил Грузин. – А вот сахара ты в пятницу не получишь. Одно замечание – минус недельная пайка. Лучше бы ты в дерьмовозы угодил! Вон, Радий-Палладий хоть и с запахом – зато с сахаром. Остается тебе одно: срочно жениться на Собачкиной, а то не нальем. Га-га-га!

– Да ладно, ладно тебе, – поддержал Генку Рыжий. – Шутит он.

Они шли по неширокой асфальтовой дороге, проложенной через лес.

– И кто же меня сдал с этими словами? – размышлял Генка вслух. – Ну, первую фразу я сказал деду Макарычу, по-моему. Вторую в беседе с Довбенем, а про Христоса я рассуждал по поводу Радия и Петлюры.

– Я же тебе говорил: у Очкасова в кабинете есть факс, – сказал Денис. – Туда и приходит каждое утро информация о сквернословах.

– Получается, все разговоры пишутся?

– Наверное.

– И здесь нет покоя от спецслужб!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Рыжий. – Да. Только земные спецслужбы даже в подметки не годятся райской службе, у которой из всех атрибутов контрразведки имеется только факс!

– И как вами зовется хозяин этих мест?

– Балансодержатель.

– ?!

– У кого на балансе содержание поселка? У него. Вот и все. Мы здесь не мудрствуем лукаво. Имя ли всуе, название – один очкас. Лучше не экспериментировать.

– Кстати, а почему я Довбеня с утра не видел? – спросил Генка.

И Рыжий с Грузином рассказали.

Оказалось – Довбень занимает положение, подобное положению Рыжего. Но если последний был работником, обслуживающим трансформатор, Довбеня закрепили за водокачкой, которая находилась за глюкальным заводом. Им обоим не нужно было появляться по утрам перед мэрией, и сегодня Рыжий заглянул туда только потому, что шел навестить Бублика, а площадь располагалась по пути.