Генка резко сел и поставил ноги на пол. Холод тут же вцепился в ступни его ног, и женское тело вынужденно проехало куда-то далеко – туда, где не нужно было помнить о нем. Он опять улегся на лавку и продолжил думать.

Ну, хорошо. Вот он (двадцатипятилетний амнезийный парень) лежит в каком-то странном вагоне на лавке и едет неизвестно куда. А почему? А зачем? А что вообще происходит в мире? Кстати – в каком?

А размер ноги у него сорок второй. И мужское достоинство длиной шестнадцать с половиной сантиметров. Не густо, конечно, но и не мало. И что теперь со всеми этими знаниями делать? Солить их? Главное – больше ничего существенного. Следовательно, должно хватить. Для чего? Для жизни.

Да-да. Именно для жизни. И знание о мужском достоинстве главная штука на свете?! Вот о родителях ничего помнить не нужно, а о мужском достоинстве – пожалуйста. Ну просто необходимо! Особенно, что оно длиной не только шестнадцать сантиметров, но еще и с половиной!..

Взгляд Генки уперся в серый листок, прикрепленный к одной из стенок вагона. Он своим цветом лишь немного отличался от цвета пластика, которым было облицовано помещение, и потому не был обнаружен при первом осмотре.

Кабанов встал, подошел к листку и прочел следующее: «Ругательные слова не употреблять! По стенкам и двери не стучать! На пол не плевать! Туалетом пользоваться аккуратно!»

Никакого туалета в вагоне не было и в помине.

– Твою мать! – воскликнул Генка и прибавил матерное слово.

Ничего не произошло.

– Хрень понапишут всякую, – проворчал Генка, направляясь к лавке. – Ни черта не понятно!

Раздался легкий треск, и звук тут же перерос в жужжание. Генка, замерев на месте, оглянулся и увидел, как от лампы отделился голубоватый круглый комочек величиной с теннисный мяч, который сначала повис в воздухе, а затем медленно поплыл к нему. Комочек этот не внушал никакого доверия, поскольку внутри него происходили жуткие вещи: мерцали маленькие молнии и плясали искры.

Генка запрыгнул на лавку и, выставив вперед руки, крикнул:

– Э! Что за дьявольские шутки?!

От лампы отделился еще один шар и поплыл вслед за первым, который тем временем уже приблизился к Генке на расстояние вытянутой руки.

Кабанов, резко спрятав руки за спину, крикнул:

– Стоямба! Я все понял! Чертыхаться запрещено!

От светильника мгновенно оторвался третий шар и поплыл вслед за вторым.

– Да я вообще молчу! – истерически проверещал Генка.

Крик ему не помог. Первый шар коснулся правого плеча нарушителя словесного регламента и раздался негромкий, но мощный взрыв. Генку швырнуло с лавки. Следом прогремело еще два взрыва, и тело богохульника дважды подбросило и опустило на железный пол.

Когда развеялся дым (оказалось, в потолке имелась автоматически срабатывавшая вентиляция), Генка обнаружил себя лежащим на спине. Только пол теперь был не холодным, а очень горячим, потому что нещадно жег задницу. Кабанов вскочил и взгромоздился на лавку.

Воняло паленой шерстью. Проведя рукой по волосам, Генка понял, что они превратились в вертикально стоящую щетину. Голова и туловище болели, а руки и ноги дрожали. Но никаких повреждений на теле не было!

– Мать-перемать! – хрипло произнес Генка, недобро косясь на светильник.

Ничего плохого не случилось.

– Ага! – воскликнул Кабанов. – Понял! Матом ругайся – сколько хочешь. А богохульство запрещено.

В лампе зашипело, но ничего из нее не вылезло. И здесь поезд, плавно замедлив ход, остановился. Генка, пожав плечами, тупо уставился на дверь.

*

За дверью было шумно. Там кто-то гремел железом и кричал. Из плафона начали выстреливаться синие шары, но опасности для Генки они не представляли, так как подлетали к двери и с военной четкостью выстраивались под потолком в ровные ряды. Кабанов с интересом наблюдал за ними и считал. Насчитав штук двадцать, он сбился. Но шары уже перестали вылетать из плафона. Видимо, их количество было кем-то рассчитано заранее.

Замок щелкнул, дверь поехала в сторону, открывая широкий проем. В вагон сразу же ворвалась масса звуков и запахов, основными из которых были лязг металла и удушающая вонь гари. Клуб желтого тумана стоял за дверью и Генка сквозь него ничего не видел, зато слышал прекрасно.

Сотни мужских глоток орали на разные лады. Слов было не разобрать, но вопли выражали различные чувства. Кто-то кричал от боли, кто-то от радости, а некоторые рулады можно было расценить как песенные вокальные потуги. Все это складывалось в невообразимую звуковую какофонию, от которой кожа Генки покрылась мурашками.

Туман слегка всколыхнулся, и в проеме двери возникла поясная фигура человека. Видимо, пол был значительно выше перрона, потому что фигура, приблизившись, уперлась животом в порог вагона.

Генка увидел перед собой патлато-бородатого мужика, одетого в грязную и рваную майку-алкоголичку неопределенного цвета. Лямки майки провисли, и ворот ее обнажал жирную волосатую грудь. Во что была наряжена нижняя часть тела мужика – взглядом не определялось, но Генка интуитивно пришел к выводу: вряд ли в какую-нибудь приличную одежду.

Встретившись глазами с Кабановым, мужик гаркнул:

– Привет, божий выкидыш! Хочешь к чертям в гости?!

Один из шаров оторвался от потолка и врезался мужику в лоб. Раздался взрыв. Мужик, мелькнув в воздухе босыми ногами, одетыми в черное дырявое трико, улетел в туман.

Оттуда донесся чей-то веселый голос:

– Петруха! Идиот! Это же райский вагон. Получил божью милость в харю?! Ерунда какая, у тебя все равно там мозгов нет! Га-га-га!

С десяток глоток заржало в поддержку. И ровно десять шаров сорвались с потолка и унеслись в туман. Там загрохотало, заухало, затрещало разрядами. Генка, потрясенный увиденным, почесал рукой затылок и зачем-то улыбнулся.

Но из тумана опять вынесло поясную фигуру бородача, которого, по всей видимости, звали Петрухой. Лицо его было серым от гари, волосы топорщились подобно щетке посудомоечного ершика, а из бороды валил дым. С опаской посмотрев на оставшиеся под потолком шары, мужик перевел взгляд на Генку.

– Ничего! – злобно сказал бородатый. – Еще увидимся. Пришлют тебя сюда на исправление! Такого беленького и чистенького. Вот тогда посмеешься, гнида!

Генка, ничего не понимая, сидел и молчал.

Петруха, посмотрев еще пару секунд на придурковато улыбавшегося пассажира, обернулся и крикнул в туман:

– Грузи!

После чего шагнул назад и пропал.

Из тумана раздалась команда, произнесенная хором:

– Раз, два, три!

На железный пол грохнулся кусок окровавленного мяса. Он перекатился прямо к генкиным ногам и застонал. Кабанов понял, что видит не кусок мяса, а избитого до неузнаваемости человека.

Тело последнего опухло так, что напоминало куль картошки, а голова походила на шар для кегельбана. Черные, красные и желтые потеки расплылись по телу кляксами. Кое-где в мясо врубцевались куски материи и Генка догадался, что это остатки такого же мешка, как и тот, в который одет он сам. Лица в обычном понимании слова у человека не было. На Кабанова смотрела страшная кровавая маска, из которой торчал сливой чудом уцелевший нос.

– Ох! – сказала маска, и застонала.

Генка, вскочив на ноги, подбежал к проему.

– «Скорую» срочно! – крикнул он в туман. – Человек умирает!

В облаке вдруг возник просвет и Кабанов увидел крышу какого-то здания, на которой загорелась синими ксеноновыми буквами вывеска: «Станция Фестиваль № 13».

Из тумана возник многоголосый веселый рев. Дверь поехала в сторону, запечатала проем и щелкнула замком снаружи.

– Бессердечные сволочи! – крикнул Генка в закрытую дверь и забарабанил по ней кулаками.

Под потолком зажужжало. Кабанов посмотрел вверх и увидел приближающийся к нему синий шарик. В мозгу его вспыхнула фраза из памятки: «По стенкам и двери не стучать!» Он понял, чего ожидать от следующей секунды бытия и просто закрыл глаза. В вагоне ухнуло.