Довбеню от роду было двадцать шесть лет и появился он здесь за год до Рыжего. Большего хулигана и пакостника в поселке не существовало, но все ему сходило с рук. Это было связано с его редкой пронырливостью и умением организовать вокруг себя круг людей, согласных ради него отправиться куда угодно – хоть в огонь, хоть в воду.

А звали его Святозавром. Нет, не Светозаром, а именно Святозавром. То ли родители его были неграмотны, то ли паспортист оказался чересчур веселым человеком; а может, совпали оба фактора, но Святозавр Довбень пошел по жизни пружинящим от бодрости шагом и теперь отзывался только на фамилию.

Банда его насчитывала около двадцати парней и девушек, и все они были реально опасны, так как по одному нигде не ходили.

– Погоди, – непонимающе сказал Генка. – Но ведь драки здесь запрещены. Ведь за такие проступки можно отправиться на фестиваль!

– И отправляются, – ответил Рыжий. – Но только не он. Или вину на себя берут, или Очкасов спускает их проделки сквозь пальцы.

– И как же вы живете? Боитесь его и обходите стороной?

– Нет, – усмехнулся Денис. – С нами у него договор. Он нас не трогает. После того как он Бублика с Андрюхой в космос запустил, у нас война была.

– Чего-чего? – не поверил Генка. – Так я не один таким дураком оказался?

– Ты же сам заметил, что здесь сплошь идиоты собрались, – сказал Грузин. – Чем мы тебя хуже или лучше?

– И что, вы по-очереди…

– Нет. Довбень показал нам сухой лист конопли. Потом выяснилось, что он его вырезал из кленового листа и высушил. Короче, этот козел нас так охмурил, что мы полезли по кабелю гуськом. Сначала Бублик, а сразу за ним и я.

Генка, остановившись, принялся смеяться. Поскольку смех заразителен, Рыжий тут же поддержал его, а следом присоединился и Андрюха. Люди, обходя смеющуюся троицу, застывшую посреди дороги, недоуменно косились, но не препятствовали свободному изъявлению чувств.

Отсмеявшись, троица двинулась дальше.

– Сначала мы втроем попытались набить Довбеню рожу, – рассказывал Рыжий. – Набили нам, потому что их было много. Мало того – мы заработали по предупреждению каждый, поскольку явились организаторами мордобоя. Тогда я сходил к Инессе Андрисовне и попросил записать нас в вечерний патруль на всю неделю. Здесь есть правило – патрульный неприкосновенен. И мы устроили охоту за шайкой. Следили за Довбенем, куда бы он ни пошел, и реагировали на любое хулиганство. Это ему надоело, и он заключил с нами устный договор. Теперь Довбень нас не трогает.

– А чем они вообще занимаются? – спросил Генка.

– Ну что здесь может делать молодежь? На танцы они не ходят, так как музыка им не нравится. Книг не читают. В клубе, кстати, есть библиотека. Просто безобразничают. Вон, недавно Довбеню пришла в голову мысль разнообразить пищевой рацион. Для этого он решил наловить пиявок, с целью пожарить их. Поймали они Петлюру с Радием и загнали в реку, чтобы последние выступили в роли живцов. И так несколько раз. Их поймала Собачкина, будучи в патруле. Естественно, Довбень перевел стрелки на своих бандитов. На следующий день все стулья в клубе оказались вымазаны дерьмом. Собачкина, бедная, плакала, отмывая. Она заведует клубом. Добровольно и в личное время. Теперь даже Собачкина старается не трогать эту банду.

Они подошли к перекрестку, от которого вправо уходила асфальтовая дорожка.

– Ну, мне сюда, – сказал Рыжий. – После работы встретимся.

– Мы тоже зайдем к Бублику, – кивнул головой Грузин. – В два часа.

Денис свернул на дорожку, а Генка с Андрюхой пошли прямо.

*

Завод оказался огромным кирпичным сараем, схожим со складом, в котором Генка получил картошку. Никакого забора вокруг не было. В роли ограждения выступали кучи металлолома, наваленные по периметру здания. Из куч торчали трубки, швеллеры, уголки и прочая железная мелочевка.

Люди заходили в сарай и растворялись в нем. В основном, мужчины. Женщин было мало и, как впоследствии узнал Генка, занимались они только уборкой и другими, не связанными с металлом делами.

Перед входом образовалась небольшая очередь. Там стоял дед Макарыч и, сверяясь с блокнотом, говорил каждому входящему, что тому предстоит делать.

Выглядело это следующим образом:

– Фамилия! Пендрыкин Юлиан? Сверлильный станок номер пять. Фамилия! Завтрак Марцелл? Пресс номер один. Фамилия! Нато́птанный Леонард? Сверлильный станок номер двенадцать. Фамилия! Лягушкина Эсмеральда? Уборка в седьмом секторе. Фамилия! Киркор Пугачев? Сортировка металлолома. Фамилия! Бездидько Афродита? Контроль над уровнем воды в баках!

Генка с Грузином встали в очередь.

– Фамилия!

– Карасев Автандил.

– Доставка хлама на отбраковку!

Андрюха юркнул в двери цеха.

– Фамилия!

– Кабанов Геннадий, – сказал Генка.

Возникла заминка. Дед Макарыч, тупо глядя в блокнот, сказал:

– Нет тут никакого Геннадия. А вот Гений есть.

Он поднял глаза, посмотрел на Генку и заявил:

– А, веселый парень. Ты это брось. Как написано, так и представляйся. Понял?

– Понял, – сказал Кабанов.

– Итак, – вернулся дед к блокноту. – Кабанов Гений. Ознакомительный день под руководством наставника. Следующий!

Генка шагнул через порог и оказался в огромном цеху с высоким потолком. Стены внутри здания по периметру подпирали станки, основная часть которых была предназначена для сверления дырок в металле. Некоторые из них выполняли работу, связанную с фрезеровкой, а один служил прессом. В центре цеха находились баки. Было их много и размеры баков разнились от маленьких к большим.

Во все емкости была налита вода, уровень которой не превышал метра от пола. В самом центре – между баками – стоял длинный железный стол, и место это было главным на всем заводе. Здесь распоряжался дед Макарыч.

Андрюха Карасев подвозил тачку, нагруженную различными железяками, и вываливал ее содержимое на пол. По указанию пальца Макарыча он выкладывал на стол интересующие Макарыча детали. После пристального осмотра таких железяк дед либо оставлял их на столе, либо бросал в тачку.

В последнем случае он говорил:

– Никуда не годится! В ширпотреб.

Грузин укатывал тачку, ставшую наполовину легче, за порог и привозил следующую. За время, пока он ездил, дед успевал разметить мелом каждую из оставленных на столе железок. Причем сразу писал размеры отверстий, которые необходимо было просверлить.

Подъезжал другой раб божий с тачкой, грузил в нее отмеченные железяки, и развозил их по станкам, где остальные рабы божьи усердно сверлили дырки в указанных Макарычем местах.

– А какой смысл всей работы? – спросил у деда Кабанов.

Он уже больше часа наблюдал за деятельностью всего завода и никак не мог понять принципа этой деятельности.

– Это будет заметно после того, как привезут уже просверленные заготовки, – пояснил Макарыч, хитро сощурив глазки. – У тебя как со слухом?

– Да вроде нормально, – сказал Генка.

– Нет, с другим слухом. С музыкальным.

– Есть, – кивнул головой Генка. – Я играю на фортепиано. Музыкальную школу окончил. И на гитаре тоже могу.

Кабанов опять поразился тому факту, что память выдает всякие необязательные сведения именно тогда, когда нужно.

– Вот и хорошо, – дед подобрел лицом. – Глюкало – точная штука. Высокохудожественное произведение искусства! Это, можно сказать, музыкальный инструмент, живущий собственной жизнью. Но красота его звучания доступна только эстетам – корифеям слуха и звука, которых, к сожалению, так мало во вселенной.

Дед печально закивал головой.

– Но они есть! – вдруг резко воспрянул он. – И для них мы производим дивные музыкальные инструменты, хрустальным звуком своим бередящие души и зажигающие сердца!

Первым дивным музыкальным инструментом оказался сорокасантиметровый кусок швеллера, продырявленный тонкими сверлами в шести местах по краям. В центре его зияло большое круглое отверстие. Дед, бережно взяв в руки швеллер, подошел к самому здоровому баку и позвал Генку.