– Помогите мне, – Вероника обхватила раненого за грудь.

Генри и девушки вытащили Тартищева из машины и повели в дом. За ними последовал Клювин, придерживая охающую Анну. Лёва замыкал шествие. Виктор принялся осматривать и ощупывать разбитую машину, будто археолог, откопавший останки вымершей птицы Дро. Закончив осмотр, Виктор посмотрел в чёрную глубь леса и воскликнул: «Поцелуй стены!» И темнота отозвалась: «Тены-ы-ы…» Виктор, вздрогнув, испугался эха ночной тишины, застывшей в мокрых деревьях тёмными силуэтами. Он глянул в небо: безлунное звёздное полотно неприветливо мерцало в вышине. Звёзды, как замёрзшие слёзы Вселенной, рассыпались печальным узором по небесному покрывалу. Виктор нервно поёжился и поспешил в дом…

Переполох был в полном разгаре. Анна, обхватив ладонями свои полные щеки, ахала возле лежащего на диване Тартищева. Тот жадно курил и пытался успокоить её односложными фразами. Мария и Люся бегали по дому, выполняя указания Вероники. Та готовилась к небольшой операции: рану на голове Тартищева необходимо было зашить. Виктор с укоризной посмотрел на Лёву и выговорил ему за неосторожное вождение. Клювин присоединился к Виктору, напомнив о своём предупреждении. Лёва, оправдываясь, приводил множество доводов. Словесная перепалка прекратилась, когда Лёва, кипятясь, выкрикнул: «Стена реально существует! Что ещё объяснять?» Но через минуту всё началось сначала. Очередные стоны окровавленного Тартищева возвращали людей к действительности, и они вновь и вновь укоряли Лёву в том, что именно об осторожности его и предупреждали, и что Фомой неверующим быть не следовало. Генри, рассеянно усевшись в ногах у раненого, зачем-то похлопал того по коленке, как бы говоря: «Потерпи чуть-чуть, священник будет с минуты на минуту». Анна, застыв на мгновение, туманными глазами посмотрела на Генри.

Наконец, всё было готово к зашиванию повреждённой головы Тартищева, и Вероника призвала всех замолчать и отойти от дивана, а лучше вовсе удалиться. Тартищеву подали стакан водки. Вероника перекрестилась, глубоко вздохнула, промыла рану спиртом, взяла иглу с шёлковой ниткой и сосредоточенно принялась за дело. Она водила иглой, как будто вышивала тонкий узор, – так могло показаться со стороны, если бы не стоны травмированного.

Часы на башенке пробили полночь, когда Вероника устало отошла от «зашитого» и заново перевязанного хмельного Тартищева. Он осоловело глянул на присутствующих, полусонно пробормотал слова благодарности и погрузился в тревожную дрёму. Анна присела рядом и взяла его руку в свои ладони. Вероника увела остальных на кухню, присела на стул и попросила стакан сладкого чая. Все молча разместились вокруг. Вероника обвела их взглядом и сказала с улыбкой: «Будет жить наш Тартищев».

– Вероничка, солнышко, ты не только облагораживаешь нашу расхристанность, но и зашиваешь бездарность нашей плоти, – оживился Клювин, наливая в рюмку водки и закусывая солёным огурцом и салатом.

– А вы, Алексей Григорьевич, ненаеда какой-то! – ласково ответила она.

– Да, Вероничка, есть грех, каюсь. Теперь в заточении, может быть, и похудеть придётся. Стена, однако ж, вокруг нас. Да и выпивки маловато.

– А вы не пресыщайтесь хлебом-то – не пожелаете и вина. Так говорится в Святых Писаниях.

– Твоими божественными устами, Вероничка, да мед пить! – вздохнул Клювин.

– Я думал, что вы разыгрываете нас. А стена дала о себе знать довольно быстро, – произнёс Виктор.

– Факт! Реально дала знать! Машина разбитая у дома стоит, – оправдывающимся тоном ответил Лёва. – Очень дорогая. Я за неё тридцать пять тысяч баксов отдал. На такой даже в Америке престижно ездить.

– Причём тут твоя железяка, Лёва! Человек полуживой в доме! – возмущённо воскликнула Вероника.

– Лицо Вселенной открывало печаль таинственного дня, – тихо сказал Генри, глядя на Виктора. Все посмотрели на него вопросительно.

– Я понял твой намек, Генри. Ты хочешь сказать, что моя картина как-то связана со стеной? Безусловно! Но я лишь мирской художник, и отобразил замысел другого мастера – творца! – рисующего по своему умозрению нашу жизнь. Всё в этом мире связано незримыми нитями, не поддающимися логике обычного мышления. Ты, Генри, – поэт, и это прекрасно понимаешь. Пора спать, друзья. Нынешний день как сюрреальное полотно на башне времени. Необходимо это осмыслить.

– Отличная идея, дорогой Виктор! Бороться со сном бессмысленно, как и с голодом… Вы переваривайте мысли, а я – ужин и спиртное, – поддержал Клювин.

– Какой сон? Надо что-то предпринять! – горячился Лёва, разминая пальцами небритые острые скулы.

– Ты уже предпринял, Лёва, наезд на стену! Хватит на сегодня.

– Утро вечера мудренее, – с надеждой в усталом голосе сказала Вероника.

– Подождём утра, – Клювин сладко зевнул и первым отправился на покой.

Вскоре свет во всём доме был потушен, и лишь созвездия пытались осветить холодным мерцанием ночной мрак Земли. Луна же сейчас куда-то спряталась. Поэтому такая ночь. Тёмная! Тё-ёмная-ая-я…

Виктор до самого рассвета сидел в бордовом кресле по соседству с безмолвной головой Лаокоона, впадая время от времени в дремоту. Душевное смятение, вызванное утренним наваждением, созданным полотном и образовавшейся стеной, не давало сознанию уступить место крепкому сну. На осмысление всего этого была потрачена ночь, но никаких ясных идей так и не появилось. Виктор никак не мог увязать всё в единое целое: девушка, картина и стена… девушка, картина и стена. По отдельности всему было объяснение: девушка – наваждение, плод фантазии, мечта в сюрреалистическом восприятии, картина – удачная работа, плод вдохновения, эффект сублимации, вызванный девушкой в лодке. Стена – невероятное явление природы, плод человеческого комплекса одиночества и электрических атмосферных процессов. Виктор по своему жизненному опыту знал, что ничего вокруг просто так, без смысла, не происходит. Но афоризм, что «всё, что ни происходит – к лучшему», он не принимал как догму, и поэтому отчаянно искал тайный умысел. Казалось, что найдена та нить Ариадны, по которой возможно добраться до истины, но сознание отуманивалось дремотой и приходилось начинать поиски сначала. Когда суматошная ночь сменилась прозрачной зарёй, Виктор погрузился в тревожный сон и очнулся с лучами солнца. Ночные переживания, будоражившие мозг, немного улеглись. Виктор поднялся с кресла и, потягиваясь и разминая мышцы, спустился в зал, где уже собралось всё лесное общество, за исключением ещё спящего Генри и девушек, готовящих на кухне завтрак.

– Явление Виктора народу, – пробасил скульптор с ироничной гримасой. Он один казался бодрым. – А мы, дорогой Виктор, уж четверть часа боремся с гидрой скуки и ждём подкрепления.

– Не уверен, что смогу помочь. Такому бородатому богатырю, как наш Алексей, нужен в подмогу не иначе как Илья Муромец.

– Виктор, дорогой, кусочек балыка и сотенка граммов коньяка – вот наше подкрепление!

– Алексей Григорьевич, сегодня не до шуток. Вы забыли о стене?

– Вероничка, солнышко! Мы все живем за стенами! Да-да! За стенами собственных иллюзий и комплексов. Одной стеной больше! Одной меньше! Ерунда!

– Алексей, да ты философ! – Виктор посмотрел на скульптора.

– А может, стены уже нет, – произнесла Анна, сочувственно глядя на забинтованного Тартищева. Тот жадно курил сигарету и болезненно морщил лицо:

– Хотелось бы верить, хотя я эту стену, собственно, и не видел. Лёва, ты, может быть, врезался в сосну? Я ничего не помню.

– Верь не верь, а мобильник не работает, – нервно ответил Лёва, постукивая пальцами по столу.

– Давайте позавтракаем и вместе проверим, что в действительности вокруг нас, – предложила Вероника, расставляя на столе приборы…

Лес приветливым птичьим разноголосьем и успокаивающим шумом деревьев встретил людей, молчаливо идущих по ещё влажной дороге к опушке. Никто не хотел в одиночку обнаружить непонятное препятствие, шли вместе, опасливо поглядывая по сторонам. Даже толстяк Клювин был молчалив, и лишь раз, взбираясь на мокрый взгорок, не отымая ног от скользкой земли, рявкнул: «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей!» – вызвав внезапный испуг и дрожь у женщин. Выйдя к опушке, люди остановились, а несколько ворон взлетели с сожжённой сосны, надсадно и занозисто каркая, улетая в сторону скрытого дымкой села. Впереди шёл Виктор и первым почувствовал твёрдость пустоты, и всё, что до этого казалось несущественным, случайным недоразумением, пустым разговором, умствованием и жуткой шуткой, в конце концов, стало явью, дикой реальностью – стеной, внутри которой идёт иной отсчёт времени. Это внезапное понимание поразило каждого в большей или меньшей степени, и какая-то сонная одурь слетела с теплившейся надежды о неизменности окружающего бытия.