Гастрольный график Isabelle Geffroy, скопированный из космической сказки под названием Internet, пестрил обведёнными датами да вычеркнутыми днями суетных близнецовых недель. Алиса качала головой, поглядывая из окошка на окрестности града N – а именно, на «places of interest» микрорайона Корытное (на улице, чай, не Франция: улица-дзержинского-дом-один), где притомилась крошечная её скворечня с вмурованным в стены счётчиком: тик-так, тик-так, конечно, «Ce n’est pas votre argent Qui fera mon bonheur»[12], конечно, «Je veux de l’ amour, de la joie, De la bonne humeur»[13], однако прописную истинку за всё надо платить Алиса усвоила, кажется, ещё до знакомства c Белым Кроликом: ну то есть ещё до похода к королеве, до пресловутой казни карточной колоды, из которой так и сыпались отрубленные головы верноподданных королей, дам и валетов… и зачем только В.В.[14] назвал её, Алису, – Аней, зачем отправил по этапу через э́ту вот Страну Чудес, конца-края которой не видно? О, родные осины, о, «все станции, кроме Есино»! О, то берёзка, то рябинка, то куст ракиты за ок… ракиты или калины? Алиса не могла вспомнить, и потому снова улетела в мыслях: быть может, г-н Набоков и сейчас пишет о ней, пишет о её сроке в N-ске, да только она не знает о том ничегошеньки? Ах, как хотелось бы ей подсмотреть, вчитаться в «продолжение банкета», но где? Где это место? И как, как скостить срок?.. Эх, великорусская бол-лит-ра́, типун тебе на билингву! За всё надо платить, повторяла Алиса ещё в экс-шкурке, когда путешествовала, так скажем, более интенсивно, но что о том… морока! Подпорченная переизданиями и экранизациями, девичья карма отягощалась, отягощалась, пока не отяжелела, наконец, до того, что барышня не осела (всего-то от невозможности взлететь! прыгнуть выше ауры!) в местечке девятьсот третьего года рождения – так, по крайней мере, сказывает летопись, – выбраться на свет белых ночей из коего можно было только по трассе М20 – и только при хорошем раскладе.
Прирост населения, как сообщалось Постчудесным Информбюро, в городе N почти прекратился, смертность превысила рождаемость (здоровых адекватных мужских особей фактически не осталось – уцелевшие же к участию в игрищах по воспроизводству вида оказывались не шибко годными): лишь стайки недобитых в лагерях мутноглазых стариканов, верящих «в нового бодрого» Кобу (привет, однофамилец![15]) да всяческих деклассированных элементов (привет, Янка![16]) орошали напрасными словесами не поднятую с колен, как было обещано, страну. Увы и ах, однако-с постылая тишина N-ских окраин вмещала в себя куда больше оттенков, нежели пятьдесят – серого, особенно если заглянуть в окна венцов корытостроения! Но не будем. Не будем заглядывать, дабы совсем не расстроиться: послушаем уж лучше Алису. Она не хнычет, она лишь констатирует: «И ржавчина, везде эта ржавчина…» – тут связь внезапно обрывается и мы замечаем на подлунном экранчике те самые полки с бестселлерами, на которых танцует зазеркальное Алисино имя. Онито, книги, и держат нашу девочку на плаву. Её книги.
«Париж, Ла-Рошель, Монтобан, Сант-Уан, Шатор, Ландерно, Фекаме, Бордо, Ницца, Нанте…» – вписывает Алиса ласкающие слух названия в афишку концертов Isabelle Geffroy и думает, как славно, должно быть, оказаться сейчас на Площади Тертр: оказаться, чтоб только-то и услышать вот э́то вот: «Passе, passe, passera la dernière restera…»[17] – ну или «С’est ton rêve»[18]! Несколько лет она учила французский, но язык не очень-то давался – ничего, кроме произношения, толком не выходило (точнее, выходило как-то карикатурно), про глаголы же и подавно – стыдно сказать. Впрочем, тайную затею Алиса не оставила, и потому брать уроки у седовласой педагогессы не перестала. Перед занятием та поила её облепиховым чаем, после чего, достав «La première année de grammaire»[19], выдыхала: «А теперь, деточка, новая тема…» – и то, что имя этой теме – любовь, не обсуждалось. Любую словесную каденцию завершала Валентина Аркадьевна именно ею – завершала несмотря на то, что супруг давно почил, устроенные в школке похороны на пенсию – и те канули в Лету, ну а отравленный sosедкой (милейшая женщина) дружок — двортерьер Джек – снился уж лет пять как. Брать нового Валентина Аркадьевна не решалась, разумно полагая, будто едва ли переживёт его: «Да что с ним потом станет? Нет-нет, от рыл корытских подальше!..» – наставляла француженка Алису, думая всегда, на самом-то деле, лишь об одном: почему в те времена — она, «советская студентка по обмену опытом», не осталась там, с Мишелем? Зачем сама себе помешала?.. Шанс-то давался, летел в руки, целовал в лабии, etc. Аккурат на таких мыслях Слёзный пруд и затопил однажды учебник французской грамматики. Плечи Валентины Аркадьевны затряслись, заходили ходуном, лицо сморщилось и вмиг посерело, руки покрылись серой шёрсткой, хвост обвил задние лапки, ну а Алиса – что ещё оставалось? – увидев, как заслуженная учительница N-ска оборачивается в некое существо, спешно выскользнула за дверь: «Будет ли какой-нибудь толк, если я заговорю с этой мышкой?»[20] – спросила она саму себя, но ответа от бессознанки, и иже с нею, так и не дождалась. Алиса смотрит все клипы, читает все интервью, подстраивает все свои отпуска под гастроли Isabelle: Стамбул, Барселона, Прага… Раз в год, что ж, и на том мерси: для парикмахерши поневоле (в/о не в счёт, куда с ним в городе N! Долой и́нтелей с паровоза безвременности!) это не шибко-то по карману, к тому же, гастрольный график Isabelle, живущий на стене N-ской скворечни своей собственной жизнью, не считается с графиком существования Алисы. Иногда, во сне, ей почему-то кажется, будто она сама и есть Isabelle, настолько близко её лицо – функция замедленной перемотки изучена и опробована не единожды, впрочем, не это главное: подтянув-таки французский, Алиса пишет кое-что любопытное на сладкоголосом наречии, однако отправить буквы по почте не решается – она знает, что рано или поздно услышит Isabelle снова, ну а пока времечко не пришло, пока кочет златой темечко не проклюнул, прячется за наушниками: Макс-то не отступает, Макс-то оформиться предлагает – вместе с рукой и сердцем, не будь дурак… Куда оформиться, зачем оформиться? Алиса едва не плачет: брак, брак же! Парикмахер-стилист с дипломом учителя рисования да экскурсовод-таксист с дипломом историка, ОКейно! Что делать станем волглыми вечерами – в корытушке млеть, об устройствушке мирозданьица рассуждакать? Горькую ложками есть, упаси Деус? Вылетать к самому синему морю? Заводить рыбонек-птичек? Суетиться, томиться анимкой?.. Пушкина ль с Саган подсматривать, Кустурицу ль с Бунюэлем подслушивать?.. Летом – варенье варить, зимой – пить с тем вареньем чай?[21] Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, – и так три карты, три карты, три карты, о майн готт, распаляется Алиса, но Макс пропускает 0.5 мимо ушей – Макс слишком сильно обнимает каменную Алису, Макс слишком быстро прижимает мягкий рот свой к стальному её рту, Макс слишком деловито заглядывает в малахитовые её глазищи, но когда видит, что́ в них, в глазищах, как током ударенный, отстраняется: с таким же успехом ты могла бы летать за Анджелиной Джоли! За Вайоной Райдер! За Милен Фармер! Но почему – Zaz, почему именно Изабель Жеффруа? Чем она лучше той же Патриссии?.. Знает ли Алиса, что таких, как она, надо лечить? Фанатка! Безумица! Лоботомия в помощь!.. Ну хочешь, хочешь, найдём психолога? Психотерапевта, душеведа, анима-доктора, мать его?.. Хочешь поговорить об этом?.. Je veux: Алиса хочет провалиться сквозь землю, однако в силу ряда причин сделать это прямо сейчас несколько затруднительно, и потому выбирает более эргономичное, более элегантное решение – гладит Макса по боль-голо́вушке да разжёвывает, очень тихим таким, очень мягким голосом, аки доктор пациенту, разжёвывает, почему не Анджелина Джоли, не Вайона Райдер, не Милена Фармер: «Я хочу. Хочу музыку. Её музыку. Её свободу. Её…» – но Макс, оппаньки, уж не слышит, Макс был и весь вышел! Оставшись одна, Алиса не сразу решается приподнять нежнейшую свою, розового шёлка, тончайшую фразу, разлёгшуюся на воздушных пылинках, точно в бисерном гамаке, да выпустить малюткойворобышком из форточки… Оцепенение, впрочем, длится всего-то пару секунд, и вот уж Алиса магни́тит слова-ловушки со словами-love’ушками бархатными ладошками, в сундучок с украшениями складывает: колечек-серёжек айн-цвайн – все шлягеры, значит, уместятся! Улыбаясь, она дышит на антикварное зеркальце, увильнувшее из чудесатой страны в нынешнее её пространство – дышит, пока диск на серебряной ручке не затуманивается, а потом протирает. Если вглядываться в волшебный кругляш долго-долго, можно заметить отражение N-ской набережной, оккупированной горластыми, ряжеными-в-людей, туристами. Праздная толпа, ф о т к а ю щ а я с я – ихний-с word’ok – на фоне необычных храмовых куполов северо-запада (рефрен глумящегося экскурсовода-социопата), не вызывает у Макса ничего, кроме раздражения – особенно пшённое толстозадое аканье: «Ка-а́к-у-вас-дё-шше-ва-фсё!» И Макс плюёт на асфальт, и Макс бежит к остановке, и Макс запрыгивает в уходящий трамвай, и Макс возвращается в Корытное (ржунимагу, вставляет свои пять у. битых-е. нотов Чёртик, которому до смерти наскучила табакера), да только Алисы уж след простыл, и зеркальце-то отброшено. «Это просто сбой, сбой программы, это пройдёт… – так Макс думает, так Максу проще. – Я должен, должен её вернуть… Должен ли?»
