– Мы… – Лионасьенне гадала, мог ли гроум засечь именно координаты «Локи».
– …Можете не волноваться больше о своей безопасности. Здесь вам не причинят вреда. Вы дорогие гости, очень дорогие. Я гарантирую безопасность так же всем вашим товарищам. Я не знаю, какие интересы у полиции Альянса в этом секторе, но очень жажду узнать. И в отличие от моих врагов, я живейше заинтересован в том, чтобы в этом конфликте ни один волос не упал с голов граждан Альянса. Ждите, – экран погас.
– Ну дела, – присвистнул Диего.
– Что делать будем? – Илкойненас с растущей тревогой следил, на экране радаров, за приближающимися кораблями.
– Что-то подсказывает мне, что уклониться от гроумского гостеприимства мы не сможем. Будем честны, у нас проблемы – «Серое Крыло-45» не критично, но повреждено, на наши призывы о помощи пока никто не отозвался – да и небезопасно было б приходить сюда за нами, учитывая, что тут неподалёку, действительно, бушует гражданская война. Не очень-то хорошо получилось, что мы оказались в неё втянуты, но если мы на ней погибнем – будет совсем тупо.
– И… доставят они нас на Ранкезу… что потом?
Лионасьенне вытащила сигарету.
– Там видно будет. Может быть, цинично, но главное – выжить. Лично за себя я б не переживала, но у меня на борту – дети, а на «Сером Крыле-45» теперь – несколько раненых. Стоит подумать о них. Мы могли бы отказаться и остаться здесь ждать возможной помощи, или следовать дальше к нейтральной полосе перед сектором Арнассии, но мы рискуем их жизнями больше, чем своими.
– Отлично вышло, что ни говори, – Илкойненас рухнул в кресло, – Брикарн потерял, в общем-то, все три своих корабля… Чёртовы тилоны, не удивлюсь, если они сдали Громахе информацию, что здесь что-то происходит, надеялись, что атеффэ-нэа угробят «Серые Крылья», а может быть, и ещё кого-то, и пока тут выясняют на кулаках, кто кому устроил задницу, они под шумок свалят… Если б не вы, Лионасьенне, мы вряд ли были бы живы, так что у вас есть некоторое право решать. Конечно, получается, мы вмешиваемся во внутренний конфликт…
– Нас в него вмешали. Вы всего лишь летели сюда арестовать тилонов, а мы – всего лишь не дать им поделить вас на ноль. Конечно, это я позвала ранкезцев… Но боюсь, Громаха могла не разобраться в суматохе, что вы – хорошие ребята и вас взрывать не надо, да и тилоны иначе не убрались бы… Они, вообще, изначально не собирались широко освещать своё участие в этом деле.
– Теперь, – мрачно пообещал Диего, – осветим…
– Здравствуй, Дэви…
Голос не слушался. Показался сперва чужим… Собственный голос, после этих голосов.
– Ты видел это, Андо? Ты знаешь?
– Да… Видел… Но в том, что произошло, нет твоей вины. Если хочешь кого-то винить – вини меня, ведь… Сила, которая способствовала этой трагедии, была подарена мной…
Андо Александер – как во сне, как во множестве снов за эти годы, почти во плоти, от кожи сияние, за спиной прозрачные крылья, только огромные серые глаза не впиваются в душу с неким невысказанным вопросом – теперь они будто точно знают ответ. И теперь это не сон, совершенно точно не сон.
– Не бойся их, Дэви… Они не смогут навредить тебе, только не тебе. Ты этого не помнишь, но так уже было… Эти воющие призраки, как ты их назвал, пробудили худшие из твоих кошмаров, но больше они не тронут тебя. Больше их нет. Это всё прошло, навсегда прошло…
– Андо, почему? Неужели действительно так должно было быть? Андо, кто из нас сделал это – ты или я? Неужели это неизбежно… как рефлекс, чёртов рефлекс…
Глаза Андо были темны от печали – темны как бездна, поглотившая Драла’Фи.
– Не думай об этом, не нужно, прошу.
Но неужели можно действительно об этом не думать, когда эти голоса всё ещё звучат в голове? Когда стоят перед глазами эти вспышки…
– Ты помнишь, ты, как никто, знаешь – как сильно я ненавидел вот это «такова природа». Предопределённость, приговор… жалкое оправдание всему, что происходит. Такова природа – о сторонах конфликта, не желающих идти к примирению. Такова природа – о тех, кто просто не пожелал возобладать над собственной слабостью.
– Да, я помню. Помню все наши споры. Помню, как ты хотел свободы… для меня, для всех… – рука Андо, опережая движение Дэвида, коснулась его плеча – того места, где когда-то сидел Страж.
– Скажи, это ещё чувствуется? Моя нервная система ещё несёт его след? Не так, как было с порабощёнными, конечно. Ты говорил – есть то, что меняет навсегда. И тело, и сознание. Как ворлонское вмешательство изменило и Литу, и тебя. Как технологии Теней меняли остраженных… и техномагов. Страж не изменил меня… зато ты изменил, да?
Дэвид накрыл руку Андо своею, рассеянно отмечая – как взросло она теперь выглядит, рука мужчины на руке юноши, рука живого на руке… нет, не призрака, конечно, но руке чего-то совершенно иного.
– Ты знаешь, я ценил этот дар, ценил и тогда, когда начал понимать, что он такое, что он несёт с собой. Я не собирался отказываться. Тем более не собираюсь теперь. Было бы совершенно аморальным, я думаю, брать от дара только то, что приятно, только то, что можешь вынести, только то, что… привносит приятное разнообразие в твою жизнь, – он горько усмехнулся, – это жестоко, но это правильно. Чтобы мне, осуждая тех, кому показалось бы… счастьем обладание такой силой… нечем было перед ними гордиться. Чтобы я не считал, что устоять, преодолеть – это очень просто. Неправильно бы было, если бы мне не пришлось учиться этому, как когда-то пришлось тебе.
– Ты справишься, нет сомнений, справишься. А я буду рядом. Как всегда был…
Светящиеся руки – почти плотские, почти реальные – скользнули по плечам, зачарованно перебирая пряди тёмных волос.
– Да, знаю. Как тогда, когда я ещё считал это только снами – там, на Тучанкью… Так и потом, все эти годы, когда я уже понимал… Мне кажется иногда, Андо… что ты как график бесконечно убывающей функции. Сколько ни приближайся к тебе, всё равно не пересечёшься. Может быть, я потому не послушал бы никаких предостережений, что рискую раствориться, даже в малой части, которую ты дал мне, в твоих ощущениях и твоей памяти, потерять себя в твоём, что внутри себя… что убедил себя в том, что это моё? Я все эти годы думал – вот, в конце концов, когда я стану взрослым и умным, я смогу понять… многих, и в частности тебя… Сейчас во мне живёт странное ощущение, что ты понимаешь меня.
И снова звенящая печаль в глазах Андо – полоснула по сердцу, когда он отвернулся. Но нет нужды видеть его глаза, чтоб знать, что в них.
– Прости… Прости, что мой страх за тебя, моё желание быть рядом, защитить – было сильнее любых соображений разумности. Что защитив тебя от всех угроз – от наших врагов на Центавре, от смерти под палящим солнцем на Корианне – оставил тебя беззащитным перед одной… перед твоими кошмарами. И малой эгоистичной радостью было – видеть твоими глазами тех, с кем я разлучён навсегда. Мою дорогую Офелию, и Виргинию, и Элайю… Через тебя защищать и их. Это моё желание – вопреки смерти остаться в вашей жизни – привело к тому, что случилось… Прости, что не могу раскаиваться в этом. Зная то, что мне дано знать – я не мог иначе.
– Андо…
Дэвид протянул руку, касаясь плеча призрака, сперва обжигаясь ощущением его реальности, телесности.
– Вы, вы все были правы – я ребёнок, эгоистичный ребёнок. Но я боялся, так боялся тебя потерять. И в жертву этому страху я принёс твой покой. Прекрасно понимая – ты не свернёшь, ты не откажешься…
– Андо… Андо, о чём ты… То есть, я понимаю, о чём ты говоришь, но…
Но себя не обманешь, эхом откликнулся тот, последний голос. С самой Тучанкью ты смотрел его сны, его воспоминания, воспоминания многих других – его глазами, и не хотел отказываться от этого, тебе это нравилось, зеркальный коридор чужих душ, к которым ты жаждал приблизиться. Ты говорил, что даже его кошмары – как тогда, на стеклянном поле, в котором навеки застыли боль и ужас тысяч оборвавшихся жизней – не пугают тебя настолько, чтобы отказаться. Ты уже знал, что получаешь это от него, но продолжал говорить: просто сны… Просто ему тоже, как всем, необходимо с кем-то делиться, чувствовать себя неодиноким, и если он не может как все вы – пусть хотя бы так. Ты чувствовал его боль, и его экстаз, ты слышал мысли своей матери и отца из его мыслей, мысли Диуса и твоих друзей из его мыслей, ты смотрел то, что видели его глаза – внешние и внутренние… Но даже зная, что смотришь не только в его личную память, ты не собирался останавливаться. Теперь ты спрашиваешь – чьи голоса ты слышишь, чья память сжала твои пальцы для выстрела, привела тебя к пониманию… твоего долга перед ним…
