– Неужели о ней так и не смогли ничего узнать?
Дебора вздохнула.
– Отец, через несколько лет после того, как она исчезла, после безуспешных поисков, сказал, что в самом начале допустил одну большую ошибку… Он искал её только по мирам Земного Содружества. Он просто и подумать не мог… Слишком поздно узнал – мужчина, с которым она сбежала, не был человеком.
Гидеон нечаянно раскусил горошину перца и лихорадочно хватанул стакан с соком.
– Отлично… А как это можно было, простите, не знать? То есть… он просто не знал, с кем она сбежала, или как?
– Просто по документам он был землянином. Медицинской карты у него не было вовсе – непростительная халатность, но тогда такое бывало… Вообще-то, от Мэри всего можно было ожидать, она была очень своеобразной девушкой.
– Романтичной, – кивнул Майк, – хотя для окружающих это было странно порой, какие формы принимала её романтичность. Например, кстати, она любила гулять за куполом. Скафандр – или полные ботинки песка и песок вообще везде, за шиворотом, в волосах, дыхательная маска и тяжеленный баллон за спиной – странная романтика, как ни посмотри. А ей нравилось. Говорила, что так чувствует небо…
Сидящий у окна Раймон вздрогнул, когда на плечи ему легли ладони Вито.
– Не напугал? Я пришёл к тебе с сюрпризом…
Ранни обернулся с неловкой улыбкой.
– Получилось. Я так глубоко задумался, что не заметил, как ты подкрался.
– Круто, но я не об этом. Я тут с запрошенной тобою информацией о семье твоей покойной жены. Пришёл, как только у самого столбняк прошёл, теперь на твой полюбуюсь.
Раймон поднялся, непривычно остро ощущая биение собственного сердца. Как мало он думал об этом, в самом деле… Так, что теперь сам удивлялся себе – неужели можно было не задавать себе всех этих вопросов столько долгих лет?
– Тебе так быстро удалось найти…
– Смотря что искать, и как, и где. В общем, дорогой, ты меня удивил снова, – Вито зашуршал какими-то бумагами, и поднял напротив взгляда Раймона скупо исписанный листок, – для начала, да будет тебе известно, что Мэри Джейн Доу – это, как правильно тебе сказала Марианна, имя-фикция. Вроде Алекса Нормана Онима.
– Что?
Вито покачнулся, перекатившись с пятки на носок.
– Если сократить инициалы – «аноним». Можно было, наверное, и так – Анна Нора Оним, например… В общем, до 2281 года женщины по имени Мэри Джейн Доу вообще не существовало. Не рождалась, не приезжала на Марс из какого-либо другого мира, не получила образование, не имела медицинской карты ни в одной больнице. А потом, в 2281 году, всё это резко появилось. Марсианские документы, совершенно подлинные… только сделанные по спецзаказу. Я такие вещи знаю, на Экалте это норма жизни. И что интересно, с этого же 2281 года нет больше никаких сведений о другой Мэри – Мэри Гарибальди. Словно растворилась в воздухе – не училась, не работала, никуда не выезжала, не посещала врачей… А теперь взгляни на эти фотографии. Одна 2279 года, другая твоя, сделанная на Минбаре. Кажется, не очень изменилась? Оценил, романтик, на ком тебя угораздило жениться?
Раймон в полном шоке созерцал фотографию молодой девушки, которую обнимала со спины, видимо, мать – тоже черноволосая, с большими чёрными глазами, только черты лица тоньше, резче, угловатее. На другой, знакомой ему фотографии, так же он сам обнимал… да, ту же самую женщину. Мэри. Марию.
– Но… почему?
Вито поддёрнул штору и присел на подоконник.
– Семейные тайны – это всегда самое интересное. Никакие государственные в подмётки не годятся. Знаешь, в чём разница между двумя Мэри, кроме фамилий? Наличие у одной, и отсутствие у другой, пси-способностей. Мария ведь тебе упоминала, что её отец, хоть и не открещивался прямо от неё, но был очень… расстроен, когда у дочери проснулась телепатия? Легко понять, чего не ожидал, того не ожидал. В семье Гарибальди это, кстати, как я понял, первый и единственный случай. Может, конечно, передалось по линии матери, о той семье я смог найти мало… Хотя кажется, дело всё же не совсем в этом. Мэри не хотела доставлять отцу никаких хлопот и беспокойства. И при том очень хотела работать… Ей не хотелось, чтоб на неё смотрели как на богатенькую дочку, пристроенную отцом по блату. И тем более ей не хотелось, чтоб её, с её способностями, посчитали этаким семейным шпионом… Отец сделал ей новые документы, уступил её желанию. Правду знали немногие.
– Мэри Гарибальди… – потрясённо пробормотал Раймон.
– Ну да. Ты подозревал, что она из очень высокопоставленной семьи… Выше некуда, как видишь. Не понимаю, конечно, почему она тебе-то не сказала… Может быть, считала, подобно тебе, что это несущественно?
Раймон прикрыл глаза. Вспоминая Марию, всё, что она рассказывала о своей семье, о своём детстве, и перекладывая это на только что услышанное.
– И… что же теперь…
– Делать с этой правдой, хочешь спросить? Решать не мне, в любом случае. Но если совета спрашиваешь… Родители твоей Марии, и мистер, и миссис Гарибальди, уже скончались. Но у неё остались брат и сестра. Было бы правильно, наверное, если бы они узнали наконец о её судьбе. Узнали о Лоране. Как думаешь? Возможно, конечно, я тут сужу со своей колокольни… Для меня это момент несомненный и естественный, как дыхание, как для них – не знаю.
Раймон взял руку Вито в свою, чувствуя его тепло, воспоминания нахлынули так, словно не прошло восемнадцати лет, словно он только вчера держал вот так же за руку свою любимую женщину и что-то говорил, успокаивая. Она тогда лежала на подстилке из термопокрывал, дрожащей рукой гладила уже большой живот.
– Представляешь, он так сильно толкается! Что даже сердце начинает болеть…
Глаз ранни, чутьё ранни регистрируют малейшие изменения в организме любого живого. Вот только когда годами держал дистанцию с другими разумными, не сразу научишься правильно их интерпретировать. А может, он всё понимал, просто убеждал себя… Убеждал, что эта тревожная, горькая нотка – это относится к ребёнку. Да, это было бы очень больно… для неё, для Марии. Для них, краткоживущих, смерть маленьких детей – величайшая трагедия. У неё каждый раз было такое скорбное лицо, когда он рассказывал, как у его родителей умерли на его памяти два выводка… И он старался поменьше говорить с ней об этих печальных деталях раннийской природы – даже при врачебном контроле, при искусственном отборе генетического материала смертность оставалась высокой. Чистых от патологий линий не было. Просто не было. Да, он готов был к смерти этого ребёнка – к тому, что в один прекрасный день его сердце остановится, как у двух его братьев ещё в утробе, они покинули тело его матери легко и безболезненно, как всегда бывает в таких случаях – организм ранни не предполагает таких последствий замершей беременности, как у животных, то, что умерло, покидает его само. Или что его лёгкие не раскроются, как у двух его сестёр. Да, он надеялся, что будет так, что он не проживёт несколько дней, как его младший брат, нарушение мозгового кровообращения у которого оказалось слишком серьёзным. Это будет для неё больнее. Она хотела верить, что раз уж Раймон выжил, дожил до своих лет – и его ребёнку должно повезти тоже.
– Я, конечно, не изучала своё родословное древо, но насколько помню, у нас в роду никакой серьёзной генетической гадости не было. Все здоровые. А это всё-таки кое-что, половина-то генов моя. Ну и от тебя, думаю, должна перепасть не худшая часть…
А что изменилось бы, повтори он ей снова, что у него нет живых братьев и сестёр, а его лучший друг… не хочется говорить «возможно, уже умер», но какова вероятность, что ещё жив? И ей придётся однажды осознать и смириться с этой правдой о их природе – правдой, от которой они сами привыкли не страдать, в конце концов, немыслимо страдать вечно… И лучше б у них никогда не получалось никаких детей, ни к чему это ей, она совсем другая, чтоб принять такое…
Да, она другая. Она не принимала жизнь такой, какая она есть, она считала себя вправе менять – вот, изменила его жизнь, войдя в неё со своей любовью и верой в то, что они проживут вместе всю ужасно долгую по её мнению жизнь краткоживущего, и родят детей, и никто из них не умрёт на их руках. И он учился смотреть её глазами и верить её верой. Что всё будет хорошо, родится здоровый ребёнок – благодаря портативному диагносту одного минбарского лекаря они только и знали, что плод один, и это, кстати, тоже обнадёживало Марию – «один, как у нас, людей, значит, и здоровьем в моих предков будет, ну и на одного мне уж точно хватит сил!».
