Лиар зажмурился от резкой боли, прострелившей виски. Пронзительные, острые солнечные лучи врезались в сизую плоть его волн, вошли в тихое, сумрачное подводное царство, в которое никто б и никогда не смог войти. Океан всколыхнулся, поднимая из пучин ещё больше спасительных холода и темноты.

- Это дало тебе что-то? Моё рождение не отличалось от рождения любого из нас, там нечего смотреть… Там только темнота, ну, она и логична, ведь и меня не было.

- Я вынужден поймать тебя на… не вполне верном утверждении. Если ты видел память хоть одного, кроме тебя, ты знаешь, что это не так.

Дэвид словно провёл пальцем по еле заметному рубцу на плёнке – можно предположить, что это то место, в которое первым ударил луч света, когда приоткрыли крышку фотоаппарата. Засвеченную плёнку очень сложно восстановить – химическая реакция вещь неумолимая. Со стёртыми данными несколько иная ситуация. Довольно сложно, чтобы не сказать – невозможно удалить что-то из человеческого мозга, не имеющего физических повреждений, так, чтобы оно исчезло оттуда навсегда. Скорее, нежелательную информацию «запирают», «делают невидимой» для поиска, для самого человека, кого-то другого или кого бы то ни было. Если это сделано достаточно качественно, то восстановить, открыть запертое бывает довольно сложно… но никто не сказал, что невозможно. Иногда, если блоки поставлены новичком или просто слишком беспечно, подавленные воспоминания прорываются сами – хотя бы в виде снов, неясных ощущений… Дэвид коснулся темноты уверенней – она была неоднородна, что-то было, по крайней мере, по самым краям, куда меньше попало безжалостного света. На первый, и даже второй взгляд это показалось бы обычными тёмными пятнами той же химической реакции, но потом что-то в их форме задерживало взгляд. Всего лишь несколько силуэтов, лёгких прикосновений, слова, которых не разобрать… Это не искусственные блоки, не стёртая память, скорее амнезия, наступившая в результате какого-то происшествия, и видимо, это было что-то достаточно серьёзное, если амнезия оказалась полной, и до сих пор не проявилось ни одного фрагмента…

- Ты полагаешь, – Лиар сглотнул горечь, образовавшуюся во рту, горло пересохло, и голос получился с хрипотцой, – что то, что ты видишь, является не тем, чем это считаю я, что от меня могли что-то скрыть? Но какой в этом смысл, если уж брать твои подозрения за основу? И что именно может скрывать эта темнота? Насколько я знаю, почти все мои братья имеют примерно такое же устройство памяти, то есть в принципе там, за границей этого, ничего быть не может.

- Я полагаю, – Дэвид не разорвал, только чуть ослабил контакт, прожектора лучей шарили и шарили в океанской пучине, хотя должно казаться абсурдным надеяться просветить его до самого дна, – это было сделано из вполне обычных для вас соображений. Рациональности. Хотя специально этого мог никто и не делать, к потере памяти могла привести серьёзная травма, это не удивительно, если тебе было только десять лет… Просто так совпало.

- И, по-твоему, я никак не мог обнаружить обмана, если учесть, что я телепат?

Дэвид пожал плечами.

- Но ведь ты не сканировал своего учителя на этот счёт? А кто-то ещё мог и не быть в курсе. То, что ты сам ни разу не заинтересовался этим длинным тёмным промежутком, меня, конечно, удивляет, но… зачем бы ты это делал, опять же, говорил ты сам. Ты не подвергал сомнению, что там ничего нет. У тебя было только настоящее. Не так редки случаи, когда память не возвращается уже никогда. Гораздо чаще, чем встречаются тилоны, рука которых сгибается в свободном положении.

Он увидел мелькнувшую в сознании картинку – он, в беспамятстве, на руках нефилима, одна рука свисает… И тогда, и в тот момент он мог схоронить всё, что не должен видеть лишний глаз, в тёмной бездне, но он не мог контролировать свою руку.

- Что ты хочешь этим сказать?! – мальчик сжал в пальцах белую простынь, – что я потерял память… что память у меня была? И что было в ней?

Лиар разговаривал скорее сам с собой, чем с Дэвидом. В голове возник образ Сэридзавы, протягивающего ему руку, помогающего сделать первые шаги по стерильно чистому полу лабораторного блока. Сэридзава, умеющий улыбаться этой непередаваемой улыбкой, Сэридзава, рассматривающий его раны с серьёзным и сосредоточенным лицом, помогающий ему улечься на выдвинувшуюся из стены платформу, отдаться во власть приборов, которые вскоре не оставят от этих ран ни следа. Сэридзава, учивший его смотреть только вперёд, и никогда ни о чём не жалеть, быть лучше, сильнее, повторяющий, что он – особенный среди них. Мальчик посмотрел на свои руки, расслабив их на коленях – чуть длинноватые ногти, под которыми передатчики, чипы, микросхемы, которые невозможно разглядеть из-под толстой пластины ногтей, на изгибы пальцев, на тонкие запястья. Неужели это всё…

- И как ты считаешь – кто я?

- А разве на этот вопрос должен отвечать я? То есть, я мог высказать то, что кажется мне логичным на основании того, что я слышал и видел. Конечно, вероятность того, что я ошибаюсь, есть. Но вряд ли она больше моей практически уверенности, что биологически ты стопроцентный человек.

Мальчик застыл, ни одной эмоции на лице, ни одного движения, словно время замерло, перестало течь. Мысли тоже остановились, словно вставшие грозными стенами океанские волны вдруг замерли, поставленные на паузу. А потом время обрушилось на него снова, громким шумом в голове, стуком сердца, беспорядочными мыслями тех, кто вокруг, и волны тоже обрушились, взметнув тучи злых брызг прямо к этому огромному жгучему солнцу, и Лиару показалось, что его нехило подбросило на кровати прошившей тело судорогой. Он закрыл глаза, медленно, чувствуя, как смыкаются ресницы, потом так же медленно открыл их, фиксируя, почти неосознанно, пляшущие перед глазами солнечные блики.

- Стопроцентный человек… Может, более удачно перенял облик прообраза…

- Может… – эхом отозвался Дэвид, – как я и говорил, мы мало знаем о вас. Что можно сказать о расе, которая меняет внешний вид и физиологию с такой лёгкостью? Мы смогли заметить только, что некоторые признаки остаются неизменными… Но как знать, может быть, твоя рука рефлекторно сгибается именно потому, что ты такое исключение среди собратьев? И твои ментальные поля могли стать человеческими именно потому, что ты сразу воспринял себя с человеческим телом?

- Некоторые признаки остаются неизменными, да. Есть незыблемое в мире тилонов, мире без заветов и констант. Без солнца. Жаль, Дэвид, правда жаль, что мы по разную сторону, что ты считаешь мою сторону другой, враждебной… Надеюсь, что для того, чтобы защитить его, мне никогда не придётся стрелять в тебя. Спасибо, что пришёл навестить, и за разговор спасибо тоже. А сейчас, если ты не возражаешь, я хотел бы отдохнуть.

Дэвид кивнул, отходя от кровати. Что говорить, он ожидал этого. Много людей на его памяти предпочитали видеть себя жертвой воспитания, обстоятельств, говоря, что и рады бы, но едва ли уже смогли бы по-другому. С Лиаром, определённо, не могло б всё так… Если б было возможно, он едва ли был бы жив. Во многих мирах, многих культурах принято считать, что человек рождается дважды – один раз физически, младенцем из чрева матери, и второй раз – когда принимает законы, обычаи, веру своего племени. Можно порассуждать, родился Лиар второй раз или третий, но несомненно, что это так. Пожалуй, если вопрос не встанет прямо, ему хотелось бы по возможности не говорить об этом никому, особенно Дайенн. Ребёнок-тилон – это слишком для неё, ребёнок-землянин, сам выбравший быть тилоном – просто немыслимо.

- С нами пойдёте ты и ты, – Чтцфркфра последовательно указала на Лорана и Лауру, – вы поможете мне погрузить в кризалис Скрткцвирка, а потом я отдам вам шлем, и вы вернётесь вдвоём.

- Стремительно события развиваются, – хмыкнул Давастийор, оторвавшись от наблюдений за прохаживающимся неподалёку, периодически подлётывая, Црткфакртцем, – но у меня встречное предложение – почему бы не пойти мне?

- Не буду отказывать, иди. Но пойдёшь ты пешком, ведь здесь у ворот только две сакатах. На одной поедет двое, на другой двое, тебе некуда. Ты не ездил на сакатах, и можешь испугаться, а они испугаются тебя.