Гидеон хотел возразить, что ничего подобного, никто ему не пенял преступлениями собратьев, за которые он не в ответе, просто он понимает, вполне понимает тех, кто мог бы смотреть на него, мягко говоря, недоверчиво.
- Но так-то первыми среди нас поселились нормальные, хорошие земляне, а потом уж эти… Просто их, конечно, меньше, а судят по большинству, и по тем, кого заметнее… Так что ты постарайся не обижаться, когда кто-то говорит «Хоть и землянин, а хороший». В своей, вроде как, манере похвалить хотят… – Гайуш дружески положила ему руку на плечо, а потом как-то уже не совсем дружески скользнула ладонью по его груди, – потому как и порядочный, и не трус, и с лица хорош к тому же, это не так часто всё вместе встречается.
Джеймс почувствовал, что краснеет. По мере того как прикосновения Гайуш становились всё менее дружескими, то есть, в общем-то, всё более откровенными, он как-то забыл, что первоначально хотел сказать. Потому что как-то… ну, другими мыслями и чувствами это сменилось. Ловкие пальцы джи-лай, в пятнах пыли, мазута и высохшего на клапанах охладителя, расстёгивали его куртку, что тут можно сказать? Что совершенно не против? Ну не вздыхать же, что как-то рассчитывал, в постельных утехах, на существо без члена, да что ж теперь. Собственное тело недвусмысленно заявляло, что миловидное лицо, красивая грудь и чувствующийся в углубляющихся ласках темперамент для него вполне компенсируют то, что там шевелится у неё под одеждой. Точнее, не совсем верно именно так говорить… не недостаток же это, в самом деле…
Сильные руки девушки увлекли его в сторону от отверстия в обшивке, в укромный тёмный угол, почти уютный, если б не торчащие там-сям детали и некоторую запылённость.
- Выбрали мы, конечно, и место, и время… Как по мне, правда, и место, и время, и после секса и работается на куда большем подъёме…
- Вот уж не знаю, не слишком ли ты на меня возлагаешь большие надежды…
- Что это у тебя, комплексы? А с чего вдруг?
Темнота скрадывает очертания, в какие-то моменты Гайуш кажется совершенно земной девушкой, он, думается, едва ли может показаться ей джи-лаем, но её это, кажется, не слишком беспокоит… Губы у неё полные, сильные, чуть обветренные, поцелуи – глубокие, грубоватые и словно бы… точно рассчитанные, выверенные, как настройка датчиков, как выстрел киллера. Ровно так, как нужно, чтобы достичь нужного – тумана в голове и огня в крови, разбегающегося от плеч, сжимаемых её нежными тисками, к пальцам, ласкающим её уже обнажённую спину. Его собственные движения были куда менее умелыми и уверенными, а ведь не мальчик, давно не мальчик…Твёрдые соски, упирающиеся в его грудь, пускали по телу дрожь, огонь собирался сладко ноющей тяжестью внизу живота. Всё же, думал он, опрокидываясь под её напором, на сексуальный голод, всё одно, не спишешь… Будто сексуальный голод, он у него только сегодня… И не в красоте, почти земной, дело. Быть может, что-то общее в глазах с колдовскими глазами Софьи. Ощущение внутренней силы – в красивой ведь, женственной, соблазнительной. Несомненное ощущение того понимания женского начала, которое, оказывается, у него внутри жило. Сколько-то он думал, конечно, что ему нравятся слабые, нежно-трепетные, нуждающиеся в мужской силе, мужской защите… Это мужчина-то сильный? Мужчина слаб. Иначе не нужно б ему было подтверждение его мужественности так часто, так болезненно, и не принимало порой такие уродливые формы. Что бы мужчина мог без женской силы, поддержки, что было бы с миром, если б женщины были действительно так слабы, как хочется видеть мужчинам? Считать, что женщина должна быть хрупким цветком, беспомощным без мужчины, может тот, кто боится собственной слабости настолько, что желает заслонить её слабостью того, кто рядом. Пожалуй, можно бы и признать, что лично ему нужна женщина-товарищ, женщина-помощник, не тот, кто бесконечно вверяется ему, а тот, кому может ввериться он сам. Как сейчас, когда ремонтом руководила она. Как сейчас, когда он доверился её рукам, губам и уверенному знанию, как направить закипающую в теле страсть. Довериться тому, кто сможет, хотя бы на время, уничтожить страх, неуверенность, сомнение… И некоторая неловкость от того, что тела при таком контакте не могут сомкнуться полностью, вскоре исчезла, горячий омут, в который его затягивало, уносил и неловкость, и глухое раздражение на себя, и напряжение последних дней…
- Нет, на джилайском в точности так не скажешь. Там получится конструкция совершенно без сказуемого. Ну, такие особенности языка.
О чём только не будешь говорить, когда делать, в общем-то, всё равно больше нечего… В кромешной тьме даже перемещение затруднено. В других коридорах, кажется, пробовали пробраться к завалу, кто-то пытался разобрать – он не знал, как их успехи сейчас, слышно их отсюда было плохо. Кто-то смог, держась по стенам, добраться до них, присоединиться к этому, возможно, бесполезному, но хоть как-то утешающему процессу, может быть, всё же вместе у них что-то получится. Они тоже пытались, но уползли куда-то не туда, голоса стали только тише, перед новой попыткой следовало передохнуть, подавить приступ отчаянья.
- Ты очень хорошо знаешь джилайский язык, – не вопрос, утверждение, он ясно чувствовал это в ней.
- Ну, есть маленько. Не в ящике ж жила. Да и у меня вообще-то отчим джи-лай.
- Вот как.
- Ну, такое не на каждом шагу случается, но вроде, есть и ещё такие семьи… Ну а что, родной мой папашка был не шибко хороший человек, пил много, работал мало. Мать сколько-то с ним возилась, потом он окончательно её достал, выгнала она его. Мне, вроде, года три было, когда они окончательно-то разошлись… Ну, четырёх не было, когда он последний раз приходил, права пытался качать, отчим его с лестницы спустил… Земные мужчины тут вообще часто очень деградируют, и это ещё не самый печальный пример был. Я так понимаю, дело в том, что землян же здесь мало, как ни крути. Вот они и думают, что им многое может прощаться, потому лишь, что они земные мужчины, куда всё равно бабам деваться, и такими примут. Не все так, конечно, вот у одноклассницы моей одной вообще отличный отец, ей все завидовали – ну, кроме меня, я так отчимом вполне довольна. С ним мать не пропадёт…
Здесь, в подземелье, на грани отчаянья и в полушаге от грани гибели, ему было странно легче. Темнота мучила, но она же исцеляла, после всех картин, что видели глаза. Здесь он снова нормально мог слышать. Средний врий, канал которого не особо велик, всегда довольно сильно устаёт в компании иных существ, мысль которых обычно громка, хаотична, непоследовательна, и тем сильнее усталость, чем существ больше. Немногие из них умеют упражнять своё сознание, управлять собой, чтоб мысли не скакали, как бешеные зайцы. Там, в городе, он не слышал никого, так же как отдельные голоса тонут в шуме горланящей толпы, ни слова не разобрать, он чувствовал единый эмоциональный фон, как можно знать, о чём кричит толпа, но как в этом крике не услышишь собственного голоса, так там не услышишь собственных мыслей.
Здесь ему повезло оказаться рядом с земной телепаткой, Глэдис. Глэдис была дитя, по меркам своей расы, и в то же время она не была ребёнком по многим ощущениям, беседовать с нею было чрезвычайно интересно. Её способности проснулись недавно, они были сильнее, чем у него, но она ещё не умела ими пользоваться, он учил её – это было вполне неплохим занятием для запертых в отрезанном завалом туннеле, ему было приятно видеть, как охотно она учится – определённо, у неё были к тому задатки, стремление ко всем вещам и предметам относиться рационально, в том числе и к мыслям, стремление, чтобы она владела ими, а не они ею. Беседуя обо всём подряд – о происходящем, о прошлом давнем и недавнем, о землянах и повстанцах, о трудностях перевода с земного на джилайский и наоборот, они одновременно обменивались мыслями, игра в равной мере полезная и увлекательная. Подтекст смысла, эмоционального значения под каждым словом – словно расшифровка в словаре, оформленная из пульсирующего сгустка в нечто стройное и законченное мысль – словно отдельные её элементы, перемешанные, как буквы в шараде, она расставляет в полагающемся им порядке, словно бусы нижет – бусина к бусине, никаких зазоров, никакого наползания друг на друга. В Глэдис был детский энтузиазм, старательность, какую проявляет ребёнок в познании, учёбе, но не было детской неусидчивости, она не была нетерпелива. Отчим учил её каким-то народным ремёслам, требующим большого терпения и концентрации, а жизнь учила её внимательному отношению к тому, что может однажды спасти или погубить её жизнь.
