- Извините. Правда, извините. Просто, не знаю, как мои коллеги, но я в некотором шоке… Почему вы ничего не говорили? Нет, я понимаю, что тилонам вот совершенно не обязательно знать, что у них появилась ещё одна мишень, да и мне, в общем-то, вы совершенно откровенничать не обязаны… Но почему вы ничего не сказали самому Дэвиду Шеридану? Если вы полагали, что его это не касается, потому что вы не законный его брат… Вы же сами сказали – семья это святое, вы рискнули жизнью, чтобы его спасти, почему вы отказываете ему в праве на те же чувства?

Эркена как-то нервно оглянулся в сторону кокона – Дайенн удивилась, неужели находящийся сейчас в нём может их слышать?

- Защищая семью, защищают не только жизнь, но и честь.

- Поверьте тому, кто сколько-то знает Дэвида Шеридана, – проговорил Вадим, – он не усмотрел бы в этом бесчестья. Что бы ни произошло когда-то между его отцом и вашей матерью…

- Это не должно влиять на его жизнь. И не влияло бы, никогда, если б обстоятельства не сложились именно так.

Диус опёрся ладонями о столик, наполовину заставленный бутылями, которые раннята время от времени относили к капельницам.

- Вспомнилось, как когда-то в разговоре с одним хорошим землянином я убеждал его не сомневаться и начать поиск биологической родни… Как потом помогал в этом одной хорошей земной девушке… Если бы сейчас Вадим Алварес и Виргиния Ханниривер не были знакомы, я думаю, это не было бы лучше.

- …это не повод не подумать о своих детях. У Дэвида Шеридана нет детей, но у вас есть дочь. И она – не только не Ленкуем, а Эркена, она – Шеридан. Дело не в том, какое имя носить, думаю, вы понимаете – ни мы с матерью, ни Виргиния не носим фамилий наших отцов, она заслуживает просто знать правду. И не спрашивайте, какой смысл в правде… думаю, и не спросите. Потому что для вашей матери эта правда имела такое значение, что стала религией, которую она передала вам.

- Думаю, не будет лишним сообщить вам, что Дэвид не раз жаловался, что, по его ощущениям, вы избегаете его, и он совершенно не мог понять, почему… Видимо, потому, что не хотели, чтоб он прочёл ваши мысли? А Софья? От неё вы тоже скрывали?

Женщина покачала головой.

- Я знала. С самого начала. И не представляю, как это можно б было скрыть… Но я помогала Джани скрывать эту тайну, пока он сам не найдёт силы и возможность её открыть. Пока молчание для него менее мучительно, чем слова… Наследство родителей, в характере, в отношении к чему-то – крепкая, сильная вещь. Моника Эркена хранила эту тайну много лет.

Эркена поднял глаза.

- Она любила его с первого взгляда и до последнего вздоха. В самом существовании такой любви есть, наверное, что-то от… воли небес, как бы подчас мы ни сомневались в её существовании. Мы как-то больше привыкли к той любви, которая предполагает стремление быть как можно дольше, как можно ближе с предметом любви, и это правильно, наверное, это естественнее… Но бывает не только так. Я не прошу, чтоб вы поняли это…

Софья мягко положила ладонь ему на плечо.

- Ты не хотел, чтоб это даже звучало, даже предполагалось – что для него это было только случаем в жизни, а для неё это было – всем… Это был её выбор, ты скажешь, и вот это мне хотелось бы, чтобы поняли, потому что я поняла это. Моника Эркена была необыкновенной женщиной, и любовь её была необыкновенной, по силе чувств и по их выражению… В 2259 году Джон Шеридан ещё не был тем символом и героем вселенной, которым его знают теперь. Никто ещё не мог предположить в новоназначенном капитане личность той исторической значимости… А Моника Эркена – могла. Говорят, настоящим художником делает умение видеть не только внешнюю красоту… Она была настоящим художником, и как все настоящие художники, она имела мало признания в жизни. Красота и талант, к сожалению, больше привлекают проблем, чем успеха… Летке Бартадо был один из немногих, кто относился к ней всегда с тем уважением, которого она заслуживала, кто поддерживал её насколько возможно было при её гордом и независимом характере. Разумеется, он не отказался бы иметь её своей любовницей, но и когда она отказала ему, его отношение не изменилось. Когда дела её на родине были совсем плохи, он предложил ей работу на Вавилоне… Не в посольстве, нет – такой возможности у него не было. Она работала дизайнером в ксеноборделе. Оформляла интерьеры, делала причёски и макияж работницам… Может быть, и не завидная строчка в резюме, но стабильный доход и возможность параллельно продолжать писать свои картины. К тому же, сама станция нравилась ей, она планировала задержаться там на какое-то время… А потом она увидела его…

Гидеон обернулся к телепатке.

- И я изо всех сил стараюсь не задать интригующий меня вопрос – как и где.

Та пожала плечами.

- Кажется, ещё в день прибытия. Не так сложно увидеть капитана станции, гораздо сложнее увидеть сотрудницу не самого, в общем-то, приличного заведения… Но вообще-то она много свободного времени посвящала изучению станции. А у Джона Шеридана был заботливый и предприимчивый друг, со своей своеобразной, в общем-то нехитрой жизненной философией… Точнее, тогда именно друзьями они ещё не были, иначе бы, наверное, и самого события быть не могло… Но по-приятельски – 59 год был временем очень непростым, и уже многие отчётливо видели, что впереди перспективы только ещё более мрачные – он мог предложить не так много рецептов для снятия стресса. Алкоголь и азартные игры были в его личной системе под запретом, а вот ознакомить товарища с топом лучших борделей станции ему показалось, по-видимому, блестящей идеей…

- А в чём, собственно, проблема? Капитан что, не мужчина? Всё, молчу, молчу…

- К вопросу морали истинной и ложной – как заметила не только я, от многих я слышала подобные соображения – посещение подобных заведений вовсе не признак ветрености мужчины, скорее – признак глубоких внутренних проблем. Ветреные спокойно меняют любовниц и не задумываются о платных услугах. К слову, в отличие от Гарибальди, Джон Шеридан внутренних проблем, кажется, не признавал, и лечить их подобными методами не собирался, у Моники возникло подозрение, что Гарибальди тащил его силком и, возможно, применял силовые методы… Ситуация, конечно, получилась анекдотической настолько, насколько не придумаешь нарочно – в тот день администратору необходимо было отлучиться куда-то по срочному делу, и она попросила подежурить Монику. Аншлага не ожидалось, она полагала, девушка справится… Когда она подошла к первым за вечер гостям, Гарибальди решил, что дальше они разберутся сами, и радостно ускакал с подвернувшейся центаврианочкой… В общем, с обязанностями администратора Моника справилась, по итогам, посредственно. Женщине от природы дано много даров, которые она развивает и использует в зависимости от желания, возможностей, обстоятельств… Один из них – слушать мужчину. По-разному слушают мужчины и женщины, я не говорю, что женщина слушает лучше, но всё же – в этом есть что-то особое… И может быть, разговорами этот вечер и ограничился бы, но и тогда, мне кажется, в нём было бы не меньше интимного… Однажды я читала один интересный биографический материал. Слышали о Габриеле Колеман, фотографе и скульпторе с Проксимы? На Вавилоне проходило несколько её выставок, на одной я была… Организацией этих выставок, как и публикацией материалов, занимается её сын. Это письма, дневники, его собственные воспоминания… В 80х, когда Корианна вышла, так сказать, на большую сцену, посмотреть на новый, такой необычный мир отправились многие. Политики, дипломаты – это понятно… Журналисты, естественно. Разного рода дельцы, интересующиеся, какую пользу они могут иметь с нового контакта… И люди искусства вот – тоже. В 2282 году Ларсу Колеману было 12 лет, с матерью он не летал. Но ему не нужно было бывать на Корианне, чтобы получить представление об этом мире и его жителях – для этого у него была мать. Если б даже она ничего не рассказывала словами – рассказали бы её фотографии, которых она привезла, в общей сложности, около полумиллиона… Кроме того, что она фотографировала природу, виды городов – она побывала в десяти крупных и огромном числе мелких городов Эмермейнхского континента – её коньком была портретная съёмка… Узнав комиссара Даркани ещё не лично, по рассказам, она поняла, что её поездка на Корианну будет неполной, если она не встретится с ним и не запечатлеет его тем или иным способом. В те времена Даркани почти невозможно было застать на месте – он много ездил по стране, но когда и был в Эштингтоне – часов в корианских сутках ему никогда не хватало, он не мог найти времени для встречи, в которой, честно говоря, видел не очень много смысла. Однако Габриела была настойчива – ради этого она задержалась на Корианне, отменив уже несколько важных встреч, и в конце концов он согласился. Правда, предупредил, что позировать, как эстрадная пустышка для глянцевого журнала, не будет, если она сможет сделать несколько снимков и при том не мешать ему работать – он не имеет ничего против. Габриела не стала возмущаться, что глянцевые журналы – это несколько не её формат, она рада была самой возможности. Кажется, Даркани работал тогда над проектами исправительно-трудовых колоний на юге страны – работа была масштабная, необходимо было решить два больших вопроса, кадрового (ведь колониям нужны были не только охранники, как традиционным тюрьмам, а учителя, которые сумеют дать профессиональную подготовку такому, мягко говоря, разновозрастному и разношёрстному коллективу) и продовольственного (под поля и подсобные хозяйства колоний требовалось выделить землю, при чём земля эта должна быть поблизости), требовалось просмотреть множество писем и отчётов и не меньше написать в ответ… Миссис Колеман ни в коей мере не была журналисткой, но всё же ей удалось вовлечь Даркани в разговор. В ходе этой первой встречи она поняла, что фотографиями она ограничиться не может, ей необходимо вылепить скульптуру… Сложно сказать, впечатлила ли её его внешность, или тот своеобразный романтический ореол, который окружал его фигуру, или та сила и энергия, которая в нём чувствовалась… Я читала и пыталась представить себе её чувства. Это сложно передать словами, хотя она и пыталась… Она писала, что никогда для неё не было столь удивительным и возбуждающим прежде, что она, не имея возможности прикоснуться к человеку, всё же касается его, что её ладони всегда будут помнить его лицо – вылепленное из серого корианского гипса… Она знала, что уедет, и, скорее всего, никогда не увидит его больше – и никогда не забудет. Что никогда при ней никто не посмеет назвать Даркани безумцем, фанатиком, взлетевшим к власти на кровавой волне, отомстившим целому миру за личную трагедию – потому что она видела его глаза, его улыбку, она слышала его слова, и более того – слова других о нём. Она видела его с маленьким Илмо на руках, она видела то, что выходило из-под его рук… Это один из тех, поражающих меня случаев, когда слово «любовь» вообще не употребляется, это не приходит в голову даже, потому что кажется, наверное… неуместным, неразумным, некой неуклюжей попыткой присвоить, не самого пусть человека, некую тень его… Это кажется чем-то мелким, чем-то для одной только твоей жизни, для квартиры, стола с двумя чашками чая. Нет, есть слова про уважение, восхищение, какие угодно слова… И между строк, словно невидимыми чернилами, написано всё же оно. Мне кажется, что-то из её чувств, из её внутренней жизни открылось мне, когда я слушала рассказы Джани о его матери. Она называла это, кажется, «безумным влечением к солнцу». Когда она держала его руки и слушала его, она уже знала, что не сможет остановиться… Когда женщина предлагает себя мужчине, она может это делать по-разному. Кто-то – как величайший дар, которого ещё нужно удостоиться. Кто-то – как воду и хлеб для умирающего в пустыне путника, как тихую гавань для истерзанного бурями корабля. Кто-то – как жертву божеству… Мне думается, люди забыли, что тут не обязательно отрицательное значение. К алтарям приносят и фрукты, и корзины с цветами, это жертва в значении дара, не связанного со страданиями… И конечно, она не могла не воспользоваться такой щедростью судьбы… Когда она убедилась, что беременна, она немедленно покинула станцию, хотя с работой на родине по-прежнему была печальная неопределённость. Летке Бартадо продолжал помогать ей в меру возможностей, этой помощи, по крайней мере, хватило, пока Джани подрос и Моника снова могла искать работу. Неизвестно, догадывался ли Бартадо о чём-то, если и догадывался – он никогда не говорил об этом.