Илкойненас радовался, как никогда, что ночная темнота скрывает его лицо.
- Как хорошо бы было, если б всё было так просто!.. Мне очень стыдно и неприятно, Эремо, нагружать этими проблемами тебя, ты в той же степени не заслужил это выслушивать, как религиозные переживания, если б это были они… В то же время, я уже не могу остановиться, потому что я говорил, я боролся с болезнью и это было труднее, чем хотелось бы, и сил на борьбу с собой не осталось, и потому что сказал А – надо говорить и Б, а А я сказал, хотя может быть, ты не заметил этого, но я-то заметил… Невозможно измениться не то что в одночасье, но и за куда более долгий срок, если это касается важных вопросов. И если, после многих веков всевозможных запретов, многотомников законов, проповедей и поучений даже и разрешают вдруг… всё, не так-то легко это всё взять и позволить. В нашем городе уже восемнадцать лет законом установлено, что для бракосочетания необходимо и достаточно волеизъявления вступающих в брак, и всё. Думаешь, все так и бросились жениться по любви, невзирая ни на что и ни на кого? Нет, есть и такие, многие из деревень приезжают, оттуда, где сильны старые порядки… А у нас молодые всё равно испрашивают благословения родителей, жрецов, наставников и всех, кого возможно – не потому, чтоб без этого не разрешили, а потому, что без этого сами не решаются! Женщины, обращаясь к кому-то, стесняются так, словно совершают что-то постыдное… Это уже разрешено, за это никто не накажет, люди просто боятся… совершать то, что привыкли считать некрасивым, оскорбительным, вызывающим. Даже если твои собственные родители не слишком усердствовали, внушая тебе то или это – можно сказать, это нечто, разлитое в воздухе, в пище и воде, то, что мы впитываем, как только начинаем осознавать себя.
- Ты о своей девушке… понимаю. Не так-то легко должно быть смириться с подобным.
- Тысячи мужчин в тысяче миров смиряются с тем, что их отвергли, ничего в этом нет нового. Но один вопрос, что она отказала в счастье мне, и совсем другой – что отказала себе… Хотя моё ли это право, даже рассуждать про чужое счастье? Вот что всего мучительнее. Это даже объяснить иномирцу сложно. У нас ничего не было, в смысле любовных отношений, и не могло быть. Любовные отношения вне брака, конечно, и раньше были, и сейчас есть, но под покровом такой тайны, что это и словами не описать. Только обмолвки, намёки – или огласка, когда вскрывается, и раньше наказание по суду, а теперь человек сам себя наказывает, накладывая руки. Из-за позора… Мы не смогли б и додуматься до такого. Мы просто учились вместе, в одной школе, и общались между занятиями во внутреннем дворе школы. Вы с девочками сидите за одной партой и во всех мероприятиях вместе участвуете, у нас такого пока нет, раздельные школы или хотя бы раздельные классы, если на город или район школа одна. Такая уступка ортодоксам. До сих пор многие говорят, что и это всё было бессмысленно, девочки учатся плохо и мало… Ну конечно, ведь им сразу говорят, что это ненадолго и в целом им не пригодится. Она, как и многие, пошла в школу в 10 лет – и это ещё не самое позднее, и сейчас многие семьи затягивают с началом обучения, а потом и вовсе не отдают, мотивируя тем, что нет смысла, скоро замуж… В крупных городах с этим борются, да, а в мелких всех всё устраивает, зачем им образованные женщины, где они будут работать?
- Полное освобождение женщины при капитализме невозможно, – вставил Эремо.
- Знаешь, я согласен, только глядя на другие миры, мне кажется, у нас даже не капитализм… Наверное, перемены не наступят, пока просто физически не перемрут все ортодоксы. Как многого мы могли бы достигнуть, насколько выросла бы наша раса, если бы в нашем развитии, строительстве, созидании участвовали бы и женщины? Но зачем об этом думать, пока можно просто пользоваться тем, что есть. У нас есть и собственная индустрия, но основа нашего благополучия – это наследие древних. Которое нам досталось просто так, которого мы не заслужили. Десятки городов полностью обеспечиваются дешёвой энергией генераторов, которые наши спасибо что научились грамотно эксплуатировать, а изобрести что-то подобное с нуля мы бы не смогли. Да, если они однажды откажут – ну, ведь ничто не вечно – пожалуй, это было б поучительно… Ей очень нравилась физика. Я говорил, что она, может быть, станет великим учёным, изобретателем, сейчас я, конечно, так не думаю, не всякая мечта обязана сбываться, не всякий, кто к чему-то стремится, достигнет хоть чего-нибудь. А она отвечала, что семья вряд ли ей разрешит. Непременно должна разрешить семья, если не удастся убедить их дать своё одобрение – то такое дело не принесёт счастья. Даже если семья не права, даже если её решения рушат всю жизнь – ссориться с родственниками недопустимо. Нечего было и думать, чтоб они отдали её за меня – сопляка младше её на год. Ждать, пока я выучусь и начну работать, они бы не стали. Они нашли ей уже состоявшегося жениха, из торговцев, крепко стоящего на ногах – за таким можно не работать, вести домашнее хозяйство, в таком доме работы-то хватает… Она не стала спорить. Это не рассудочное, говорил я себе самому, это просто что-то внутри, из чего тебя делали, то ты и есть, к сожалению… Воспитание приходится преодолевать долго, даже если такое мягкое, какое было у меня. Наверное, правда в том, что она не очень-то меня и любила. Любила бы – хотя бы пыталась бороться. В ней ведь хватало смелости держать меня за руку, говорить со мной, признавать, что она хотела бы быть со мной. Хотела бы, чтоб родители одобрили меня, если точнее… Я годы после этого спрашивал себя – почему в ней было так мало любви ко мне, да и к себе тоже, или как она теперь живёт… Как можно обречь себя всю жизнь жить с нелюбимым – ладно, если любимого и нет, а если есть? Поколение за поколением тысячи лорканцев жили так, а всё же я не могу понять эту простую и естественную вещь. Но если спрашивать, смирился ли я, то да. Годы заставляют смириться с чем угодно. Я ушёл вперёд, а она осталась там.
- Но всё же ты вспоминал о ней, там, в карантине.
- Вспоминал… Был повод. Думал о том, что если б они тогда приняли другое решение – они ведь и меня тогда от многого избавили б. Ведь не мог же кто-то, в том числе я сам, рассчитывать, что я всю жизнь буду хранить верность образу девушки, которую любил много лет назад, и с которой не буду уже никогда? Что лорканская выучка властвовать над плотью понадобится мне в борьбе не только с вирусом, а скорее с мыслью о том, чтоб списать на него же то, что поднимается внутри, голод или жажда – на лорканском языке есть одно слово для обозначения того и другого… и разрушает меня. И в самые чёрные минуты слабости и падения духа как мог я не спросить себя, не совершил ли я ошибку, покинув Лорку… Где чувства мои, сколько бы боли мне ни доставили тогда и после, всё же были чисты, и мне довольно было держать за руку и слышать голос, и я ещё не помышлял о наслаждении большем, чем момент, когда речь жреца соединяет две судьбы… Когда я не знал, что бывает как-то иначе, и не мог опуститься до мысли – а любовь ли это была, а нужна ли она мне была по-настоящему, если когда я смотрел на неё, сидя с нею рядом, во мне не поднималось такой тёмной бури, я вполне владел собой и счастлив был тем, что было мне дозволено на тот момент – или же нужно окончательно умертвить в себе остатки этого воспитания, и признать любовью то, что называют так в иных мирах. Похоть, приходящую как затмение, как этот вирус, превращающий человека в зверя…
Эремо запрокинул голову к перемигивающимся между ветвями звёздам.
- Сексуальные запреты… Обожаю. Успокой меня, скажи хотя бы, что ты подозреваешь в себе то, что у вас называют нетрадиционной ориентацией, потому что если речь о традиционной – то я полежу немного в культурном обмороке.
- Это везде так называют! – вспыхнул Илкойненас, – да поглоти меня пучина, зачем ты меня не заткнул в начале этого разговора?
- Ну, не везде… Есть миры, где нет в этом вопросе традиций, чтоб что-то считать нетрадиционным. Так, стой! Если в моём мире это не считается ничем предосудительным уже дольше, чем ты на свете живёшь – это не значит, что я не могу тебя понять. Культуры разные, проблемы и переживания разные, но люди – всегда люди, и чувства – всегда чувства, если они настоящие. Первое влечение – всегда первое влечение, и о нём трудно говорить, представь себе, и тогда, когда никто ничего не запрещает… Потому что сложно найти слова. Потому что боишься быть отвергнутым. Потому что страшно беспокоить того, кто тебе нравится, ведь зная о твоих чувствах и не испытывая к тебе взаимности, он непрерывно будет страдать от того, что невольно ранит тебя… Этому сложно научиться. Только в конец самоуверенный человек может не испытывать таких проблем. Мой одноклассник подходил к девочке, в которую был влюблён с третьего класса, десять раз, открывал рот, не произносил ни слова и убегал. Десять чёртовых раз. Разумеется, девочка обо всём догадывалась уже раза со второго, но не форсировала события, решив, что важно, чтоб он сам преодолел свою нерешительность… В конце концов, спасибо нашему вожатому, он помог привести эту мелодраму к благополучному финалу, за что болел уже весь класс…
