– Это действительно рай, – прошептала Софья, – нет смерти, нет вечной разлуки… и нет рождения…
– Только кому же нужен такой рай, вы хотели добавить? Каждый день похож на предыдущий, и одни и те же с зацикленной по кругу жизнью… Какая-то антиутопия, да?
Арвини усмехнулся.
– Наверное, нам, детям своих миров – смертных миров, конечного времени – и не увидеть никогда это иначе. Мы привыкли к конечности, к времени, необратимо разделяющему завтрашний день с вчерашним. Всё это, что связано с этими чёртовыми артефактами, слишком травмирующее для нас, потому что опрокидывает фундаментальные законы вселенной, которыми вся наша жизнь строится из того, что одно у нас отнимается, другое даётся взамен, одно уходит без возврата, другое рождается из небытия. Интересно только, почему же мы тогда фантазируем именно о таком рае? Вы, земляне, должны это хорошо понимать. Ведь рай – это место, где никто не рождается и не умирает. Нет ни войн, ни болезней, ни голода, никакого зла, все пребывают в блаженном благоденствии, и волк ест вместе с козлёнком из одной кормушки. Мы, центавриане, хорошо понимаем это, у нас просто не один рай, а свой у каждого бога. Почитатели Ли будут вечно пребывать в изысканных наслаждениях, почитатели Иларис вечно пить бесконечную удачу, почитатели Могота познают высшую степень радости открытий… Разве что, такого представления о желаемом загробном, как у господина Намгана, у нас нет, полное ничто без тревог и желаний – не по центаврианской натуре. И одни говорят, что рай – это отвратительно скучно, а другие всё равно стремятся туда попасть. Почему? Может быть, мы безнадёжно испорченные существа, которые, непрерывно страдая от разлук, потерь, несовершенства – привыкли и полюбили эти страдания, потому что уже не способны сделать себя другими, такими, какими мы были бы способны наслаждаться пребыванием в раю?
– Жестоко сейчас скажу, – вздохнул Ви’Фар, – но и не дай бог такими стать. Без изменений нет развития. Из страданий и противодействия им родилось всё то, чем мы в себе теперь гордимся, все наши культурные и научные достижения, все наши качества разумных существ – мужество, сострадание, способность испытывать привязанности и идти на многое ради этих привязанностей. Понятен страх терять близких – но если не терять тех близких, которые у нас сейчас есть, то тогда у нас не должно появляться никаких новых близких, иначе ни в мире, ни в нашем сердце просто не останется места. Либо желать, чтоб наш близкий уходил тогда, когда мы сполна пресытимся этой близостью, чтобы, по сути, надоел нам, перестал быть близким… Либо потеря близкого, либо потеря любви к нему. А можно ли вообще испытывать любовь и привязанность к тому, кого невозможно потерять?
– Ну, а как было у Изначальных? Из некоторых оговорок можно предположить, что у них как раз… что-то вроде того, что здесь, только без периодических перерождений. Долгоживущие, но бесплодные особи, которых осталось ограниченное количество.
– Да я б сказал, вся эта тема вообще возвращает нас к концепции двух путей, предложенных Изначальными. Сходящихся, впрочем, по вопросу, что жизнь есть борьба…
– Вы не правы, – возразила Ли’Нор, – по крайней мере, не правы, говоря об одних и тех же… Личность ведь формируется не только набором генов, но и воспитанием, условиями. Это каждый раз всё же разные варианты одной и той же личности, эта «перезагрузка» сродни, наверное, амнезии… Они ведь не помнят своих… так сказать… прошлых жизней.
– Ну если уж так говорить, условия тут тоже одни и те же.
– Немного помним. Машина стирает большую часть, но не всё. Кое-что оставляет. Это как сны, как смутная память… Но среди смутного есть твёрдое знание, что мы жили уже не раз. И иногда – некая память и о том, что будет, мы видим это как сны там, в машине…
Возможно, думала Дайенн, свойство тахионных потоков, пронизая собой и прошлое, и будущее, они могут что-то приносить и туда, и оттуда… И получается, в целом, что и время, и история для этих существ – понятия очень условные…
– И в одном из этих снов вы видели, что мы прилетим?
– Да. Мы не знали, когда, но знали, что это будет. Мы знали, что эти гости будут связаны с теми гостями – Литой и её спутником Г’Каром, может быть, их дети, так и вышло. Мы знали, что кому-то из тех, кто будет с вами, потребуется наша помощь, и это тоже вышло так.
– Ну да, а детали вам уже… не очень известны.
– Вы… – коллеги никогда не видели Ли’Нор такой взволнованной и смущённой, – вы видели её, Литу… Не могли бы вы рассказать… всё, что сможете? Всё, что помните? Вы ведь… вы ведь все, получается, и тогда уже жили эту же жизнь?
Лицо Общей Матери озарилось смесью нежности, грусти и восторга.
– Ты, верно, рано лишилась своей матери. Это очень грустно, вдвойне грустно, потому что нам тоже хотелось расспросить тебя – о её жизни после того, как она отбыла из нашего мира. Мы чувствовали, мы знали, что она проживёт ещё очень недолго, что больше мы её не увидим. Но недолго – это сколько у занеф? Пять лет, десять, пятнадцать? Для нас это не так существенно, как для вас. Она пробыла у нас немного, меньше, чем мы б хотели… Наверное, и она хотела бы больше, но не могла, её дело не могло ждать. Но каждый день мы собирались вокруг, слушать её рассказы, а мы рассказывали ей – о нашем мире и истории, об этом месте… У нас здесь не так много истории, потому что нас мало, зато это мирная история. Она была прекрасной женщиной, доброй и отзывчивой… точнее, могла б такой быть, но у неё не было времени, она знала это. Она очень хотела помочь нам, чем-то большим, чем охранный маяк, но не могла, не могла позволить себе задержаться. У нас принято сочинять сказки… В нашем прежнем мире мы сложили много сказок и песен, но этому месту нужны не только те, прежние, но и свои. Сказки – это самое доброе дело по нашим верованиям, это гораздо лучше, чем история, как понимается она у вас. Записывать то, что было – нужно, полезно, но бездушно, записывать то, чего никогда не было – бесполезно, но прекрасно. Мы и её попросили сочинить для нас сказку. Мы и тебя попросим. Мы были б рады, если б счастье её было – жить… Но нам ли рассуждать о жизни, о счастье – у нас всё не так, как у вас. Но мы очень рады, что у неё родилось дитя… прекрасное дитя… Даже двое детей, как мы видим. Ведь ты не то дитя, которое она ждала, когда была у нас. Мы сделали для того дитя игрушку, какие принято делать у нас… У нас очень давно не делается детских игрушек, было так прекрасно снова сделать игрушку для кого-то… Быть может, она досталась потом и тебе, а может быть, и тебе? Мы и для твоего дитя сделаем игрушку, – обратилась Общая Мать вдруг к Дайенн, – только нужно сколько-то твоих волос. Они у тебя очень густые и красивые, будет легко и приятно делать такую игрушку. И твоё дитя будет спокойно, даже если тебя не будет рядом.
«Чудные ребята… Неизвестно, когда у меня будет дитя и будет ли вообще, а они хотят сделать игрушку… Видимо, так понравились им мои волосы… Может быть, тем, что рыжие, напомнили о ней? Бедные… Для них рождение ребёнка – недостижимое счастье… В самом деле, ведь должно быть возможно… выяснить, почему так, ведь если машина омолаживает организм, она должна возвращать и репродуктивные функции… Хотя мы так мало знаем о репродуктивных особенностях занеф, как и о занеф в целом, что…»
Дайенн не осознала, в какой момент, от мерного поглаживания морщинистой занефьей лапы, от фонового гудения голосов, провалилась в сон. Просто потолок вдруг растворился, и в просвете ветвей над головой засияли крупные звёзды, и запах земли и травы стал сильнее, и где-то рядом кусты шептались с ручьём, полоща в нём ветки, и кажется, кто-то подошёл к ней, положил руку на плечо, и от этого касания стало так мирно, спокойно, хорошо, как бывает только в таком сказочном, нестрашном лесу, а она не оборачивалась, чтоб посмотреть, кто это – быть может, боясь, что, узнав, кто это, утратит это волшебное очарование незнания и покоя…
- Звёзды здесь такие большие, удивительно красивые.
