- Ну, ведь он не убил никого из них, так к чему об этом говорить?

Гидеон передёрнул плечами.

- Не знаю, наверное, к тому, что вирус мы из себя, может, и изгоним, а разнообразные личные неприязни – не факт. А что, если затаившийся вирус активизирует их тогда, когда мы меньше всего будем ожидать? И Илкойненас, к примеру, убьёт Схевени за то, что он безбожник, Алвареса убьёт кто-то из телепатов за то, что он не поддаётся сканированию, или же Алвареса убьёт Иглас, которого, кажется, раздражают его идеи, или Аскелл, чтоб не делить звание мессии с тем, кто даже внешне не дилгар…

- Алвареса вообще много за что можно убить, – мрачно проговорила Дайенн, – но я его до сих пор, заметьте, не убила.

- Ну, можем провести групповой психологический сеанс, с высказыванием друг другу взаимных претензий… если выживем. Сейчас для этого точно не время.

- Лично мне не верится. Сказано же было, вирус адаптировался под расовые различия – значит, ему по идее плевать, кто там какой расы, плоть разумного, и всё тут… Впрочем, попробовать мы, конечно, можем. Только это не тот случай, когда попытка – не пытка.

- Викташ справился. И нам предстоит справиться. Мы не можем не дать этого шанса Г’Воку.

Г’Вок не справился. Дайенн, сама запертая в каюте, стены которой, стараниями Альберта, были покрыты внушительным слоем соляного напыления, в течение этих трёх дней его не наблюдала. Кажется, она слышала крики, кажется, даже его… Она не была уверена, что это не часть её кошмаров. Лихорадка била так, что порой она больно прикусывала язык. Но к счастью, кроме этой лихорадки была и дикая слабость, не дающая издать ни звука, не дающая даже подняться… Это хорошо. Хотя бы она доставляла спутникам, вынужденно превратившимся сейчас в кого-то вроде санитаров, меньше проблем. Потом ей говорили, что да, другие кричали, скулили, требовали выпустить, угрожали, проклинали, пытались выбить дверь… Илкойненас держался, пожалуй, мужественнее всех, именно так, как обещал. Арвини, в минуту прояснения, попросил связать его, опасаясь, что попытается наложить на себя руки, начнёт кусать сам себя или ещё что-то такое сделает. Облачившись в защитные костюмы, Викташ и Колменарес исполнили его просьбу. На четвёртые сутки Г’Вок позвал Вадима и Ви’Фара и попросил возможности свести счёты с жизнью.

- Возможно, моё тело и может победить болезнь… Моей душе не победить её последствия. Невозможно жить, помня о том, что совершил такое. Хорошо б было убедить себя, что то был совсем не я. Но я помню. Мне уже не вернуться к блаженному состоянию незнания, как это – смотреть на своего друга и видеть добычу. Помнить его, помнить себя… Думать, как обмануть, усыпить бдительность. Как использовать слабые стороны, которые тебе известны… Я не могу жить с памятью, как не мог дождаться момента убийства… Как планировал подставить Софью и Ли’Нор… Как понимал, что вирус выискивает во мне самое тёмное, самое гадкое – ненависть к центаврианам, которая владела мной в детстве, зависть к Ли’Нор, из-за того, что она нефилим, недоверие к Гидеону, пренебрежение к Исуту, которого всегда считал физически слабым… пробуждает, выводит на первый план, доводит до нереальной величины, заполняет этим разум. В каждом из нас, скажете вы, есть такое тёмное. Каждый мог оказаться на моём месте. Но оказался на нём именно я. Я не могу жить и вспоминать лица Гектора и Нейна. И в глаза товарищам больше смотреть не смогу.

- Именно это, – сказал Вадим позже, – я имел в виду, когда говорил, что шансы… невелики. Реабилитация вынужденных каннибалов в разы сложнее, чем алкоголиков, наркоманов и жертв других зависимостей, вместе взятых. Потому что и не в зависимости тут дело… Хотя аспект зависимости тут тоже есть, даже когда ни о каком вирусе речи и не идёт. Очень сложно, перейдя такую черту, действительно вернуться к нормальной жизни. Сложно обществу принять такого человека… И ещё сложнее самому человеку принять себя снова в обществе.

- Но ведь он это не выбирал. На его месте действительно мог оказаться любой из нас.

- Ли’Нор, вы слабо знакомы с вопросом. Я, правда, тоже не очень хорошо, читал пару книжек… зато неплохих книжек… В большинстве случаев нельзя сказать, что совершивший что-то подобное сделал это сознательно. Кого-то вынудили обстоятельства – почти в любом мире найдётся хоть один такой пример войн с длительными осадами, кого-то – развивающаяся психическая болезнь. Но в том и дело, что помрачение рассудка – это не блокировка рассудка напрочь, это его изменение, перестройка. Этот выбор на самом деле есть, и помнить, как сделал этот выбор, мучительно. Это на самом деле здоровая реакция, куда тревожнее, когда человек пытается оправдываться тем, что был не в себе…

Ли’Нор чувствовала, как не хватает ему в этот момент Дайенн, которая непременно тоже подключилась бы к разговору, возможно, что-то сказала бы о биохимических процессах, о чём он знал куда меньше, чем о психологии… Потому он не заходил к Дайенн во время её заключения. Он знал, как сильно она не хотела, чтоб он видел её такой. Пусть даже в состоянии дурноты и слабости, а не исступлённой ярости и тоски, как у других больных. Он справлялся о её состоянии у Ли’Нор, но сам не заходил. Дайенн действительно этому радовалась.

Стараясь как можно точнее следовать аборигенскому рецепту, они запаслись местной едой – жёсткими, как резина, печёными овощами, кореньями и травяным чаем. Выменяли, отдав за это пару платьев Софьи и кое-что из одежды Тавелли, вещи привели аборигенов в полный восторг. С одеждой здесь действительно туговато, единственное растение, стебли которого возможно использовать, растёт медленно, обработка трудоёмка, к тому же, совершенно печально, что грубая ткань ранит кожу детей, которая пока ещё слишком нежна, и до подросткового возраста дети в основном бегают голыми. Увы, детской одеждой на «Сером крыле» было небогато, Рефен и Эльгарда тоже приходилось одевать во что придётся. Аборигены планировали перешить для детей пару отданных рубашек, ткань которых показалась им божественно мягкой.

Дайенн не могла это есть, как безумно ни была голодна. Это было совершенно невозможно есть – сплошная соль, организм дилгар плохо воспринимает и куда меньшие дозы. Альберт какое-то время пытался кормить её насильно, убедился, что пища в желудке не задерживается, и изобрёл заменяющие инъекции. Жизнь это, конечно, поддерживало, а вот бодрости духа отнюдь не добавляло. О бодрости духа, надо думать, и не приходилось говорить никому. Лежать, неизбежно размышлять – когда, в какой момент допустил оплошность и заразился сам, в какой момент заразил кого-то из товарищей… Когда? Возможно, ещё при первом контакте с заражённым материалом, на корабле тилонов… Хотя нет, эти останки были мёртвыми давно, и вирус в них был неактивен. К тому же, Алварес, хотя был там же и вляпался в эту грязь – здоров… Может быть, когда обрабатывала раны Тавелли? Да разве вспомнишь, кто, кого, в какой момент и по какому случаю, мог коснуться… Кажется, ни Ли’Нор, ни Софьи она действительно особо не касалась… А соседство по комнате, после того, как ввели режим строгой дезинфекции, уже было не столь опасным… Зато как она заразила Аскелла, она помнила прекрасно… Аскеллу повезло, в этом его взаимодействии с Альбертом…

При этой мысли Дайенн стало совсем дурно. Аскелл – своего рода удалённое устройство Альберта… Получается, Альберт мог видеть, чувствовать… то, что тогда произошло?

«Одной глупостью больше, одной меньше, – отвечал внутренний голос, – что меняется от того, знает ли об этом кто-то, или не знает никто?»

- Жаль, что Дебби с нами не пойдёт.

- Нормально-нормально. Она и так на целых три дня оторвалась от работы. Практически полностью, только пара звонков. На большее она пока не готова. И вообще ей нужно пока пережить и устаканить внутри все впечатления от пьесы. Я видела их с Колином лица… они некоторое время просто не готовы к аббайской скульптуре, поверь мне. Я-то эту пьесу хотя бы уже видела. Но вполне согласна с критиками, она действительно переворачивает всё внутри. Мне первые дни после просмотра хотелось вообще никуда не выходить, просто сидеть в тишине… и это мне!