– Вы должны понимать, я не могу позволить себе такую глупую роскошь, или роскошную глупость, как вам угодней – включить в команду гражданских. Наша экспедиция и близко не является увеселительной прогулкой… Состав нашей команды был утверждён нашим начальством…

Однако в голосе не было столько уверенности, сколько он хотел бы иметь. Как ни крути, волей некоторых вывертов судьбы состав команды уже менялся. И в их экипаже оставалось несколько гражданских, которых они снова не могли решиться ссадить – при очевидном факте, что Дэвид Шеридан нашёл себе несовместимых с жизнью приключений и под их бдительным надзором. Гарантий, что на следующий к Громахе «Квинрас» не нападут тилоны, тоже не было никаких.

– Осмелюсь заметить, все прежние наши путешествия тоже не были увеселительными прогулками.

Да почему, ради какого-нибудь бога, они избрали крайним именно его? Почему он должен решать этот вопрос? Наверное, потому, что другие двое, кого естественно об этом спрашивать, как раз по совместительству являются подозреваемыми в мессианстве, и едва ли хотели бы, чтоб им лишний раз напоминали об этом.

– И мы не были, и в дальнейшем не будем, бездеятельным балластом, господин Гидеон. Как и прежде, мы готовы помогать госпоже Дайенн…

– Вы полагаете, Будда – она? Хотя, о чём я, другие два варианта совсем пропащие… Ваш учитель был очень мудр и практически святой, так? Так почему он не мог выражаться яснее?

– Возможно, именно потому, что был мудр. Что за учитель будет только давать ученикам готовые ответы, не побуждая искать ответы самим? Знаете, я говорил с одним вашим соратником, Дримштиктом…

Сзади раздался присвист. Гидеон обернулся и увидел Винтари.

– Он говорил с Дримштиктом? Советую вам подумать о том, чтоб оставить его, господин Гидеон. Я, без ложной скромности, один из главных полиглотов этой команды, но такого достижения я б себе не приписал. Не всякий представит, что такое возможно…

– Арвини, накалина вам в койку! Кто вам разрешил вставать?!

Из-за угла испуганно выглянул Викташ, что-то ремонтировавший в щитке на стене, а вот адресат и ухом не повёл.

– Земляне говорят – «Чего хочет женщина, того хочет бог», мне эта поговорка, в принципе, нравится, однако в своей койке я предпочёл бы видеть что-то более приятное. Ну, запретить мне тоже было некому – госпожа Дайенн занята в переговорах, раннята тоже куда-то убежали… Вот я и решил прогуляться, пока есть такая возможность. Путь наш лежит в космос, когда ещё приведётся размять ножки на тверди земной? Прогулки на свежем воздухе, опять же, очень полезны для здоровья…

Ли’Нор скрестила руки, пытаясь перегородить центаврианину дорогу.

– Во-первых, не исключено, что очень даже скоро – зависит от того, где снова проявят себя наши пряморукие друзья… Во-вторых, где вы здесь собрались искать твердь? В-третьих, с такой травмой головы вам уж точно лучше лежать, раз исцеляться вы собрались воздухом болот!

– Ну, всё же тот райончик, где мы сейчас находимся, можно назвать твердью – иначе б, пожалуй, мы не нашли здесь нашего любимого кораблика, и пришлось бы нам спешно чинить так героически испорченную лебёдку… А что касается вашего предубеждения против болот, так я готов его развеять. В прошлое наше пребывание здесь, которое, теперь кажется, было где-то в другой жизни, я уже гулял здесь…

– И тогда ваша тушка была несколько целее и здоровее.

– Не буду с этим спорить. Но неужели вы думали, что пара выстрелов и особый тилонский вибромассаж уложат меня на лопатки? Жизненно важные органы у меня, уверяю, не задеты!

– В это охотно верю, Арвини, я давно поняла, что мозг жизненно важным для центавриан не является!

– Но вы можете, раз уж вы так боитесь увидеть мой куцый гребень торчащим из болотной трясины, составить мне компанию и лично позаботиться о моей безопасности.

– Уж извините, что не поддерживаю ваш игривый тон, но в отличие от вас я не забыла, что мы на чужой территории, вы ранены, а мой долг беспокоиться обо всех своих коллегах, даже таких идиотах, как вы!

– Это место, конечно, совсем не напоминает мои родные края… Однако неподалёку от нашего семейного гнезда было одно тихое лесное озеро, довольно заболоченное, мы любили гулять там с семьёй…

Следовало признать, параллельно с болтовнёй Арвини они продолжали по зачатку дорожки – трава там была уже порядком притоптана – удаляться от корабля. И следовало признать, от этой болтовни как-то порой щемило сердце, и дело не только в монаде, проникшейся к обоим своим спасителям горячей и непоколебимой симпатией. Он рассказывал о лесе, начинающемся сразу за полями и выгонами – часть из них была уже распродана, часть переходила от арендатора к арендатору, род Арвини перешёл на торговую стезю давно и безвозвратно, и только этот дом сохранял за собой из семейной сентиментальности, о монументальных качелях в форме ладьи – ещё одной семейной ценности-древности, о своей младшей сестре Либертад… А за всем этим Ли’Нор видела – может, и рада бы не видеть – мысли об отце.

Центаврианам сложно сочувствовать – в любом найдёшь предостаточно того, чем он заслужил все свои злоключения. Но этот центаврианин сочувствие вызывал, и дело вовсе не в какой-то сыновней идеализации, на которую всегда нужно делать поправку, когда читаешь что-то в чужих мыслях. Она и сама знала о нём достаточно. Достаточно сухих фактов. Любой нарн слышал о центаврианских тюрьмах довольно, чтоб представлять, что такое – провести там 15 лет. Точнее – не представлять. 15 лет! Как он вообще выжил? Может, условия содержания для центавриан и были получше, но едва ли намного. Точно не для дезертира, оскорбившего всю центаврианскую армию и власть заявлением, что не желает участвовать в неправой войне, несущей Республике не честь, а позор. Он ведь должен был понимать, что после таких слов долго не живут, что его собственная семья едва ли поддержит его, даже будучи в душе с ним согласной, и всё же сказал это. В 17 лет любому, конечно, хочется быть героем, и можно ещё не осознавать последствий своей дерзости, но после в течение 15 лет отказываться подписать эту паршивую бумажку, которая могла вернуть его из каменной могилы в мир живых, затыкать наверняка звучавший голос искушения, говорящий, что война ведь всё равно закончена, так кому какая разница теперь, что если уж он каким-то чудом всё ещё жив – глупо искушать судьбу дальше… Едва ли он мог рассчитывать сломить своим упрямством веками выстроенную систему. Откуда в центаврианине столько отчаянной упёртости, такая способность поставить принцип не то что выше комфорта – выше неба, семьи, родного дома, последнего и так чудом дарованного шанса на жизнь…

Она пыталась обрывать эти мысли, ввиду хотя бы разнервничавшейся монады, но было это не так легко. Монада, по её манере оперировать наиболее значимыми, жизнеобразующими образами, постоянно будоражила в ней воспоминания об отце, а её собственный дар заставлял резонировать с такими же воспоминаниями Арвини. Точнее, не такими же… У неё хотя бы были именно воспоминания. Жемчужины редких вечеров, когда безумно занятый отец мог позволить себе провести время с дочерью – не просто ознакомиться с её достижениями в учёбе, а ответить на её вопросы, рассказать какую-нибудь увлекательную историю, всю глубину которой она поймёт только много позже, когда новой возможности обсудить её уже не будет… У Арвини всего этого не было. Не было даже досады, что отец снова улетел минимум на неделю, а когда вернётся – она, охваченная радостью, сама не сможет вспомнить половину из того, что хотела ему рассказать. И она продолжала эти их обычные словесные пикировки, просто чтобы не думать об этом, не позволять захлёстывать себя с головой, не расклеиваться, когда нужна максимально возможная сейчас собранность…

Г’Вок и Тавелли, вырулив с двух сходящихся тропинок и увидев следующие навстречу две знакомые фигуры, переглянулись.

– Сдаётся, гм, лучше нам развернуться.

– В кои веки, полностью согласен, коллега. Если уж мы выбрались живыми с Андромы, было бы глупо попасть под перекрёстный огонь здесь.